Глава пятнадцатая

После этого патетического заявления я с минуту молчала, а затем покачала головой.

– Не могу в это поверить. Хотелось бы услышать правду из ваших уст.

Он заговорил медленно, и казалось, будто его слова – это льдины.

– Правда – это суровое зеркало, а я не расположен сейчас смотреть на свое отражение.

– Я вполне могу это понять, но вам должно стать от этого легче. Помните историю Плутарха о спартанском мальчике и лисенке?

– О спартанском мальчике и лисенке?

– Ну да. Как мальчишка украл лисенка, но спартанские законы были очень суровы в отношении краж. Он спрятал зверька под плащом, боясь, что кто-то узнает о его проступке, и молчал до тех пор, пока тот не выгрыз ему все внутренности.

– И мораль этой истории?.. – едко спросил он.

– Очень проста. Правда – как тот лисенок. Если вы будете в молчании переносить те страдания, что она вам доставляет, она может нанести вам непоправимый ущерб и даже убить вас.

Он открыл рот, и я ждала очередной гневной тирады. Но ее не было. Вместо этого он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, и мне на ум пришло Китсово описание Кортеса, глядящего на Тихий океан «орлиным взором». У него тоже был орлиный взор, острый и пронизывающий до глубины.

– Я знаю. Но не сейчас. Пока еще рано.

На большее я не могла и надеяться. Этого было более чем достаточно – пока.

Мысль о Китсе пробудила во мне одно воспоминание, и я вдруг улыбнулась.

– Что такое?

– Я вспомнила, что Китс был студентом-медиком. Так что меня больше не удивляет, что он так тебе нравится. У вас с ним много общего, Стокер, – я впервые отбросила формальности и обратилась к нему по имени. Кажется, мы уже достигли такой степени близости.

Он устало мне улыбнулся.

– У нас и правда много общего, но только я не болен чахоткой, – заметил он.

– Всему свое время.

Следующие несколько дней были очень приятными. Я ходила гулять, чтобы восстановить силы, а Тилли старалась меня «откормить». Она постоянно посылала мне пироги, ветчину и всякую всячину, и через три дня я уже чувствовала себя почти здоровой.

Но чем ближе я была к выздоровлению, тем более измученным казался Стокер. Я еще не раз пыталась вытянуть из него правду, но он все больше отдалялся, так что мне в конце концов пришлось самой разузнавать о его проблемах за его спиной. Первый ключ к отгадке я получила, когда мы отдыхали у себя в фургоне. Он курил свои ужасные сигареты, сидя на ступеньках, а Саломея читала мне вслух одно из дел Аркадии Браун. Слушать ее было истинным мучением: она запиналась буквально через слово, но под такое медленное бормотание мне легче думалось о чем-то своем. Вынырнув из задумчивости, я поняла, что к нам приближается Леопольд с деревянным ящиком в руках. Остановившись на ступеньках, он обменялся со Стокером несколькими фразами. До меня долетали лишь обрывки их разговора, но мне было очевидно, что Леопольду тяжело выполнять данное ему поручение – это подтверждалось множеством искренних извинений.

Он оставил ящик на ступеньках и поспешил уйти под мрачным взглядом Стокера. Я ждала, что он сейчас откроет коробку, но он не стал. Минуту спустя он потушил сигарету, поднялся, отодвинув коробку в сторону, и пошел вслед за Леопольдом в направлении профессорского шатра: плечи напряжены, руки сами сжимаются в кулаки.

– Саломея, – прервала я чтение, – будь так любезна, принеси мне этот ящик.

Она отложила книгу и выполнила мою просьбу. Ящик был из полированного дерева, около двух футов в длину. Я поднесла руку к защелке, но Саломея взглянула на меня с осуждением.

– Это же не твое.

– Но он не заперт, – возразила я. – К тому же, если он не хотел, чтобы я туда заглядывала, не стоило так просто бросать ящик на ступеньках.

Ей оказалось нечего возразить, да ей и самой было любопытно, так что она больше ничего не сказала, а я снова потянулась к защелке. Она легко поддалась.

– Интересно, – сказала я, заглянув в коробку. Я вытащила оттуда предмет, каких не видела с тех пор, как путешествовала по Южной Америке.

Саломея уставилась на него.

– Это же хлыст.

– Точнее, кнут, как у гаучо – ковбоев, – пояснила я, заметив непонимание на ее лице. – Им погоняют домашний скот, чаще всего коров и лошадей.

