– Вам не хочется на праздник? – Селина в голубом платье стояла на лестнице, держась за перила. В той же позе, что и мама на своем любимом портрете, только там ступени были мраморные, а за спиной цвели вишни или сливы.

– Хочется, – живо откликнулся Фельсенбург, – хотя просто где-то посидеть мне хочется больше. Помните, как мы сидели, когда на нас напал корнет Понси?

– Помню, – девушка улыбнулась. – Вы тогда прочли очень хорошие стихи, без Понси вы бы их не вспомнили. Я бы с удовольствием еще послушала, но если мы не пойдем на прием, бесноватые будут вести себя тихо, и их не выловят.

– Если они там вообще есть.

– Должны быть, – Селина, не дожидаясь помощи, взялась за шапочку. – Господину Юхану вчера в ратуше не понравилось, хотя он сделал все свои дела, а третьего дня его ничего не беспокоило.

– Вы говорили с Клюгкатером?

– Он заходил к отцу Филиберу, и я его попросила помочь мне купить подарки моей маме, Мэлхен, господину фок Дахе и еще одному господину, который у нас гостит. С господином Юханом очень хорошо ходить за покупками, потому что его нельзя обмануть.

– Несомненно, – хмыкнул Руппи, вообразив дошлую шкиперскую физиономию. – Но почему вы не попросили меня? Я же обещал Герарду во всем вам помогать!

– Я помню, – заверила Селина, надевая меховые уличные сапожки. Делала она это как-то диковинно, не садясь. – Вы бы стали платить за меня, мне, чтобы вас не обижать, пришлось бы согласиться, но тогда это были бы ваши подарки, а не мои. Кроме того, вы бы не стали торговаться и переплатили, а это хорошо, только когда покупаешь у бедных людей, чтобы им необидно помочь. Переплачивать богатым, особенно не слишком честным, неправильно, а мне были нужны дорогие вещи. Вы не волнуйтесь, у меня много денег, гораздо больше, чем надо.

– Большинство женщин вас бы не поняли!

– Ее величество не любила деньги, а маме они нужны, чтобы не просить у бабушки. Графиня Савиньяк меня бы тоже поняла, потому что Монсеньор… граф Лионель меня понимает сразу, а отца у них убили уже давно, значит, он набрался от мамы.

– Селина, сколько раз вам говорили, что вы необыкновенная?

– Все время говорят, только по-разному, одним это нравится, а другим – нет. Вы ведь знаете, что на улице скользко?

– Знаю, я только что чуть не свалился.

– Надо наступать на всю ногу, начиная с пятки, и не спешить. Давайте выйдем прямо сейчас.

– Как скажете, – фыркнул Руппи, пропуская свою удивительную даму вперед. Селина не думала о платьях и побрякушках, не хихикала, не опускала глаз, на нее бросались белоглазые, ее наверняка ненавидели соперницы, которых просто не могло не быть, зато любили кошки, «фульгаты» и, кажется, начинал любить наследник Фельсенбургов. В любом случае Руппи был бы рад разогнать всех, кто мешает обсуждать с девушкой стихи, нехороших людей и кошек. И еще ему страшно не хотелось расставаться, а ведь полковника Фельсенбурга ждали груды, кучи, сугробы дел, причем не скучных и не тошнотворных.

– Вы хорошо закрыли свою кошку? – внезапно поинтересовалась Селина, когда они вышли со двора. – А то она может вылезти.

– Может, – с готовностью согласился Фельсенбург, – она даже из корзины вылезает, но вот чего она не может, так это потеряться. Эта… Гудрун найдет меня всегда, а уж вместе с вами…

– Сперва она может найти кого-то скверного, – девушка вздохнула, она часто вздыхала. – Есть люди, которые боятся убивать людей и поэтому убивают кошек. Если поймают, конечно. Может быть, всё же проверим? У нас есть время, а приходить раньше не очень хорошо; мы же важные гости, а хозяева всегда что-то не успевают.

