Вместо эпилога

Я часто спрашиваю себя: чем объяснить, что футбол приобрел такую власть над людьми? Пожалуй, никто и никогда не сможет исчерпывающе ответить на этот вопрос. Может быть, в его вечной тайне и заключена разгадка.

На своем веку – а я могу говорить это почти в буквальном смысле – встречался и знаком с одареннейшими людьми самых разных профессий. Было бы глупо спорить о приоритетах. Знаю одно: принадлежность ни к одной из них – сама по себе – не может гарантировать жизнь.

Ни к одной, кроме футбола.

До последнего своего часа буду помнить: футбол спас мне жизнь. Жизнь, которую я отдал футболу.

…Все Старостины умирали сразу. Клавдия пришла с лыжной прогулки и внезапно скончалась в ванной от разрыва сердца. Александр в гостях у Веры пил чай – вдруг приступ. За углом дома – Солдатенковская больница, но довезти его туда не успели… Андрей брился, неожиданно упал. Пока несли к кровати, потерял сознание. Умер в больнице, не приходя в себя.

Вера и Петр, к счастью, живы, часто встречаются, но, к сожалению, чаще без меня: постоянные хлопоты по работе и разъезды с командой практически не оставляют свободного времени. Но тщу себя надеждой, что, когда отойду от дел, мы обязательно соберемся вместе и уж тогда я никуда не буду спешить…

И еще раз вспомним тех, кто шел с нами по жизни бок о бок. Среди общих друзей не оказалось ни одного, кто бы даже в самые лихие годы открестился от знакомства с нами. Нигде, никто и никогда не давал мне повода усомниться в искренности дружеских чувств. Низкий поклон всем добрым людям за это. За веру, за поддержку, за любовь.

Послесловие на правах соавтора

Никогда еще не испытывал такого бессилия от несовершенства своего литературного умения.

Эпопея клана Старостиных достойна романа. Может быть, кому-нибудь удастся осилить эту задачу. Моя же была куда скромнее – литературная запись услышанного.

Жанр этот своеобразен. Успех или неуспех в нем не всегда зависят от автора. Книга может оказаться интересной, даже если он не особенно красноречив, – за счет таланта, как принято говорить, «литзапис чика».

В нашем случае чистота жанра соблюдена лишь частично. Скорее это просто запись. Литературным был сам рассказ: устной речи Николая Петровича могут позавидовать самые искушенные любители русской словесности. Слова ложились на бумагу пра ктически без изменений. Оставалось только точно фиксировать фразы, пытаясь сохранить тональность и колорит повествования.

Каково же было мое удивление, когда я получил от Старостина отданный ему для ознакомления первый и, как мне представлялось, окончательный вариант рукописи с обильной правкой, внесенной его аккуратным, мелким почерком. На мгновение во мне вспыхнула профессиональная обида, которой, к счастью, я сразу же устыдился. Ибо успел понять: в этой доведенной до дотошности щепетильности заключалось главное – желание и готовность Старостина нести личную ответственность за каждую выведенную на бумаге фразу.

Когда слушал из уст Николая Петровича изложенную выше историю о тренере Хофмане, который обращался к игрокам исключительно на «вы», все время думал о том, что и сам Старостин с незапамятных времен, с первых своих шагов в спорте на «Вы» с футболом и людьми, ему преданными. Этим и объясняется к нему всеобщее уважение. И сегодня, и семьдесят лет назад.

Книга озаглавлена «Футбол сквозь годы», но столь же правомерно было бы название «Годы сквозь футбол» – игра и жизнь накрепко переплелись в его судьбе. С одной лишь, но главной для Николая Петровича оговоркой: годы сквозь спартаковский футбол.

Как-то к старшему брату пришел Андрей Петрович Старостин – было это уже в 70-х – и сказал, что ему предложили работать начальником команды «Локомотив». Николай Петрович ответил: «Мы обрели себя в «Спартаке», стали здесь известны, за «Спартак» отсидели и уходить из него не должны». Андрей Петрович внял совету.

Здесь не было позы, ложной значительности или доморощенного патриотизма. В понимании Старостиным своего долга – ключ, объясняющий истоки его уникальной биографии.

Сосредоточенность на футболе для него – не узость интересов. Он из тех, кто раздвигает границы любой профессиональной области до общечеловеческих обобщений. Вот разгадка так и непонятного мне до конца его неизбывного, непрекращающегося интереса к сегодняшним людям футбола. Его доступность даже мальчишкам из спартаковской спортивной школы, отцы которых знают тех, с кем сталкивала Старостина судьба, – людей, творящих историю и вошедших в нее, – лишь по легендам.

Довелось принимать участие в телевизионном литературно-художественном канале, главной темой которого был рассказ о крупнейших мастерах отечественной, увы, уходящей культуры: Солженицыне, Гумилеве, Мандельштаме, Пастернаке, Цветаевой, Шнитке… По замыслу авторов, в этом ряду было отведено место и для Старостина. «Крайне непривлекательное это дело – смотреть на старика», – сказал Николай Петрович, узнав о предложении. Мне стоило большого труда уговорить его сниматься.

Каждый раз, когда я порой с минутным опозданием выходил из лифта на лестничную клетку, где располагалась квартира Старостиных, я проникал в нее без звонка. Точно в условленное время Николай Петрович открывал дверь. Это повторялось из раза в раз так же, как и традиционные для семьи Старостиных акты гостеприимства – обязательные чаепития с разговорами о житье-бытье.

Только однажды чаепитие не состоялось: Старостин торопился. В тот день Петру Петровичу исполнилось восемьдесят лет. Старший брат спешил его поздравить. В прихожей лежали загодя приготовленные, аккуратно сложенные подарки: галстук, рубашка, шарф…

За внешней ритуальностью четко виделась основательность уклада, порядка и отношений, которые возможны лишь у людей с абсолютной ясностью жизненных приоритетов. Для Старостиных – это Дело и Дом. Дом, где взаимное уважение и любовь почитаемы и хранимы, тот теперь уже редкий московский дом, где живут все вместе – деды, отцы, внуки и пра внуки. Гавань, где можно восстановить силы после жестоких житейских бурь.

Самое сильное для меня потрясение в книге – то место, где Николай Петрович делится сокровенным, ощущением счастья от того, что увидел во сне свою жену – через 17 лет после ее кончины.

Игра судьбы и судьба игры – два фактора, определившие линию его жизни. Пусть она длится как можно дольше. На благо всем нам.

На таких людях, как Старостин, и стоит футбол.

Александр Вайнштейн