Заявиться к Бруно в грязном продранном мундире? Ужас! Будь жив фок Неффе, он бы на пути кощунника встал грудью, но вставать было некому, а торчащие в наспех отмытой от крови адъютантской офицерики при виде неряхи Фельсенбурга лишь вытягивались да щелкали каблуками. Качнулись чистенькие, как совесть младенца, портьеры с лебедями, саданул по усталым глазам странно яркий свет…

Комната, где утром их с Бруно не смогли прикончить, вернулась почти в исходное состояние, как и сам фельдмаршал, пьющий шадди за тем самым столиком, у которого сговаривался с Алвой. Новшеством были разве что разлегшиеся на сдвинутых, как для парадного банкета, столах роскошные гробы. Руппи о них слышал: предусмотрительный командующий допускал, что потеряет кого-то из генералов. Кроме гробов, в обозе возили запасные кресла, портьеры, посуду… Сегодня пригодилось всё, только лучше б имущество Бруно осталось поводом для шуток. Впрочем, в Южной армии особо не шутили, это фрошеры валяют дурака даже под носом у начальства.

Фельдмаршал неспешно, всем телом, повернулся к двери и вперил взгляд в чумазого подчиненного. Теперь следовало доложить о своем прибытии и пожелать доброго вечера, Руппи доложил и пожелал.

– Вам следует умыться, переодеться и отдохнуть, – Бруно все так же неспешно водрузил чашку на свежайшую скатерть и взял беззвучный аккорд. – Я весьма ценю ваше рвение, но четвертью часа вы могли пожертвовать. Итоги сражения мне известны в полной мере. Я склонен одобрить решение генерала фок Хеллештерна о совместном с фрошерами преследовании фок Ило. Вы, как я вижу, все еще не ранены?

– Нет, господин фельдмаршал, – только задетое утром плечо раз за разом дает о себе знать. – Разрешите удалиться и привести себя в порядок?

– Прикройте обивку и садитесь. Вам следовало явиться в должном виде, но осознание подобных вещей приходит с годами. Вы уже здесь, и я не вижу смысла принимать вас вновь, тем паче я буду занят. Вы представлены к двум орденам. За спасение жизни командующего – к серебряному Лебедю на Волне, и за проявленную в сражении отвагу – к Северной Звезде.

– Я живу и умру ради величия кесарии Дриксен! – боднуть вечер Руппи не забыл, но награды внезапно взбесили, особенно первая. – Господин командующий, вашу жизнь спасли генерал фок Неффе-ур-Фрохеамсел и Первый маршал Талига герцог Алва!

– Вы бредите от усталости, – Бруно наполнил чашечку. – Я уже разрешил вам сесть и не намерен повторяться. Возможно, вы когда-нибудь и встретите Кэналлийского Ворона, но вряд ли это будет в моей ставке. Что до погибшего фок Неффе, то ему будут оказаны все полагающиеся почести, а его шпага со временем займет свое место у святого Торстена.

– Торстена? – На служебном столике лежала стопка крахмальных салфеток, и Руппи, спасая бесценное кресло, две позаимствовал.

– Торстена, – с нажимом произнес командующий. – Нет ничего глупей отказа от святынь из-за того, что их пытаются присвоить негодяи. Фок Неффе не забудут, однако его жертва без вашего палаша была бы напрасной. Награду вы получите, как только должным образом заработает канцелярия. Теперь я готов выслушать ваш доклад о преследовании врага, по возможности краткий. В случае необходимости я уточню. Не вставайте.

– Да, господин фельдмаршал. – Стоя вышло б внушительней, ну уж как есть. – Считаю своим долгом обратить ваше внимание на полковника фок Зальмера и его артиллеристов. Лишь благодаря…

– Список тех, кто, по вашему мнению, отличился, передадите в канцелярию, когда она должным образом заработает. Надеюсь, это случится не позднее чем через три дня. Я слушаю ваш доклад.

– Враг отступает, его преследуют, невзирая на тьму.

– Вы начинаете воспринимать приказы слишком буквально. Куда и каким образом отходят фок Ило и фок Гетц и какова предварительная оценка их состояния?

– Господин фельдмаршал, за отступлением фок Ило я наблюдал лично. Армия отходит по дороге на Лауссхен, в беспорядке и отдельными частями, что облегчает действия нашей конницы. На поле боя эйнрехтцы оставили почти всю артиллерию и значительную часть обоза. Полностью оценить их потери пока трудно, но они явно очень тяжелые, утром можно будет сказать более точно. О Горной армии известно меньше. Фок Гетц начал отход почти одновременно с фок Ило, но на соединение с ним не пошел, по крайней мере сначала. Рейтары фок Хеллештерна… они обходили эйнрехтцев справа и оказались как раз между двумя армиями, однако горников так и не увидели. Если фок Гетц и в дальнейшем не захочет соединяться с фок Ило, то настойчивым преследованием можно будет причинить этому столичному под… полководцу большие неприятности!