Возразить было нечего, да Руппи и не собирался. У церкви, где позавчера не оказалось ни единого бесноватого, они повернули направо и медленно пошли темной улицей. Фонарей в Доннервальде не хватало, но луна и многочисленные звезды старались вовсю, а только что выпавший снег им в меру сил помогал. Если бы не люди, город показался бы рисунком со шкатулки для рукоделия, но зимой темнота еще не ночь. Доннервальд вовсю копошился: хлопали двери и ставни, выдыхали пар переминающиеся в своих оглоблях лошади, лаяли собаки, люди в шубах и шапках что-то носили, куда-то шли, входили в трактиры, выходили из трактиров, останавливались кто передохнуть, кто поболтать…

– Никогда не думал, что мне нравятся пустые города, – заметил Руппи, когда пришлось отступить к стене, пропуская вереницу подвод. – Гулять под луной приятней, когда рядом никого нет. Жаль, я не могу покатать вас по нашим горам. Сейчас у нас просто сказочно!

– До Фельсенбурга далеко, – согласилась Селина, – и потом, пришлось бы объезжать бесноватых, они сейчас должны быть где-то возле вас. Может быть, мы как-нибудь покатаемся за городом? Вы умеете править санями?

– Умею. Я катал маму, и она даже не боялась. Вы в самом деле поедете?

– Конечно. Мне очень хочется отдохнуть от бесноватых, а зимой в полях очень красиво. Вы живете в этой гостинице?

– Да, – подтвердил Руперт, поднимаясь на крыльцо. Хозяин, сидевший с Юханом за стаканчиком вина, торопливо вскочил, приветствуя дорогого во всех смыслах этого слова постояльца. Юхан тоже поднялся. Удачно, что он никуда не ушел.

– Господин Клюгкатер, – попросил Руппи, – мне нужно подняться к себе, вы можете побыть с… госпожой Селиной?

– Мы договорились, что господин Юхан называет меня Сэль, – девушка уже откинула капюшон. – Я подожду.

– Я быстро, – заверил Фельсенбург, взлетая по лестнице. Говоря по чести, комнату можно было и не отпирать, раздавшийся из-за двери плач подтверждал – Гудрун на месте. Тем не менее Руппи вошел, вернее, вбежал, в последний миг ухватив сунувшуюся в щель кошку, но та не слишком расстроилась, ведь в ее распоряжении оказались обожаемые ноги, правда, в сапогах, к которым почти не приставала шерсть. Зато в воловью кожу можно было запускать когти. Кошка обихаживала сапоги, а Руппи, пользуясь случаем, перезаряжал пистолеты. Еще пара минут ушла на замену шейного платка, и столько же – на водворение назад выскочившей-таки в коридор Гудрун.

– Господин Юхан сейчас придет, – улыбнулась отчего-то пребывавшая в обществе одного лишь хозяина Селина, – он переодевается. Я попросила его пойти с нами. Понимаете, будет хорошо, если он тоже посмотрит. Мне кажется, у него может получиться, как у Герарда.

Девица Арамона Юхану нравилась, хоть и не так, как Фельсенбургу, который, даром что родич кесаря, влип всеми четырьмя, уж это-то шкипер видел! Вот куда это свое видение девать, Добряк думал уже который день. То, что с Руперта станет жениться, начхав на семейные фанаберии, поняла бы и устрица, но дальше-то что? Пока Марге не придавят, Штарквиндам и Фельсенбургам наследничка на цепь не посадить, а Марге без армии и сюсюканья с фрошерами не придавишь, и вот тут-то самое интересное и повылазит. Потому как по нынешним временам у Фельсенбурговой незабудки такое приданое, что любая принцесса обзавидуется. Это ж надо – белоглазых в считаные минуты растыркивать! Да такую в жены любой потащит, будь она на рожицу хоть миногой, а тут и собой хороша, и умненькая, одна беда – фрошеры не отдадут.