Я пробежалась пальцами по кнуту. Прекрасный экземпляр, почти произведение искусства. Он предназначался для устрашения, а не наказания и потому не был таким длинным и грубым, как хлыст кучера. Но всякий, кто видел, что он может сделать с человеком, не стал бы сомневаться в том, какую боль он может причинить. Рукоятка была около полутора футов в длину, покрыта сыромятной кожей. С нее свисал лишь один ремень, тоже из сыромятной кожи, дюйма в два шириной и в восемнадцать – длиной. Он не сужался к концу, потому что был предназначен не для того, чтобы рассекать кожу до крови, а для того, чтобы причинять жгучую боль. Я слегка взмахнула им и услышала резкий щелчок.

– Но у Стокера нет никакого скота, – заметила Саломея. – Зачем ему это?

– Действительно зачем? – хмуро откликнулась я.

Я убрала кнут на место и распрощалась с Саломеей.

Потушила лампу до возвращения Стокера, а когда он вошел, повернулась к стене и сделала вид, что сплю. Стокер долго лежал без сна в темноте, и наконец я не выдержала.

– Хороший кнут, – начала я.

Он издал странный звук, что-то среднее между стоном и раздраженным вздохом.

– Не надо, Вероника.

– Мне ничего не нужно объяснять, я все знаю, – сказала я.

– Ни черта ты не знаешь, – сонно возразил он.

– Думаешь, я блефую, надеясь вытянуть из тебя правду?

– Да, именно так я и думаю. Спи.

– Ну и прекрасно. Не буду тебе объяснять, что я знакома с такими кнутами со времен экспедиции по Южной Америке. И нет никакого смысла говорить тебе, что я прекрасно понимаю: профессор не разрешит нам остаться, если ты не будешь зарабатывать деньги для цирка. Теперь у тебя нет мишени, чтобы метать ножи, и ты вынужден соглашаться на все, что он сам тебе предложит, даже на такую мучительную вещь, как бой на кнутах за деньги на глазах у толпы зевак.

Он долго молчал.

– Ну вот и хорошо, что ты не стала обо всем этом рассказывать. Это было бы ужасно скучно.

– Ну и, наверное, тебе так же скучно слушать, что я вычислила, с кем он собирается отправить тебя на ринг, – с Колоссо.

Он молчал, и я продолжила:

– Не сомневаюсь, что ты умеешь обращаться с кнутом, но Колоссо на голову выше тебя и на центнер тяжелее. Кнут – это только видимость равного боя. Я права?

– Да, – вздохнул он.

– Когда будет бой?

– Завтра вечером.

– Отлично. Ни за что его не пропущу.

И, надо отдать ему должное, Стокер засмеялся.

Чтобы скорее восстановить свои силы на свежем воздухе и немного укрепить себя ходьбой, а также чтобы отвлечь Стокера от мрачных мыслей, на следующий день я настояла на том, что нам нужно прогуляться. Я вручила Стокеру корзинку с сэндвичами, а сама взяла сачок. Мы прошли через деревню, и он смог заскочить на почту, чтобы проверить, не прислали ли ему друзья из Корнуолла лондонских газет. Он вышел через минуту с пустыми руками, но с чувством глубокого удовлетворения на лице, и я увидела, что из его кармана выглядывает уголок какого-то небольшого свертка.

– Пойдем, – сказал он, взяв меня под руку. – Я знаю местечко, где нас трудно будет подслушать.

Мы прошли довольно далеко за деревню, миновав несколько больших ферм и уродливую норманнскую церковь, пересекли церковный двор и вошли в рощицу позади него. Я остановилась подождать, пока Стокер закроет за нами калитку.

– Колокольчики! – воскликнула я. – Как нам повезло, что они еще цветут, сейчас для них уже не время. Бывает ли на свете что-то очаровательнее?

Река из колокольчиков будто текла среди деревьев, покрывала землю ковром и наполняла воздух сладким, тонким ароматом.

Я расстелила плед на залитой солнцем полянке, села и стала наблюдать за милой маленькой Hipparchia janira, «бархатницей», которая медленно порхала среди молочая и нивяника. Стокер достал нож и стал чистить яблоки, снимая с них кожуру одним движением.

– Хороший навык для таксидермиста, – заметила я, с удовольствием откусив кусок. – Нужно много мастерства, чтобы снимать шкуру одной неповрежденной полосой.

– Не слишком подходящее наблюдение для леди, – отозвался он.

– Ну, быть леди невыносимо скучно, ты не замечал?

Он пожал плечами.

– Ты вроде бы вполне довольна.