– Вот как? – не преминул усомниться Бруно, бросив красноречивый взгляд на часы. Их не сменили, просто стерли кровь, если только она на них попала. Конечно, попала, он же сам ее и пролил! Эдакий фонтан из располосованной артерии…

– Господин командующий, – со все возрастающим почтением ответил Фельсенбург, – у меня нет ни малейших сомнений, что Первый маршал Талига герцог Алва, если бы он вдруг встретился с людьми Хеллештерна, счел бы именно так, как я доложил.

Ответом были ожидаемые пассажи. К стуку пальцев примешивалось щелканье стрелок, усугубляемое хриплым шипением – часы собирались звонить, и собрались. Возникший с первым же ударом адъютант доложил, что все указания выполнены, получил медленный кивок и умчался. Фельдмаршал придвинул к себе графинчик с мятным ликером, который предпочитал всем иным. Напиток казался зеленым, как трава на болоте.

– Вы слишком утомлены для горячительного, – Бруно неторопливо наполнил серебряную фамильную рюмку с коронованным лебедем. – Идите отдыхать, завтра вам предстоит доставить мое письмо маршалу Савиньяку.

– К которому часу мне явиться?

– От присутствия на завтраке я вас освобождаю, – глава дома Зильбершванфлоссе неспешно пригубил. – Ступайте, вы устали и к тому же взволнованы краткой встречей с отцом. Надеюсь, вы будете благоразумны и сразу ляжете.

– Да, господин фельдмаршал, – согласился Руперт, понимая, что удрать к Рейферу не выйдет. – Желаю вам доброй ночи.

Обычно сие пожелание Бруно оставлял без ответа, а сегодняшней вечер был даже обычней обычного. Руппи с удивившим его самого трудом выбрался из глубокого кресла и под раздраженным начальственным взглядом заставил себя снять и аккуратно свернуть примятые салфетки. Не будь этой задержки, они бы разминулись – наследник Фельсенбургов и кто-то в сероватом балахоне, зажатый между Вюнше и папашей Симоном. Следом шел отец Луциан с крупным алым львом на золотой цепи, прежде адрианианец этой роскоши не носил.

– Мир тебе, сын мой, – «лев» был само бесстрастие.

– Доброй ночи, – невпопад, но не менее равнодушно откликнулся Руппи, и еще пахнущие утюгом лебеди сомкнули за спиной вышитые крылья.

Если удар по голове вызвал опасный недуг, желудок больного не примет молока. Нареченный Эйвоном с удовольствием выпил принесенную Мэллит кружку, и гоганни окончательно успокоилась – она не желала зла докучливому, хоть и предпочла бы его не посещать и не выслушивать.

– Завтра ваша пища будет легкой, – предупредила девушка в ответ на тянущуюся сырными нитями благодарность. – Я отварю малые капусты, протру их с морковью и орехами и запеку с куриной грудью под соусом из сметаны и двух сыров.

– Вы – волшебница, Мэлхен, – сказал лежащий, – и вы очень добры. Прошу вас, не уходите, я должен с вами объясниться.

– Я не уйду, – прежде чем сесть на покрытый вышитым чехлом стул, девушка приоткрыла дверь в надежде на приход Маршала. – Но вам лучше уснуть, и мы не ссорились.

– С прекрасным юным созданием быть в ссоре невозможно, и тем не менее меня удручает ваша предвзятость! Вы не имели горького счастья знать моего кузена, не ощущали всем своим существом, что значит долг перед великими предками. Алат – молодая страна, даже юная. Мне жаль задевать ваши чувства, но баронесса Сакаци не постигнет бездн, в которые веками смотрят Повелители Скал, у вас все много проще и много легче. За спиной Окделлов – величие и боль сотен пращуров, этот род отличается от других, пусть и получивших от удачливых выскочек титулы… Мой предок принял из рук Франциска Оллара Надор и сочетался браком с вдовой великого Алана, нам никогда не искупить этот грех, понимаете, никогда!

Мэлхен не видела в поступке предка ничего дурного, но промолчала, ведь каждое несогласие с говорливым порождало новые полные глупости слова, а гоганни хотелось побыстрее уйти.