Фельсенбургу, конечно, закон не писан, адмирала своего умыкнул, невесту и подавно утащит, но не в лесу же они сидеть станут, когда вокруг такое творится! Придется как-то договариваться и отдариваться, если не сейчас – так потом. Ну, господин Руперт и отдарит! И талигойцам, и тем, кто поможет, значит, господа селедки, придется помогать, и скоро. Девице-то со дня на день в Акону, не отпускать же!

– Вот так-то, цыпочки, – подытожил Юхан, удостоверяя принятое решение хорошим глотком.

Терять наследника Фельсенбургов шкипер не собирался, хоть рядом с парнем разве что земля не плавилась. Ну и что? Если по-умному, всегда выкрутишься, зато впереди маячит удача, да такая, что всю жизнь доить и не выдоить. Юхан со всегдашним тщанием закупорил флягу, накинул купленный по случаю отличный, хоть сейчас к кесарю, плащ на бобрах, похвалил себя за то, что не зажался, и присоединился к красотке Селине, успевшей дождаться повязавшего голубой платочек кавалера. Голосов парочка не понижала, и, судя по хвосту разговора, Добряк от господина Руперта отстал совсем немного.

– Я объяснила господину Фельсенбургу, – с ходу выпалила девица, – что попросила вас пойти с нами. Очень хорошо, что вы, когда торговали с Ардорой, научились говорить на талиг. Я бы хотела так знать дриксен и гаунау, а знаю только гальтарские молитвы и немного гоганский. Вы посмо́трите на тех, кто соберется, вдруг вам покажется, что с ними противно?

– Чего бы не посмотреть, – подтвердил шкипер, косясь на Руперта. – Выходим?

– Конечно.

До ратуши дошли под степенный разговор о королях, принцах и соленых палтусах. У входа уже караулил рейтар, готовый, чуть что, мчаться за ждущей в угловом трактире подмогой. Фельсенбург на ходу кивнул, вояка ответил, и здоровенный слуга приналег на могучую дверь со свеженьким кесарским лебедем. Еще два лба приняли уличные одежки, тут уж пришлось расстаться с парой монет, ничего, окупится; подачки в нужных местах всегда окупаются.

Отцы города торчали на самом верху застеленной синим лестницы. Главный, широкий и дряблый, походил на того самого палтуса, но слегка подтухшего. За «палтусом» маячило полдюжины барсуков, хорей и филинов, все в суконных мантиях, с золочеными цепями и расфуфыренными женами. Горели масляные лампы, по верхней площадке сновали слуги с подносами, и Клюгкатер подосадовал, что пообедал в трактире. Не из скупости, просто перепробовать местные разносолы всегда любопытно, а славный город Доннервальд на угощенье не скупился. Оно и понятно: за кем бы он ни остался, начальство нужно кормить досыта и вкусно. Сытое начальство, если у него есть мозги, по чужим карманам особо не шарит.

– Город Доннервальд счастлив, – запел на талиг «палтус», – видеть в своих стенах мужество и красоту. Благородный Руперт фок Фельсенбург пользуется заслуженной славой по обе стороны великой реки Хербсте, каковая является истинной аллегорией…

Речи Добряк терпеть не мог, тем более облизывали не его, а изображать бант на чужих панталонах он не собирался. Юхан аккуратно – собьешь трепло с мысли, оно же заново начнет – отступил к перилам, обошел кого-то пузатого и быстренько проскочил в парадные залы. Внутри ратуша мало чем отличалась от своей метхенбергской товарки – большой зал, в который выходит комната, где отцы города протирают штаны, и два боковых зала, побольше и поменьше. Обычно в таких мелют языками посетители, а в праздники накрывают столы: в малом – для особо почетных горожан, в большом – для тех, кто поплоше. Юхана в Метхенберг угощали в большом, а хозяйку коптилен госпожу Браунбард с ныне покойным сыночком – в малом, но сейчас шкипер явился с наследником Фельсенбургов.