– Как ты сам сказал, я не вполне леди.

– Вполне, когда это тебе на руку. Тебе повезло: в нашем мире эти дамские штучки дают тебе достаточно защитного окраса, чтобы скрывать, кто ты на самом деле.

Я в задумчивости потерла лоб.

– А кто я на самом деле?

– Не знаю, будь я проклят, – ответил он. – Стараюсь это понять с тех пор, как ты переступила мой порог, но ты столь же неуловима, как и твои бабочки.

– Я – открытая книга, – заверила я его.

Он недоверчиво хмыкнул, потянулся к свертку, который получил на почте, и достал оттуда газету и письмо – несомненно, записку от друзей.

Пока он читал, я прислонилась к дереву и наматывала себе на палец яблочную кожуру. Воздух на этой ароматной поляне был прямо-таки отравляющим, и во мне проснулись инстинкты, которым я редко давала волю, по крайней мере, в Англии. Я не собиралась им подчиняться; это строго запрещали те правила, которые я сама для себя составила и о которых часто и строго напоминала себе. Но было приятно хотя бы помечтать.

– А этот конюх, Морнадей, очень красивый, правда? – высказала я свои мысли вслух.

Он уставился на меня поверх газеты.

– Тысяча чертей, – пробормотал он, – Вероника, я понимаю, что ты привыкла давать волю своим чувствам с большой степенью свободы, но нельзя же просто бродить по деревне и соблазнять кого попало. Мы же пытаемся изображать счастливую семейную пару.

– Пф-ф-ф. Нам не вполне это удавалось уже тогда, когда ты позволил Саломее… Ладно, может быть, лучше забыть об этом инциденте, – сказала я, приподняв бровь. – И не бойся, я не позволю себе вольничать с Морнадеем. Я удовлетворяю свои основные инстинкты только за границей. Если бы мы не были в Англии, Морнадей бы мне подошел. Он очень привлекательный парень, и у него нежные руки.

Стокер отказался поддерживать этот разговор. Он продолжал читать газету, нарочито шумно переворачивая страницы.

– Чересчур нежные, – сказала я, выпрямившись.

– Что? – Он внимательно читал и уже совсем меня не слушал.

– Для конюха у Морнадея слишком нежная кожа. Я заметила это уже тогда, когда он пожал мне руку при знакомстве. У него очень гладкие ладони, без единой мозоли. Ты видел хоть раз в жизни человека, который работает с лошадьми, с мягкими руками?

– Нет, у них кожа как у сапог, – ответил он, внимательно читая.

– Тогда в какие игры он играет, работая конюхом? Он сказал мне, что это его профессия, но он явно лжет.

– У нас есть проблемы посерьезнее, чем мягкость рук Морнадея, – сухо заметил он и передал мне газету. – Читай.

Я пробежала глазами статью, и на меня накатила холодная волна ужаса. Я перечитала все сначала, на этот раз медленно, но факты от этого не изменились. Вердикт на дознании был таков: убийство неизвестным или неизвестными. Этого мы ожидали. Мы знали, что барон убит, и было бы странно надеяться, что власти уже нашли преступника. Но то, что было написано в статье дальше, показалось мне настоящей катастрофой. После изложения вердикта (и того факта, что в завещании барон выразил желание быть тихо похороненным, без каких-либо официальных церемоний) автор заметки, как видно, с наслаждением, сообщал, что по данному вопросу столичная полиция разыскивает достопочтенного Ревелстока Темплтон-Вейна, младшего сына лорда Темплтон-Вейна, в надежде, что тот сможет помочь им в расследовании убийства барона фон Штауффенбаха.

– Стокер, неужели они имеют в виду…

– Да, – угрюмо ответил он.

И он, конечно, был прав. Существовало только одно разумное объяснение написанному в статье: я путешествую с мужчиной, которого подозревают в убийстве.

Я бегло просмотрела окончание статьи, но это ничем мне не помогло.

– Как ты думаешь, почему они вообще связали тебя с бароном?

От волнения он взъерошил себе волосы.

– Я арендовал у него склад. И, наверное, в его бухгалтерских книгах сохранилась запись об этом.

– То есть барон был владельцем того склада, где ты живешь?

Он кивнул, и я продолжила рассуждать вслух.

– Наверное, полиция это обнаружила, когда просматривала его бумаги. Они, должно быть, пришли туда и поняли, что ты исчез.

Он застонал, и я поняла, что я на правильном пути.