– Нет, – герцог Надорэа заворочался, устраиваясь на многих подушках, – нет, Мэлхен, вы не поймете моих мук! Лараки вернули Надор Окделлам не из чувства справедливости и вины, о нет! Причиной стала любовь еще одного моего предка к вдове Повелителя Скал, он желал женщину, а не пекся о справедливости… Это не меньший грех, чем по воле беззаконного короля принять чужое! Я пытался его искупить, видит Создатель, как я пытался, но судьба, словно нарочно, воздвигала передо мной чудовищные препятствия, и первым стало мое здоровье. Мне не удалось встать рядом с кузеном в его борьбе, все, что я мог, это помогать сперва Эгмонту, а потом кузине… Мои земли приносили хороший доход, и я отдавал его на благое дело! После подавления восстания это стало гораздо труднее, ведь за нами неусыпно следили, и все же я исхитрялся привозить золото в Надор. Оно должно было достаться юному Ричарду, когда он поднимет знамя борьбы с Олларами, а до того оставалось неприкосновенным. Кузина отказывала себе и детям во всем во имя будущей победы, но ее жертвы оказались напрасными!.. Я верю, что мальчик вернется, а герцог Алва явит то милосердие, о котором я столь наслышан, и вернет титул и владения истинному Повелителю Скал, но всё, накопленное неусыпными трудами его матери, ныне покоится на дне чудовищного провала, вы понимаете, Мэлхен, всё!

– Такова была воля Ка… Создателя, – Мэллит постаралась придать своему голосу ту твердость, что звучала в речах Роскошной. – Ваш кузен – клятвопреступник, а как иначе назвать нарушившего присягу и призвавшего врагов в свой край? Его победа не обрадовала бы того, кто добр и мудр, и он не победил, а собранное для дурного дела золото стало недоступно. Это был знак, так поймите его и не оплакивайте плевелы, но растите хлеб.

– Вы… вы очень добры! Я не могу не оплакивать кузена, я верну Надор Ричарду, когда он вернется, но сейчас в самом деле нужно возрождать… Я знаю, что она скажет мне то же, что сказали вы! Ну почему я прикован к постели, ведь я сейчас мог быть в дороге, с каждым шагом приближаясь к ней?!.. Генерал, вы так любезны, поверьте, я чувствую себя заметно лучше.

– Рад за вас, – вошедший фок Дахе не смотрел на Мэлхен, но девушка поняла: ставший генералом полковник вновь пришел ей на помощь! – Вы встанете раньше, если будете меньше говорить и больше спать. Мэлхен, пожелайте герцогу покойной ночи.

– Спокойной ночи, сударь, – на всякий случай гоганни присела, как ее учили в недобром городе. – Пусть вам приснится добрый сон.

– Да, – названный Эйвоном вновь изготовился к разговору, и Мэлхен торопливо отступила к порогу, – я надеюсь увидеть ее.

– Вы, несомненно, ее увидите, – фок Дахе распахнул дверь, пропуская девушку вперед себя. – Покойной ночи.

Старый Бруно соображал явно лучше молодых. То, что от Фельсенбурга толка больше нет и не предвидится, фельдмаршал понял, когда сам Руппи еще считал себя способным кого-нибудь убить или догнать. Он так считал, еще сдергивая с кровати одеяло, но мир сразу же рухнул в черный колодец. Не было даже снов, потому что боль в плече не снилась, спать она, впрочем, не мешала. Руперт дрых бы и дрых, если б не какой-то болван, принявшийся взывать из-за двери.

– Господин полковник, – вопил он, – вас желает видеть господин фельдмаршал! Господин полковник! Госп…

Вопли чередовались со стуком, казалось, на дверь бросается кто-то тупой, мягкий и рогатый. Вроде барана на кошачьих лапах.

– Господин полковник! Господин командующий…

Пришлось вставать. Шум поднял новый адъютант Бруно, успевший нацепить канцелярские нарукавники.

– Ну, что такое? – зевнул Фельсенбург, пытаясь запомнить узконосую физиономию, а та запоминаться не желала. – От завтрака меня освободили.

– Господин командующий…

– Ладно, кыш! Сейчас буду.