– Сударь, – будь у подскочившего фрошера хвост, он бы им сейчас вилял, – сударь… Вы ведь в свите герцога фок Фельсенбурга? Вам прямо… Позвольте, я вас провожу, уверяю вас, мне это лишь в радость.

Юхан позволил. Цену подобным излияниям он знал, но даже с самой паршивой овцы можно получить свой клок шерсти. Добряк не отказал себе в удовольствии шмякнуть услужливого молодчика по спине, так, что тот присел, и под нескончаемое мурлыканье проследовал в малый зал, где вокруг пока еще запретного стола чинно бродили избранные.

Оказавшийся помощником «палтуса» фрошер беспрерывно болтал и улыбался. Из допущенных в святая святых он был самым молодым и скромно одетым. Надо думать, без «дорогого господина Клюгкатера» чиновничка не пустили бы не только сюда, но и к столам поплоше. Маневр Добряк оценил по достоинству: настырный доннервальдец, если его использовать с умом, несомненно принесет пользу, оставалось решить, какую и за сколько. В речных портах Юхан дел еще не вел, но если Дриксен с Талигом перестанут бодаться, товары в город потекут с обеих сторон, а это, господа селедки, прибыль, и немалая! Шкипер увлек нового знакомца в сторону, собираясь кое о чем порасспросить. Не успел – в большом зале кто-то завизжал, как завизжала бы свинья, которую одновременно режут и превращают в человека. И тут же чуть дальше знакомо грохнул пистолет. Отпихнув выпучившего глаза дурня, шкипер кинулся на шум. За дверями шла драка, точнее, несколько драк… Был и труп. Разодетая в коричневое с золотом мымра валялась на спине, из тощей груди что-то торчало, рядом выплясывал и ржал высокий щеголь с оскаленной рожей, но Юхана волновал исключительно Фельсенбург.

Шкипер пер к выходу напролом, мимоходом замечая, то как толстуха в лиловом душит рыжую набелённую девку, то как пара молодых чинуш бьет ногами кого-то седого.

– Попил нашей крови, клоп чернильный! – верещал один из юнцов, как назло оказавшийся на дороге. – Бей… в печенку!

– Чтобы кровью блевал и кишки через глотку вылезли!..

– Чтоб…

Седой корчился и вопил, вопили, кажется, все, кроме Юхана. Наподдав локтем некстати сунувшемуся под руку паршивцу, шкипер прорезал кучку жмущихся друг к другу баб и вырвался к дверям. Здесь стало совсем весело, потому что дорогу загородило с полдюжины недотеп. Что или кто их не выпускал, Добряк разглядеть не успел: примеченный еще на лестнице пузан с воем смахнул на пол шандал с горящими свечами, те воробьями порскнули в стороны, одна припекла какую-то тетку, вторая попала на портьеру, которая тут же занялась. Пришлось под нарастающий галдеж срывать и затаптывать – сгореть заживо шкипер не собирался. Покончив с поганой тряпкой, Клюгкатер подхватил упавший шандал и рванул к двери. Сперва перед ним расступались, потом на пути встал лысый чинуша, тоже знакомый. Три дня назад умник хорошо получил на лапу и только что ликерами не сочился, а теперь заступил дорогу и раззявил пасть. Неумело, еще бы, геморрой насиживать – не по морю ходить.

– Прочь! – белые зенки, сжатые кулаки, по́том несет, что от взмокшей клячи! – Гусь смердящий… Про…

Дослушивать Юхан не собирался. Бронзовая фигуристая шишка впечаталась аккурат в висок, брызнуло, ну да грязнее уже не станет, зато удовольствие получил. Переступив через дохлятину, Добряк в два прыжка преодолел оставшееся до дверей расстояние. Перед ним расступались – еще бы, несется лосем, и в лапе железяка окровавленная.

