В Золотой век Голливуда, в 1930-х годах, появилась новая порода звезд – их шик заключался не столько во внешности, сколько в манерах и поведении. Эта женщина нового типа была сильной, уверенной, элегантной и взрослой. Гламур, который она олицетворяла, имел мало общего с соблазнительными полураздетыми «пин-ап»-девицами 1950-х и их современными аналогами.
Одной из наиболее знаменитых звезд Голливуда тех лет была Марлен Дитрих, прославившаяся после роли в фильме The Blue Angel («Голубой ангел») 1930 года режиссера Джозефа фон Штернберга, хотя в Берлине она выступала еще в двадцатых.
Дитрих пришла в кино из мира театра, где сценический грим решал все, и прекрасно понимала и важность макияжа, и то, как заставить его работать в свою пользу. Ее часто цитируемая фраза – «Гламур – это то, что я продаю; это и есть мой товар». Она знала, насколько серьезное значение в создании идеального образа имеет освещение. Как говорит ее внук Питер, впервые она испытала всю силу грима во время выступлений в берлинских кабаре в двадцатые годы.
С конца восемнадцатого века театральное освещение прошло через огромные метаморфозы: от керосиновых ламп к газовым, затем – ослепляющий свет рамп (первый вариант прожекторов, который начали широко применять к 1860-м, хотя впервые использовали еще в 1837-м) и, наконец, электрические освещение.
Когда Дитрих начала сниматься в кино, она впервые оказалась под светом дуговых ламп, который был очень резок. Она заметила, что этот свет делает ее лицо плоским, и поняла, что ей придется снова воссоздать рельеф и контуры с помощью грима и изменить форму бровей, выщипав свои и нарисовав поверх новые. Даже став голливудской звездой и имея в своем распоряжении визажистов, она полностью контролировала свой макияж (в отличие от других звезд). Вместе с гримерами и производителями косметики – например, с Максом Фактором – она искала наилучшие средства и приемы макияжа – так же, как совместно с Трэвисом Бентоном, старшим художником по костюмам Paramount, разрабатывала сценические наряды.
Так что неудивительно, что именно секреты макияжа Дитрих так прижились в Голливуде. В 1930-м, когда она только приехала, один из династии великих визажистов, Эрн Вестмор, обратил внимание, что она применяет некоторые необычные приемы, и пришел в гримерную, чтобы подробнее о них расспросить. Как рассказывает младший брат Эрна, Фрэнк, Дитрих объяснила, что однажды, настраивая освещение для съемки, фон Штернберг вытащил крошечный флакон с серебряной краской и нарисовал вертикальную линию прямо по спинке ее носа, от переносицы до кончика. Затем повернул прожектор таким образом, чтобы свет падал прямо на эту линию. Это было настоящим чудом: нос Дитрих сразу стал казаться на треть у́же. Еще Дитрих показала Вестмору совершенно гениальный трюк для макияжа глаз: она достала блюдце из-под своей кофейной чашки, перевернула его, зажгла спичку и держала ее зажженной под блюдцем, пока та не погасла. Когда она перевернула блюдце обратно, на дне образовался слой угольно-черной сажи, в которую она добавила пару капель детского масла и перемешала все пальцами. Затем она нанесла эту смесь на верхние веки – начиная от линии роста ресниц, постепенно растушевывая дымчатый темный пигмент по веку до самой линии бровей. Самый плотный цвет был наложен у ресниц и постепенно истончался и бледнел, вплоть до полного исчезновения под бровью. Все остальные актрисы в то время все еще густо красили глаза плотным черным. Невыразимо красивый эффект, который давал этот нежный и едва различимый оттенок, был настоящим открытием. Глаза мгновенно преображались, а масло, мягко отражая окружающий свет, создавало трехмерный объем, и лицо больше не казалось плоским.
Многие считают, что Дитрих сбривала брови, но это не так. В этом не было необходимости, ее собственные брови были тонкими от природы. Однако она действительно осветляла их и выщипывала, чтобы довести до нужного состояния и вида – иногда тонкой карандашной черты, иногда чуть толще. Еще она использовала накладные ресницы. Революционным был не только ее подход к макияжу – Дитрих опережала время во многих областях. Например, чтобы получить эффект мгновенного лифтинга, она туго заплетала волосы на висках. Надевая парик, она усиливала этот прием, обматывая голову тонкой сеткой, которую нашла в Париже и которая действовала наподобие утягивающего белья. А с возрастом, дабы скорректировать овал лица, как объясняет Питер, его бабушка вместо хирургического вмешательства обращалась к пластырям для подтяжки (таким же, какие существуют и сегодня).
Мэрилин Монро была настоящей секс-бомбой – но не от природы. По словам фотографа Милтона Грина, «никто не может проснуться утром, умыться, расчесаться, выйти на улицу и выглядеть как Мэрилин Монро. Ей [был известен] каждый трюк в ремесле красоты».