Судя по часам отца Луциана и темнотище за окнами, до завтрака оставалось часа три, не меньше. Руппи не глядя вытащил запасной мундир и, не переставая зевать, его натянул. Проверил пистолеты и на всякий случай сунул в рукав валявшийся на столе стилет. Дверь, тоже на всякий случай, «господин полковник» отворил со всеми предосторожностями, однако убийц в низком коридорчике не обнаружилось. А ты что думал? Убийцы бы не стали ждать, когда жертва обвешается оружием, а вломились бы, когда он сдуру и спросонья открыл. Что в самом деле удивляло, так это отсутствие адъютантишки, видимо, принявшего Фельсенбургово «кыш» всерьез. Руппи потер ноющее все сильней плечо и отправился к начальству, шаг за шагом повторяя сгоревшее утро. Впечатление усугубляли позабытые тут и там праздничные венки: из главного дома эту дрянь выкинули, но потом уборка застопорилась.

«Не вставай на пройденные тропы, – всплыла в памяти позабытая и по большому счету дурацкая цитата, – ими ходит тень былой беды».

– Уговорили! – огрызнулся вслух Фельсенбург, сворачивая к черному ходу, не столько из-за былых бед, сколько из нежелания видеть новые рожи, вне всякого сомнения, омерзительные. Понимание, что при Бруно служили славные парни, пришло слишком поздно; все, что теперь оставалось, это их проводить, особенно Мики… Парнишка был не из знатных, бальзамировать и отправлять к родным его не станут, закопают на месте, тем более что сунуться сейчас на кесарский тракт – нарваться на отступающих китовников… Значит, всех похоронят здесь, а если рехнутся, так в Доннервальде, который Ворон отберет назад не этим летом, так следующим. Вместе с могилами.

Дверца, которой воспользовался Алва, была распахнута настежь, это настораживало, но не поворачивать же! Входя, Руппи был готов прыгнуть в сторону, выстрелить, бросить кинжал – не потребовалось, Бруно велел проветрить, только и всего. Внутри было до безумия жарко, а врагов в форте не осталось, только дураки.

– Господин командующий, – доложил Руппи сидевшему в изголовье одного из гробов Бруно, – явился по вашему приказанию.

– Вот как? – Старый бык был верен себе. – Что значит ваш мундир?

К сукну, несомненно, пристала пушинка или, о ужас! – целое перышко. Руппи со злостью покосился на рукав – тот оказался иссиня-черным с серебряным позументом! Вот что значит не разбирать бабкины гостинцы, вернее, предоставить это папаше Симону. Разумеется, флагманский палач оказал должное почтение морскому мундиру, однако вдаваться в тонкости Руппи не стал.

– Было темно, – как мог спокойно сказал он, – я торопился.

– Это ваше обычное состояние. Мне желательна ваша подпись. Не как моего полковника, а как наследника Фельсенбургов и близкого родича Штарквиндов. Ознакомьтесь и подпишите.

Желтоватый лист украшал герб кесарии, под которым витиеватыми буквами было выведено слово «Приговор». Олафу зачитывали такой же, именно это и заставило Руперта прочесть бумагу до конца, через силу, но прочесть. Бруно, убедившись, что за исход сражения можно не волноваться, вложил всю душу в корчевание измены. Нет, он не принялся хватать, лишь бы схватить, но тщательно выписанные фразы кричали не столько о неприятном долге, сколько о наслаждении. Впечатление складывалось отвратительное, впрочем, защищать подонков Фельсенбург не собирался.

– Я прочел, – коротко сообщил он, возвращая документ на крахмальную скатерть. – Все верно.

– В таком случае подпишите.

– Да, господин командующий.

Все в самом деле верно: фок Вирстен вступил в сговор с эйнрехтской кликой и замышлял всяческие злодейства, первым в череде коих должно было стать убийство фельдмаршала и верных присяге офицеров. За такое в самом деле впору четвертовать, и пусть армия видит: заговорщиков переловят и казнят по всем правилам. После теперь уже вчерашней победы экзекуция покажется особенно внушительной, а затем новый интендант раздаст сваренный из старых запасов глинтвейн.

– Вас что-то смущает?

– Ничего.

В кромешной тишине крышка чернильницы щелкнула почти как курок. Неприятное нужно делать сразу. Руппи обмакнул перо, быстро поставил подпись, присыпал песком и, отсчитав до шестнадцати, стряхнул. Ничего не размазалось, просто исчезли чужие буквы. На пустом листе одиноко синела очень четкая надпись «Руперт, кесарь Дриксен, первый этого имени».

– Я брежу? – с облегчением спросил, отходя от паршивого – Леворукий бы побрал лекаря с его пойлом – сна, Эмиль.

– Не думаю, – Алва огляделся и нашел, что искал, а именно бутылку вина. – Странно вышло. Я слыхал, как ты испереживался за братца, но приложило явно не Лионеля. Ладно, лежи уж!..