– Спокойно! – рявкнул шкиперским голосом Добряк. – Стоять! Стража уже бежит!

Закивали, одна дура шмякнулась в обморок, ее подхватил стоящий рядом плечистый усач. Ну хоть так!

Вывалившись на лестничную площадку, Юхан первым делом завертел головой в поисках Руперта и его девчонки, оба были тут и вроде в порядке. Шкипер слегка поколебался, но шандал не бросил – мало ли…

– Господин Клюгкатер, – голосок Селины как-то перекрыл общее гудение. – У вас все хорошо?

– Да вроде бы, – Добряк с чистой совестью – зовут же – подошел. Стрелял явно Фельсенбург, так и сжимавший в руке пистолет. На полу валялся кто-то со снесенным наполовину черепом, рядом держался за располосованную щеку «палтус» и извивалась в руках слуг пара разряженных в пух и прах гадюк. – Вы-то как?

– Благодарю вас, сударь, – девушка сделала книксен, в голубой атлас впились омерзительные жирные пятна. Мозги… Руперту следовало взять ниже. – У меня все хорошо. Вам с господином Фельсенбургом лучше пойти в залы и прекратить безобразие. Понимаете, там есть и обычные люди, они могли испугаться.

– Они испугались, – господин Руперт, не выпуская пистолета, придвигается к заботливой незабудке, – но вас я не оставлю. Сейчас прибегут рейт…

– Господин Руперт, – громко перебила умница. – Вам не надо зарядить первый пистолет?

– Нечем, – парень тряхнул волосами, как тогда, когда сговаривался о фрахте. – Надеюсь, за стражей послать озаботились.

– Еще бы не послали, – пришел на подмогу шкипер. – Шуму-то сколько!

– Господин Фельсенбург, господин Фельсенбург… – Очнувшийся «палтус» машет широченными рукавами. – Это ужасно… Мы… Мы потрясены, мы не можем… Я вам обязан… вторым рождением!

– Для начала извинитесь за своих гостей перед дамой.

– О да! Сударыня, мы в отчаянии! Внезапное помешательство, возможно, порча, вам надо немедленно покинуть этот зал… Разумеется, вам возместят… Мы сделаем все возможное, чтобы вы забыли это прискорбный случай. Завтра же! Завтра же к вашим услугам будут лучшие ткани и меха. Мы обязаны возместить…

– Со мной ничего не случилось. – Селина, то ли случайно, то ли нет, придвинулась к Руперту. – Это платье мне не очень нравится, и потом такие пятна, пока они не застарели, можно отстирать. Мне очень жаль, что так вышло, а недопраздновать – дурная примета. Давайте через три дня попробуем собраться снова, только не надо готовить ничего дорогого.

– Восхитительно! – Рукава опять взметнулись. – Мы встретимся через три дня, и на этот раз все будет иначе. Вы навеки запомните это день. Что это? Кто?!

– Кесарские рейтары, – объяснил Руппи, засовывая, наконец, пистолет за пояс, – похоже, были неподалеку. Очень удачно. Господин Клюгкатер, проводите госпожу Селину домой, а мы тут наведем порядок.

– Лучше бы, – буркнул Юхан, оттирая «палтуса», – вы сами девицу проводили, а то и перед отцом Филибером неловко будет, и перед братцем ее. Здесь и я управлюсь. В море и похлеще бывает, только скажите рейтарам, что я вроде как от вас.

Знакомо и при этом до чудовищности неуместно воняет сгоревшим порохом и кровью, только вместо солдат или хотя бы бандитов к стенам жмутся достойнейшие горожане, кои счастливы были видеть… Счастливы до крысиного прыжка, до скрюченных от ненависти пальцев, до белых зенок!

– Поняли? – Командир рейтар старше Руппи лет на пять, но все еще капитан. Управится с нечистью до возвращения Бруно, заработает новую перевязь.