Подруга ее матери, которая позже стала опекуншей Монро, однажды сказала девочке, что, если ей слегка изменить нос и волосы, она могла бы быть похожа на Джин Харлоу. Кажется, эти слова глубоко запали ей в душу, потому что первым шагом, который Норма Джин сделала, чтобы стать иконой красоты, стала именно смена цвета волос. В эксцентричной комедии Говарда Хоукса Monkey Business («Обезьяньи проделки», известна также как «Мартышкин труд»), вышедшей в 1952 году, мы видим ее уже платиновой блондинкой. Вторым этапом стала предположительно проведенная пластическая операция на носу и подбородке в 1950-м (слухи были подтверждены записями из кабинета голливудского пластического хирурга доктора Майкла Гурдина, которые были выставлены на аукцион и обнародованы в 2013 году). И третьим этапом стала встреча с ее художником по гриму, Алланом Снайдером по прозвищу «Уайти».
Снайдер был гримером на первых кинопробах Монро для киностудии «Двадцатый век Фокс» в 1946 году. Она потребовала, чтобы он сделал ей такой же макияж, какой она всегда делает при работе моделью. Он предупредил ее, что для пленки это не подойдет, однако согласился. Само собой, когда она появилась на съемочной площадке, директор по кастингу отчитал Снайдера – и это повергло актрису в панику. Тогда Снайдер выполнил макияж заново, успокоив Мерилин и навсегда завоевав ее доверие. Их отношения были невероятно близкими. Он помогал ей справиться со страхом сцены, о котором так много сказано. Он оставался ее личным визажистом до конца ее дней. Он гримировал ее и на похоронах (по ее же просьбе) и был одним из несших ее гроб. И Монро, и Снайдер понимали, что самое важное в Голливуде – выглядеть молодо. У звезд, особенно женщин, срок годности был недолог. Весь использовавшийся Снайдером грим создавал иллюзию крепкого здоровья и работал на то, чтобы Монро буквально светилась, когда бы на нее ни была направлена камера. Коралловые румяна, многочисленные слои глянцевой помады, накладные ресницы, тон с эффектом влажной кожи – все это полностью соответствовало фантазиям послевоенного поколения о женственности, на представление об «американской мечте». Здоровье, естественность и тщательно дозированное эротическое удовольствие благодаря большому экрану кинотеатров теперь были доступны всем. И именно они были двигателем продаж.
После того как Монро и Снайдер нашли тот самый образ – готовясь к съемкам фильма Niagara («Ниагара»), нуар-триллера 1953 года, – вопрос был решен. У этого образа было несколько вариаций. Более «естественная» версия – для личных встреч и неофициальных пиар-снимков. Киноверсия, которую приходилось адаптировать под конкретную героиню. И, наконец, полномасштабный вариант, Монро во всеоружии. Этот шикарный самоуверенный образ имел отношение скорее к рекламе киноиндустрии (вспомните промокадры к «Ниагаре» с Монро в золотом плиссированном платье – идеально выверены контур, свет, наведен глянец) и очень отличался от ее образа в свободное время. Известно, что Монро маниакально защищала и увлажняла свою сухую кожу. Рассказывают, что под тональный крем она всегда наносила слой вазелина или другого плотного увлажняющего крема. Это, скорее всего, тоже помогало придать то самое красивое свечение в студийном освещении, а в качестве дополнительного побочного эффекта еще и способствовало эффекту легчайшего мягкого «расфокуса».
Сияющая, слегка влажная кожа была ключевым компонентом образа Мэрилин Монро. Она всегда выглядела чистой, свежей и никогда не злоупотребляла пудрой, зная, что это может здорово состарить. Слегка сонные, с тяжелыми веками глаза – в духе Греты Гарбо, и обязательно – накладные ресницы. Она разделяла полоску ресниц на две половины и закрепляла их ближе к внешнему уголку верхнего века, чтобы визуально удлинить глаза и подчеркнуть томность взгляда. И иногда добавляла коричневый карандаш по нижнему веку – так, чтобы казалось, что это тень, отбрасываемая ее тяжелыми шикарными ресницами.
Вот слова самого Снайдера:
«Я могу прямо сейчас, сидя здесь, все повторить, хоть с закрытыми глазами. Нанести основу везде, тонким слоем. Наш рецепт, который идеально совпадал с ее собственным цветом кожи, – смешать кварту (0,94 литра. – Прим. пер.) основы Max Factor с эффектом загара, половину чашки краски цвета слоновой кости и пипетку «белой, для клоунов». Высветлить область под глазами. Растянуть высветленный участок наружу через скулы, для расширения этой области лица. Высветлить подбородок. Тени для век тоже тонированные, и их тоже надо было растушевать и протянуть до линии роста волос. Потом поверх – карандаш. Я четко очерчивал ее глаза карандашом, но поднимал линию – скажем, почти на три шестнадцатых дюйма (около 5 мм. – Прим. пер.) – прямо над зрачком, и оттуда уводил кончик вверх. От этой же точки до внешнего края века мы приклеивали ресницы. А нижнее веко затемнялось карандашом, чтобы глаза выделялись на лице полно и отчетливо. Кончики ее бровей вытягивались, насколько возможно, в стороны, чтобы лоб казался шире. Так что я создавал изгиб чуть со смещением от центра ее глаз и потом вел их вниз, чтобы получилась красивая форма. Дальше уводить уже нельзя было, выглядело бы фальшиво. Затемнением скашивал кость под скулой. Просто проводил короткую линию, тени чуть потемнее, это помогало. Помады мы использовали разных цветов. Адским испытанием стало введение «Синемаскопа» – абсолютно все красные на пленке выходили кирпичными. Пришлось перейти на светло-розовый».