– А я что делаю? Что-то рано ты «гусей» бросил!

– Я? – теперь Рокэ нашел пару кружек. – Меня там вообще не было.

– А кто был?

– Герцог фок Фельсенбург. Хотя вру, был я там. С алатами. Захотелось размяться, а тут знакомые места, милые люди… Спина спиной, а голова у тебя не болит?

– Нет. Наливай, что ли! Праздник, как-никак.

– Ты так думаешь? – Вино, тем не менее, полилось: черно-красная переливчатая струя падала в кружку, как в небытие. – Тебя хвалить, или сам знаешь, что молодец?

– О да! Молодцы всегда копытом получают.

– Видимо, я все же устал, – Рокэ делано зевнул, – вот и утратил чувство слова. Ты молодец, потому что заставил этих тварей в нужный момент прыгнуть. Лошадей тебе добивать приходилось, это я помню, но людьми ты еще не жертвовал. Для первого раза просто отлично.

– Куда мне до вас с Ли!

– Мы начали раньше.

– А знаешь, – Эмиль сперва приподнялся на локте, а потом рывком сел. По спине словно молотом садануло, но не упасть и не заорать как-то удалось, а потом стало легче. – Знаешь… Я рад, что мне прилетело… Теперь рад. Вы с Ариго просто замечательно всё разгребли, а я… Думай, как хочешь, но врезало мне за Герарда с фок Дахе! Теперь я с ними словно бы рядом постоял… Ты ведь ее помнишь?

– Ее? Вечно твои истории с женщинами!

– Не ерничай! Мать Герарда с Цыплячьей улицы вытащил ты. Помнишь, как мы к ним после Октавианской ночки ввалились?

– Помню.

– Вот и я помню… Сунься ты за вином в другой дом, Герард бы тебе под руку не попался, но тебя понесло именно к ним. Хорошо хоть, мальчишка был счастлив… До последнего вечера. Он ведь сам ко мне заявился! За минуту до того, как я его вызвал вот за этим за самым! К Змею! Бруно нужно было спасать, иначе не выходило, поэтому я не стану ныть, что нечего нам было пить у этой… как ее зовут-то?

– Госпожа Арамона, – подсказал Алва, протягивая кружку. – Луиза Арамона, урожденная Кредон.

– Целый вечер думаю, как ей объяснить! Перед сражением не думал, вот Франческе отписал наконец. Если она меня по прочтении турнет, то будет права, но я хочу или любви, или ничего. С ней. С другими и мелочь сойдет… С корицей.

– «Или ничего» вещь в твоем случае полезная, но дочь и сестру дуксов письмом не отпугнешь. – Смотреть, по своему обыкновению, на огонь сквозь вино Рокэ не мог, кружка была глиняной, пришлось глядеть поверх. – Похоже, ты повернулся к Франческе очень удачным боком.

– Удачным?!

– С ее точки зрения.

– Я просто надрал ей дельфиниумов… – «Змеиная кровь» знакомо горчила, а мысли набегали друг на друга волнами. То одно, то другое… – Не знаешь, они бывают красными?

– Красным бывает всё.

– Мне приснилась Франческа с красными дельфиниумами. Она уходила, а я стоял на каком-то балконе, смотрел ей в спину и не знал, окликнуть или нет. Так ничего и не надумал, а цветы взяли и загорелись. Сперва цветы, потом она сама, но словно бы этого не заметила. Так и ушла.

Сотканная из огня женская фигура, низкое черное небо, жмущиеся к земле ласточки… Такой сон не перескажешь, вот с хохотком брякнуть пошлость, дескать, первый раз удалось разозлить даму до такой степени, что она вспыхнула самым настоящим огнем…

– Рокэ, напомни-ка мне, что я контужен!

– Для этого ты слишком хорошо пьешь и скачешь с ерунды на ерунду. О делах поболтать не хочешь?

– Не хочу! Явился, вот и командуй; подробности утром стребуешь с Ариго, я ему, прежде чем наглотался какой-то дряни, дела сдал, только я с тобой не о ерунде говорю. Кошки с ними, со снами, но матери Герарда писать мне! Мне, а не тебе.

– Как сказать. Патенты на звания и ордена подписывает регент. Впрочем, насчет звания я бы не торопился.

– Разрубленный Змей! Вечно с тобой говоришь, будто ты знаешь все, а откуда бы?

– Ну, хотя бы от Герарда и его сестрицы. Только не прыгай, пожалуйста, тебе вредно. Да и ему, пожалуй, тоже.