– Да, господин полковник! Главное, переписать тех, кто первый раз с белоглазыми столкнулся. То есть с теми, кто свихнулся, в смысле…

– В смысле, тех, кто мог не дозреть, – подсказал Фельсенбург. – Через три дня их придется проверять. Будут трудности – спрашивайте господина Клюгкатера и отца Филибера. Он обещал подойти.

– Так он с нами! – обрадовал капитан. – Наверх прошел.

– Отлично! – Всё в порядке, они за этим и шли, то есть не совсем за этим… Уж больно быстро на этот раз… – Господин Клюгкатер, вы остаетесь за меня. Нам здесь всю зиму стоять, так что не церемоньтесь.

– Да я и не собирался, – пожал плечами Добряк, и Руппи с чистой совестью вернулся к Селине, так и стоявшей возле трупа. Рядом с девушкой упорно торчал бургомистр, не доизвинялся, родимый, что ли? А, к Леворукому!

– Сэ… Сударыня, все в порядке, мы можем идти.

– Я предлагал нашей обворожительной гостье конные носилки, но она не желает, – пожаловался на не лучшем дриксен бургомистр, – нет, не желает! Господин фок Фельсенбург, мы вам неизъяснимо благодарны за выказанное мужество и за помощь, которые нам готовы оказать ваши друзья, а я еще и за спасение жизни, которую готов отдать за принявшую Доннервальд под свое крыло кесарию!

– Говорите на талиг, – подхалимы вообще омерзительны, а этот еще и предатель! – Моя спутница дриксен не понимает.

– Мы не могли предполагать в такой светлый день подобного ужаса, – подлец даже не запнулся, – это что-то запредельное… Подумать только, я знал этих безумцев многие годы и полагал…

– Вам надо отдохнуть, – вмешалась Селина. – Понимаете, здесь нужны военные. Они все сделают, вы только не забудьте им заплатить, тогда они следующий раз вам обязательно опять помогут. Кажется, вас ищут.

– Дорогой! – еще молодая разряженная дама схватила бургомистра за руку. – Дорогой, что это значит?!.. Я так торопилась, но не могла найти шпильки, а тут… тут… Мне сказали…

– Поторопимся, – шепнул Руппи, и Селина быстро кивнула. – До свидания, сударь. Мы еще встретимся.

Бургомистр что-то залопотал из-за плеча, видимо, супруги, но Руппи уже не слушал.

– Селина, – шепнул он, – а давайте прокатимся прямо сейчас! Санки и хороших рысаков быстро не найдешь, но я могу посадить вас впереди себя. Рискнете?

– Конечно. – Она распахивает глаза почти так же, как мама! – Зимой в полнолуние очень красиво, а с всадниками я уже ездила. Это приятно, только лошади тяжело.

– Морок выдержит!

На сегодня всё! Они свободны и сейчас увидят небо. С луной и звездами, а вокруг луны обязательно будет легкое радужное кольцо, и они будут вдвоем, и только вдвоем!

Мориск против полуторной ноши не возражал, то ли был приучен еще и к этому, то ли тоже хотел в лунные поля, подальше от дыма и рвущейся наружу злобы. Остатки здравого смысла в последний момент заставили прихватить охрану, но это не мешало: каданцев увидеть можно было лишь обернувшись, только Фельсенбург не оглядывался. Морок шел легкой рысцой, снег глушил цокот подков, было тихо и ясно. Не хотелось ни думать, ни говорить, лишь вечно ехать сквозь зиму, прижимая к себе самое удивительное создание в мире.

Где-то плескалось море и плакали ведьмы, где-то вздымались горы и среди елей смотрел древние сны покинутый замок, а над высокими шпилями всходила звезда Ретаннэ. При Торстене колыбели мальчиков выносили на крыши, чтобы будущие моряки стали ближе к путеводной звезде, чтобы та их заметила, выбрала, позвала… Маме этот обычай не нравился, она боялась злых сказок и грубых песен, вот и запирала ворота, только злые сказки некогда были жизнью, а значит, могли кончиться иначе. Если бы те, от кого всё зависело, оказались где должно, но они не оказывались. Очень может быть, потому, что боялись чужих слез или шли, плыли, бежали не туда… Потому что не узнали свою звезду.