– И, конечно, им могло показаться подозрительным, что ты исчез примерно в то же время, когда убили барона. А когда был вынесен вердикт «убит неизвестным или неизвестными», они сразу занялись тобой как самым подходящим кандидатом. В статье приводится только твое имя, но я уверена, что появятся и фотография, и описание примет, это просто вопрос времени.

Он поднял голову с ужасно несчастным выражением лица.

– Почему, ну почему я не подумал об этом, когда уезжал из Лондона?!

– Не хочу тебя обижать в трудную минуту, – с сомнением начала я, – но почему же ты сам не обратился в полицию, как только узнал, что барон убит? Мне это кажется самым разумным поведением, разве не так?

– Не было смысла, – коротко ответил он.

– Тогда ты не ответил на мой вопрос, но сейчас я все-таки очень хочу услышать ответ.

Он замолчал, и я поняла: он размышляет, можно ли мне доверять.

– Потому что в глазах приличного общества и, без сомнения, Скотланд-Ярда я уже и так убийца.

Я уставилась на него, и он горько усмехнулся.

– Ну и ну, наконец-то мне удалось лишить тебя дара речи. Пожалуй, за это надо выпить.

Он достал из корзины мою фляжку с агуардиенте и сделал большой глоток. Потом он протянул ее мне, и я тоже жадно отпила из нее.

Потом внимательно посмотрела на него.

– И почему же они думают, что ты убийца?

– Потому что так и есть, – ответил он с каменным лицом.

Я долго не могла вымолвить ни слова.

– Наверное, мне стоит поблагодарить тебя за такую откровенность. И исключительно из любопытства: не скажешь ли, кого именно ты убил?

Я сразу подумала о кольце на моем пальце, которое когда-то красовалось на руке его жены. Он говорил мне, что его брак рухнул во время злосчастной экспедиции. Уж не она ли стала жертвой его буйного нрава? Я не могла в это поверить.

– Человека, который этого заслуживал. И я бы сделал это снова. Вот все, что тебе нужно знать, – просто ответил он.

Я поняла, что это значит: не жену – но все же не могла перестать перебирать в уме другие варианты. Может быть, у нее был любовник, которому Стокер таким образом отомстил? Или какое-то деловое соглашение пошло совершенно непредвиденным путем? Жуткие карточные долги? Он тем временем продолжал:

– Полиция в этой стране не может меня тронуть, но мое имя им хорошо известно. Мне стыдно в этом признаться, но первое, о чем я подумал, когда узнал о смерти Макса, – не что я потерял друга, а что они с большой вероятностью именно меня назначат главным подозреваемым. И, очевидно, я оказался прав, – добавил он, кивнув на статью.

– Их можно понять, – мягко заметила я. – Ты просто мечта любого полицейского, ты же понимаешь? Ты связан с бароном деловыми отношениями и узами дружбы, а твое имя подпорчено дурной репутацией. В такой ситуации несложно придумать для тебя какой-нибудь мотив убийства. Лень полицейских – вот что может погубить тебя.

Я собиралась продолжать примерно в том же духе, но поняла, что он смотрит на меня во все глаза с выражением искреннего недоумения.

– Стокер, ты выглядишь как рыба, выброшенная на берег. Что с тобой такое?

– Я только что признался тебе в том, что я убийца. Я лишил человека жизни, а тебе даже нечего мне на это сказать?

– Ты не хочешь развивать эту тему, а я не хочу тебя заставлять. Чего ты от меня ждешь? Что я буду тянуть из тебя признания клещами, как больной зуб? К тому же я и сама не вполне чиста в деле сокрытия информации.

Он прищурился.

– Что ты имеешь в виду?

Поспешно, но со свойственной мне четкостью я поведала о встрече с мистером де Клэром на Паддингтонском вокзале. Пока он слушал, на его лице отражалось лишь бесстрастное внимание.

– Это все? – холодно спросил он, когда я закончила.

– Да. Наверное, я сейчас должна чувствовать себя виноватой, но что-то у меня не получается. Ты хранил свои секреты, я – свои.

– Но из-за моих секретов тебя не повесят за убийство, которого ты не совершала! – возразил он, заливаясь краской гнева.

– Ой, только не начинай все сначала, – запротестовала я. – Знаешь, мы можем очень хорошо работать вместе, но только если нам удается доверять друг другу. Я поняла это с первых минут в твоей мастерской, когда увидела эту твою милую маленькую Phyllomedusa tomopterna.

– Это все-таки tarsius, но с генетической мутацией, – поправил он меня. – А теперь замолчи и дай мне подумать.