Тайно увозить девиц от любящих братьев – пошлость, вскакивать, когда тебя не будят, – скудоумие. Валме прекрасно это осознавал, и все же поднялся затемно и теперь вовсю готовился к побегу. Узнай про это свободная Дженнифер, невинных жертв в Олларии прибыло бы, но стервозница, как выразился бы миляга Жакна, оставалась в счастливом для себя и других неведении. Загоняемых под смертоносный балкон неизвестных было жаль, а ведь их могло быть меньше, догадайся юный Марсель умыкнуть насевшую на него красотку.

К тому времени Дженнифер пришла к выводу, что Генри Рокслей не самый завидный муж, и не согласиться с этим было трудно. Предприимчивая дама решила действовать, полагая, что влияния Валмонов достанет для пристойного развода и обеспечения супруге наследника блестящего положения. Папенька и впрямь бы все устроил наилучшим образом, и не все ли равно, понесла бы виконтессу лошадь, откушала бы она наперстянки или подхватила бы оказавшуюся смертельной простуду, главное – украшенный лучшими астрами гроб!

Дамы поумней вспоминали бы покойницу как похотливую дуру, дуры – как отважную и непонятую натуру, вдовому Марселю время от времени становилось бы совестно, но оно того стоило. Загаженная Оллария производила удручающее впечатление, а убитые собаки взывали об отмщении. И это если забыть о королеве, которой лучше было бы остаться в живых.

Конечно, столица б взбесилась и без графини Рокслей, а предвидеть всё невозможно, но «всё» собирается из мелочей, как мусорная куча на площади. Прикончи каждый, имевший таковую возможность, по будущему дуксу, Салиган смог бы стать Проэмперадором, и все разрешилось бы само собой, а так безобразие еще разгребать и разгребать. Напрашивавшиеся выводы тянуло обсудить если не с регентом, то с Котиком, но рядом не было ни одного, ни второго. Алва то ли побеждал, то ли уже победил дриксенских бесноватых, а Котик помогал часовым. Пса не хватало, но без собеседника виконт не остался. Постучали, и на пороге возникла похищаемая дева в «фульгатских» одежках.

– Доброе утро, сударь, – с семейным жизнелюбием объявила она. – Хорошо, что вы уже встали.

– Как сказать, – Валме покосился в сторону еще черного окна, но привычной в таких случаях грусти не ощутил.

– Герард говорил, вы очень любите спать и кушать, – развила свою мысль гостья, – но сейчас лучше не завтракать.

– Вы узнали о здешней кухне что-то порочащее?

– Нет, что вы, – Селина уже знакомо распахнула глаза, утро ей шло не меньше, чем вечер. – Просто Герард, если проснется, увяжется с нами, а ему лучше отлежаться. Это не страшно, ведь бесноватых я злю гораздо лучше. Монсеньор заставит фельдмаршала Бруно проверить всех «гусиных» офицеров, но их много, а зараза действует так быстро… Я ведь вам всё вчера объяснила.

– И я согласился, но про то, что мы едем натощак, вы умолчали.

– Мы с хозяином собрали дорожный завтрак, если его разогреть, он будет как только что приготовленный.

– Вы вновь меня убедили. – Марсель подхватил плащ и нахлобучил степную лисью шапку, очень недурную. Больше его с покидаемой комнаткой не связывало ничего. – Должен вам сказать, что, избрав мужское платье, вы поступили правильно.

– Разумеется, – немедленно согласилась красавица, – ведь его можно надевать самой. Шнуровать платье может только муж или любовник, иначе это неприлично.

От очередного восхищения Марсель не то чтобы онемел, просто дверь заклинил тряпичный коврик, пришлось нагибаться и вытаскивать. Коврик пробовал упорствовать, но мешать Валмону?!

– Вы знаете о неприличии удивительно много, – вернулся к беседе виконт, делая шаг в сторону, чтобы пропустить даму. – Я поражен.

– Понимаете, – печально вздохнула девица, – это из-за бабушки. Она все время обсуждала людей, которых никогда не видела, ведь ее в приличное общество не пускали. Это теперь она графиня Креденьи, а до этого была… Сама бабушка про таких дам говорит очень дурно. Я могу повторить, но вы ведь наверняка это слово знаете.

– Весьма вероятно. – Короткий коридорчик застилали родные братья побежденного безобразника, но Марсель все равно старался не топать. – Мужчины вообще знают много грубых слов.

– Дамы тоже, но не говорят их при кавалерах, только мы жили без мужчин, а бабушке хотелось рассказывать про чужой разврат. Во дворце это тоже любили, но там все сложнее.