– Сэль, – почти шепнул Фельсенбург, – вы знаете про Ретаннэ?

– Она указывает дорогу.

– Она еще звенит, но ее не все слышат. Я услышал.

– Наверное, это очень красиво. Как вы думаете, монсеньор Рокэ и монсеньор Лионель тоже слышат звезды?

– Может быть, особенно Алва… Мне не хочется возвращаться, а вам?

– И мне. Если бы я могла, я бы ездила ночами гулять, но у меня нет лошади, и я обещала маме и ее величеству вести себя разумно, а смотреть на луну с охраной совсем не то, что одной. И потом, солдатам всегда хочется поесть и выспаться, тащить их с собой ради собственной прихоти нехорошо, их и так слишком часто убивают. Может быть, смерть на самом деле – это и не страшно, но я умирать не хочу и никогда не хотела. Не понимаю, зачем про это всё время пишут стихи? Ее величеству они не нравились, хотя она и пыталась отдавать должное тем, которые сочинил Веннен… Почему, если поэт великий, но пишет глупость или гадость, ему надо отдавать должное?

– Я об этом не думал, но ведь можно отдать должное как поэту, так и глупости… Вы плачете?!

– Извините! У меня всегда слезы текут, когда я вспоминаю ее величество. Ваш граф Глауберозе ее тоже любил.

– Глауберозе?!

– Он вспоминал ее величество, когда ехал, чтобы его убили. Понимаете, он спросил Герарда, помнит ли он королеву. Когда умирают, если не очень болит и уже не надо ничего делать, вспоминают, кого любят больше всех. Герард думал о нас с мамой и о монсеньоре Рокэ, а о монсеньоре Эмиле нет, а ведь тот к нему очень хорошо относится, и Герард не хотел от него никуда уходить.

– Я не собираюсь умирать, но я бы тоже вспоминал Алву и… вас. Сам не знаю, как такое вышло, но… Селина, я вас люблю, именно вас, хоть вы и похожи на мою маму. Так похожи, что сперва я испугался. Дело в том, что мама очень боится, когда мы уходим, из-за этого отец бросил армию, а меня из Фельсенбурга вырвала бабушка, и я был рад, хотя и чувствовал себя скотиной… А, к кошкам! Главное, я вас люблю и хочу, чтобы вы были со мной всегда.

– Очень жаль, – она обернулась, в самых прекрасных глазах мира отражалась луна. – Я не смогу быть с вами, хотя вы замечательный человек, таких очень мало. Давайте я пересяду к кому-нибудь из охраны.

– Нет уж! Я за вас отвечаю, и я вас передам адрианианцам. Если хотите, я больше слова вам не скажу.

– А вам не будет неприятно?

– Я не Жиль Понси… Постойте-ка! Почему вы так странно ответили? Можно было сказать, что вы меня не любите, а вы сказали, что не сможете быть со мной! Вам не нравится, что я не талигоец и другой веры?

– Я об этом даже не подумала, – она опять вздохнула, – и потом, мы, наверное, больше воевать не будем, иначе получится совсем глупо. Вы очень хотите знать?

– Пока я не пойму, в чем дело, я от вас не отстану.

– Я попробую, но это так трудно объяснять. Самое плохое, что я вам нравлюсь по-настоящему. Если бы дело было в том, что вам нравятся такие лица, как у меня, мы бы могли просто несколько дней поговорить, и вы бы разочаровались. Но мы о многом думаем одинаково, и нам еще надо проверить, не станет ли кто-то из гостей бесноватым, значит, я могу вам не надоесть.

– Селина, как хотите, но надоесть мне вы не сможете никогда. Вы кого-то уже любите?