– Ну уж нет. С этой минуты мы будем работать вместе, сообща, чтобы по-настоящему раскрыть это убийство, призвать преступника к ответу и очистить твое имя от всяких подозрений, – строго сказала я. – При расследовании убийства нужны порядок и четкая методология, так же как при научном исследовании.

Я пристально посмотрела на него.

– А может быть, именно поэтому ты и не преуспел в этой сфере. Ты излишне импульсивен и недостаточно дисциплинирован. Ой, только не надувайся, а то тебя удар хватит. Это же просто констатация факта.

Он уже почти взорвался, но все-таки закрыл рот и крепко сжал зубы, так что, когда он заговорил, слова еле-еле просачивались сквозь них.

– У нас точно ничего не получится, если ты не перестанешь злить меня без всякого повода.

– Ну не без всякого повода. Это же ты воткнул в меня нож, – попробовала защититься я.

– Это был несчастный случай. Но будь уверена, черт возьми, что в следующий раз я с радостью сделаю это специально.

– Это только слова. Ты можешь рвать и метать, но мы оба знаем, что следующего раза не будет. Я видела твое лицо, Стокер. Ты был до ужаса напуган моим ранением и поспешил мне на помощь, не тратя ни секунды. Я, кстати, начинаю думать, что скорость – это одно из твоих положительных качеств, несмотря даже на то, какие осложнения она нам с тобой принесла.

В ответ на это он что-то прошипел, но я намеренно даже не обратила внимания.

– Итак, если взять за образец прекрасный пример Аркадии Браун, леди-детектива, мы должны продвигаться вперед упорядоченно и рационально. Нашим позывным должно быть слово «методичность», а в таком случае, я считаю, нам надо сосредоточиться прежде всего на личности самого барона. В конце концов, начать расследование с жертвы – самый разумный вариант, правда?

– Каких качеств? – спросил он вдруг так неожиданно, что я даже смутилась.

– Что, прости?

– Ты сказала, что у меня есть положительные качества. Какие?

– Ты ставишь меня в неловкое положение, Стокер, это невежливо, – строго заметила я.

– Прекрасно. Значит, мы установили, что я не вежливый. А какой?

Я потерла лоб, напряженно думая.

– В тебе много энтузиазма, я этим восхищаюсь. У тебя пытливый ум, что прекрасно для ученого. И ты, если не учитывать последний неудачный инцидент, очень хорош в метании ножей и различных фокусах. Так вот, барон…

– И это все? Весь список целиком? Я полон энтузиазма и любопытства и могу достать кролика из шляпы?

– Правда можешь? А я не видела, но должно быть очень забавно.

Я мило улыбнулась, чтобы показать ему, что говорю искренне, но он вместо ответа только выпятил губу.

– Так вот что ты, оказывается, обо мне думаешь, – сказал он таинственным голосом из своих выступлений. – Но это же описание семилетнего ребенка!

Я пожала плечами.

– Кто-то взрослеет раньше, кто-то – позже. Ты в этом не виноват.

– Но мне больше тридцати лет. Я руководил, не просто участвовал, а руководил экспедициями в Амазонию и на Галапагосы, открыл сорок два вида животных, которые не имели названия и были до меня вообще никому в мире неизвестны, участвовал в морских сражениях. А ты выставляешь меня тупоумным ребенком, который вечно задает вопросы и показывает фокусы с монетками.

– Я не хотела задеть твои чувства, – начала я, но он только махнул рукой.

– Никогда не знаешь, каким тебя видят окружающие, – заметил он. – Но спасибо за это интересное описание, оно на многое пролило свет.

– Просто эти твои качества проявились в общении со мной, – заметила я. – Ты должен признать, что в последнее время твои отрицательные качества гораздо чаще выходили на первый план, чем положительные. За исключением профессионального медицинского ухода за мной после несчастного случая, в котором ты был по меньшей мере частично виноват, в остальное время ты был упрямым, нетерпеливым, раздражительным, импульсивным, подозрительным, а часто просто грубым.

– Слава богу, я не из чувствительных, – весело заметил он, – а то подумал бы, что не нравлюсь тебе.

– Ты мне нравишься, несмотря на все эти качества, – заверила я его. – Мне не нравятся люди, с которыми легко ладить, и гораздо приятнее в компании ежа, чем белки.

– А как же иголки? – спросил он, и у меня закралось смутное ощущение, что он надо мной смеется.

– Иголки меня не пугают, – ответила я решительно, – даже твои.

– Я это учту, – серьезно заметил он.