– О да, – со всё крепчающим восхищением пробормотал Валме.

– Мне это не нравилось, – девица, не дожидаясь подмоги, потянула на себя тяжеленную входную дверь. – Понимаете, тот, кто всё время обсуждает чужой разврат, особенно если незнаком с тем, про кого говорит, словно бы сам всё это делает. Ну, или очень хочет сделать, а у него не получается. Вы так не думаете?

– Так думаю не я. – Перехватить и удержать дверь Марсель всё же сумел. – Был в гальтарские времена такой философ и поэт, упаси Леворукий, не матерьялист. Вот он и сказал, что о чужой любви рассуждают те, кому недостает своей.

– Это не то! – Селина опять вздохнула, выпустив из ротика облачко пара. – Лошади за домом, тут их было бы видно из окна даже в темноте. Снег белый, а они нет.

– Разумно, – похвалил Марсель, подавая спутнице руку, о каковую та спокойно оперлась. – Что именно «не то»?

– Лахуза говорил про тех, кто знает о любви лишь с чужих слов, а любить хочет сам. Герард, когда мы думали, что так и будем всегда жить в Кошоне, всё время читал. Про войну – про себя, а про другие страны и города – вслух, мне они иногда даже снились. Понимаете, я хотела увидеть горы и море, потому что это красиво… Так и с любовью; человеку хочется любить, но некого, и он начинает придумывать. А бабушка придумывала некрасивое, хотя ей, наверное, это нравилось, некоторые ведь любят сырые яйца и пиво.

– Вы изумительны! – Не выдержав, виконт отступил с тропинки и слегка поклонился, вызвав взрыв хохота у толкавшихся рядом с лошадьми «фульгатов». – И в вашем доме читали Лахузу!

– У нас не было этой книги, – девица Арамона уточняла всё, видимо, привыкла, что вокруг понимают не так. – Лахуза был у ее величества. Однажды я сказала глупость, ну то есть, что Лахуза – смешное имя, немного похоже на кличку для глупой собаки. Ее величество засмеялась и рассказала мне, кто это был. Я попросила разрешения почитать, мы потом говорили с ее величеством о том, что правила, которые придумал Лахуза для сочинителей, годятся только для выдумок, потому что нам нравится считать себя умней тех, о ком мы сплетничаем.

– Не верю, – Валме потрепал по шее мерина, которому предстояло временно заменить Капитана. – Вы умнее многих, о ком говорите, но разве вам нравится об этом думать?

– Мне? – девица вытащила яблоко и предложила явно знакомой ей кобыле. – Я совсем не умная, просто запоминаю то, что говорят другие. Можно было бы сказать не «нам», а «людям», но это было бы еще хуже, ведь люди такие разные. Я говорила про дам из свиты ее величества и бабушку. Вы мне поможете, или я попрошу сержанта Леблана? Понимаете, я пока не очень хорошо сажусь в седло.

– Разумеется, я вам помогу! – Подсаживать дам на лошадь Валме всегда любил, а эта к тому же была очаровательна и совершенно безопасна. – Прошу вас.

Поводья очаровательница разобрала со знанием дела, очередной раз умилившийся виконт с адуанской лихостью взлетел в седло, но возгордиться не успел. Из-за угла выскочил кто-то полуодетый… Герард!

– Сударь! – утреннее чудище было всклокоченным, заспанным, но, кажется, бодрым. – Сударь, я с вами… Я должен… Монсеньор… Сэль, как ты… Как ты могла, я же должен…

– Одеться! – подсказал Марсель, швыряя в бегущего рэя спешно сорванным плащом. – Позавтракать. Выпить шадди.

– Сударь! – плащ паршивец поймал, но набрасывать не стал, похоже, он не думал о том, что держит в руках. – Сударь, я еду с вами!

– Мы это уже поняли, – а вот спешиться Марсель предпочел на кэналлийский манер. – Селина, ваш замысел был превосходен, но светает, а утро принадлежит вашему брату. Я бы даже его назвал повелителем такового. Что ж, по крайней мере, мы спокойно позавтракаем.

Из-за всё того же угла, почти повторив Герарда, вылетел Котик.

Ошибаться Райнштайнер не умел, хоть и утверждал обратное. Жермон только задумался о том, чем бы позавтракать, а здоровенный ординарец Ойгена уже распаковывал переносной торский сундук, сохранявший пищу горячей несколько часов даже на морозе.

– Что это? – спросил новоявленный сокомандующий, сгребая на койку всё, что успело за вечер взобраться на стол.