– Одного человека, но замуж выйду за другого. Я обещала.

– Пошлите этого другого к Змею и выходите за меня! В конце концов, у нас с вами прорва дел, и я вам не противен, иначе вы бы со мной не поехали.

– Не поехала бы. – Опять этот вздох! – Жаль, что вы не знали ее величество, она так понятно объясняла… Я пока не знаю, за кого выйду, там есть одно условие, а я обещала папеньке. Если бы это на вас подействовало, я бы всё вам рассказала.

Не будь этого условия, я могла бы выйти за Уилера или за монсеньора Лионеля, потому что мы друг друга понимаем, но не любим, как мужчина и женщина. Это было бы честно, а когда один любит, а другой – нет, получается несправедливо. Мне будет стыдно, а вам – обидно.

– Вот уж нет! Селина, я вас слушал, а теперь послушайте меня. Мне не хочется, чтобы у меня было так, как у моих родичей. Всех. Ну, не влюблены вы в меня, обидно, конечно, но я это пережить в состоянии. Мне довольно, что вы не собираетесь в монастырь и готовы выйти за кого-то замуж, пусть и с условием. Назовите мне его, вдруг я смогу его выполнить! Мы будем кататься, болтать, ловить тварей, потом у нас будут дети. Арно… Младший Савиньяк при мне написал здоровенное письмо своей матери и отправил, даже не перечитав. Сам бы не видел, никогда бы не поверил! Так вот, я хочу, чтобы мои сыновья тоже писали такие письма… И другой девушки, с которой такое может выйти, я не знаю. Шварцготвотрум! Никогда раньше не думал о детях, и о женитьбе не думал, только сейчас в голову пришло, и ведь верно! Ну, давайте попробуем? Не выйдет – «львы»… адрианианцы, помогут нам расстаться по-хорошему. Вы будете свободны, останетесь графиней Фельсенбург и сможете делать что хотите. И я не застрелюсь… Я не застрелюсь, даже если вы мне совсем откажете. И нельзя сейчас, и слишком уж много в этой жизни чудесного, чтобы от него сбегать! Все, кажется, сказал… Поворачиваем?

– Давайте проедем еще немного. Мне надо подумать.

Она думала! Она именно думала, даже не пытаясь отстраниться. Руппи видел нежный профиль и вырвавшуюся из-под шапочки и капюшона прядку, к которой пристала зеленоватая звезда. Морок, словно осознавая важность разговора, перешел на шаг и даже не думал бузить, хотя пробежаться ему хотелось, не без того. Путеводная Ретаннэ спряталась за луну, зато впереди мигнуло несколько желтых огоньков, и еще один, побольше, в стороне. Старая Переправа, где он собирался повернуть. А вот делать предложение не собирался.

– Господин Фельсенбург, – Селина обернулась и теперь смотрела прямо в глаза, – я не могу за вас выйти, потому что вы очень похожи на монсеньора Рокэ.

– Ну, похож. – Так похож, что удалось обдурить две армии, а считая с горниками – и все три. – Только я не он, и потом, что в этом плохого?

– Это очень хорошо, особенно для Дриксен, но я буду на вас смотреть и думать, каким вы станете через пятнадцать лет. Но когда вы станете таким, как монсеньор Рокэ, то полюбите кого-нибудь вроде ее величества и будете совершенно правы. Вы ведь видели монсеньора Лионеля?

– Видел, и что?

– Выйти за вас сейчас замуж, это как выйти за Арно, потому что он потом станет, как монсеньор Лионель, только Арно этого может и не заметить, а вы заметите.

– Я уже заметил, и, знаете что, вы меня не напугали! Хотите, поскачем галопом? Немного, вот до тех огоньков…

– Очень хочу. А ваш мориск не устанет?

– Морок?! Пусть попробует, и вообще я вас люблю! Причем гораздо сильней, чем полчаса назад. Ну, вперед!

Ветер и звезды, снежная сказка, лунная пыль…