Фотограф – Ирвин Пенн, © Condé Nast. Vogue, июнь 1968.
Одна из первых моделей 1960-х, а позднее и актриса, Лорен Хаттон была известна (и остается известной до сих пор) своей улыбкой со щелкой между зубами, загорелой кожей и стилем авантюрной девчонки-сорванца. Она сыграла большую роль не только в изменении взглядов общества на то, как должна выглядеть женщина, но и в изменении отношения модной и косметической индустрии к моделям. С ее появлением представителям этой индустрии пришлось пересмотреть свою точку зрения и на заработки моделей, и на предельный возраст, после которого вас списывают навсегда.
Она родилась в 1943-м в Чарльстоне, в штате Южная Каролина, под именем Мэри Лоренс Хаттон, а выросла в сельской местности во Флориде с матерью и отчимом (ее отец умер, когда ей было 12 лет). После выпуска из Университета Южной Флориды она хотела стать художницей, но вместо этого уехала в Нью-Йорк. По объявлению в газете нашла свою первую работу моделью – для Dior, – с которой отлично справлялась, но скоро оставила это занятие, поняв, насколько оплата в пятьдесят долларов в неделю ничтожна в пересчете на часовую ставку.
Диана Вриланд, на тот момент уже редактор Vogue, оказала огромное влияние на взлет карьеры Хаттон. По слухам, при их первой же встрече она сказала Лорен: «Ты! У тебя потрясающая харизма». Сама Хаттон комментирует: «В то время, когда [Диана] меня заметила, мода оставалась погрязшей глубоко в пятидесятых. Хотя на календаре и был 64-й, Америка напоминала сериал Mad Men («Безумцы». – Прим. пер.)». Сама Хаттон при этом разительно отличалась от стиля «Безумцев» – она одевалась в «джинсы, футболку и кроссовки». В 1966-м Вриланд организовала съемку молодой Хаттон фотографом Ричардом Аведоном, в результате которой родился знаменитый кадр, запечатлевший ее в прыжке (идея пришла им в голову, когда она показывала Аведону, как в детстве по кочкам перепрыгивала через болото).
Когда Хаттон начала работать моделью, ее прической иногда занимались парикмахеры. Но макияж она всегда делала самостоятельно (визажисты на съемках еще не были принятым в индустрии стандартом) – даже для фотосессий для обложки Vogue, где она появлялась рекордные 27 раз. Сначала она пыталась замаскировать щелку между передними зубами – использовала для этого пасту из арсенала гримеров похоронных бюро и накладку, которая постоянно слетала. Но потом поняла, что именно эти зубы и отличают ее от остальных. Загоревшая Хаттон с веснушками, которые никто и не думал прятать под тональным кремом, была воплощением красоты 1970-х. Ее естественный образ обычной американской девчонки отражал тенденции времени – тогда в фаворе была натуральная и органическая косметика. Косметические компании старались отвечать на интерес потребителей, которые искали средства, максимально близкие к природе – и по составу, и по простоте упаковки в стиле хиппи. Считается, что Хаттон в одиночку удалось перевернуть отношение к оплате работы моделей – она сама стала одной из самых высокооплачиваемых манекенщиц и образцом для подражания своего поколения. В 1973-м она – по собственной инициативе – заключила контракт с Revlon на огромную сумму. После этого агентства начали приглашать моделей только на полный день, а не с почасовой оплатой, и ставки резко взлетели. Хаттон впоследствии говорила, что ее на это воодушевила система оплаты труда профессиональных спортсменов.
В конце 1980-х, в возрасте сорока шести лет, Хаттон снова вернулась – на этот раз не из-за денег, а чтобы «заполнить брешь» и доказать, что женщина может быть моделью, даже если ей уже давно не 18. Обилие молоденьких лиц и отсутствие лиц взрослых казалось ей несправедливым и странным. Тогда же она обратила внимание, что макияж, изначально предназначенный для молодой кожи, в руках визажистов, у которых не было опыта работы с женщинами постарше, превращал этих женщин в нечто странное – выглядели они, как выразилась она сама, «жуткими размалеванными фифами».
Посмотрев на это, Хаттон занялась собственной линией макияжа. И запустила ее в 2002 году, потратив на разработку тринадцать лет и собрав воедино все свои знания, полученные от гениальных визажистов, с которыми ей приходилось работать. Все средства были просты в использовании и действительно украшали взрослых женщин.
Теперь Хаттон за семьдесят, но она продолжает работать моделью и вдохновлять очередное поколение своим бесстрашием.