– Запеченные муксунцы, – принялся перечислять бергер, – свежий хлеб, масло к нему, соленые твердые огурцы и разнообразные капусты. Господин генерал Райнштайнер распорядился доставить на ваш стол, чтобы он на второй день праздника не был пустым и голым.

– Пустым? – удивился Ариго, глядя на возвышавшуюся рядом с подушкой кучу, и понял, что Ойген подразумевал отсутствие праздничной еды. – Прошу передать генералу Райнштайнеру мою признательность и мое приглашение.

– Такое во избежание путаницы лучше вручать лично, – заметил из-за порога кто-то веселый. – Ойген, забирай!

– Что я должен забирать? – не понял оттуда же Райнштайнер.

– Признательность. – Кто бы это ни был, он с Ойгеном на «ты»! – Уже явившемуся приглашение без надобности. С Изломом, сударь.

– Что? Как? – растерялся Ариго, глядя на смеющегося алата. Синеглазого! – Сударь… Господин Первый маршал?

– Ну, Первый, – кивнул тот. – Бывает и хуже. Ойген, ты его знаешь, он чем-то потрясен?

– Насколько я могу судить, необычностью твоего появления. Полагаю, Герман ждал вызова или же инспекции.

– Какая скука, – поморщился Алва. – Сержант, идите праздновать.

Ординарец покосился на непосредственное начальство. Ойген величественно кивнул, подтверждая приказ, и бергер исчез. Нужно было что-то говорить, но что именно, Ариго не представлял.

– Доброе утро, – поздоровался он задним числом. – Я…

– Ты взволнован, – оказавшийся рядом Райнштайнер не преминул треснуть побратима по спине. – Это неразумно. Ты не можешь не знать о прибытии Первого маршала Талига к армии, и ты должен был встречать его прежде.

– Я встречал, – огрызнулся Жермон. – То есть видел. Раза четыре, и то издали. Перевалами Рудольф ведал, Ворону там нечего было делать.

– Пожалуй, – Первый маршал, а теперь еще и регент, сосредоточенно разворачивал войлок, в котором прятались муксунцы. – На ваших перевалах, как правило, скучновато… Будь здесь Валме, он бы спросил, не предпочитаете ли вы завтракать после полудня?

– Никоим образом, – пальцы Ойгена сомкнулись на предплечье Ариго. – Герману нужно всего лишь сесть за стол, и мы сразу поймем, что рыбы у нас очень немного.

– Садитесь, Ариго, – распорядился Алва. – Рыбу пока не трогайте, она костистая. Вынужден вам сообщить, что вы – маршал. С делом вы вчера справились, Рудольф вас ценит, Вольфганг ценил, единственное, что вам мешало, это уверенность в стариках и нежелание признать, что вы их обогнали. Вольфганга больше нет, стесняться некого, а о перевязи для вас позаботится Ойген.

– Да, Герман, – подтвердил Райнштайнер, – я займусь этим сразу же после завтрака, который продолжает остывать, что нежелательно. Ты будешь пиво или можжевеловую?

– Можжевеловую!.. Господин Первый маршал, я даже не знаю… Я обязан доложить вам о состоянии дел в армии, но пока с мест получены не все рапорты.

– Бруно сейчас бы сказал «Вот как?», – Алва выложил на стол пару фляг с кесарским лебедем. – Очень удобное выражение, мне понравилось. Прибавляет значимости чуть ли не в любой ситуации.

Действительность заявила о себе ноющими после вчерашних подвигов мышцами и диким нежеланием отрывать голову от подушки и влезать в мундир. Зевнув, Руппи провел рукой по щеке и для начала решил обойтись без бритья. Ну может же сперва воевавший, а затем провожавший родителя полковник не думать хотя бы о щетине?

Из комнаты небритый Фельсенбург выбирался с некоторой опаской. Бумага с дурацкой подписью таки была сном, как и Бруно в халатике на лебяжьем пуху, но сны порой ходят по кругу. Приснилось одно пробуждение, может присниться и другое, еще гаже. Обошлось. Бархатный форт не то чтобы бурлил, но являл все признаки обыденной суеты. И все же у резиденции командующего Руппи промешкал: видеть адъютантскую не хотелось из-за вчерашнего побоища, а воспользоваться дорогой Алвы не давал сон. Сон оказался тошнее, и Руперт поднялся на присыпанное золой – а ну кто поскользнется? – крыльцо. Дверь распахнул один из адъютантов Гутеншлянге, судя по повязке на рукаве, отданный в пользование командующему. Внутри торчало еще с полдюжины штабных, прежде ходивших под началом Шрёклиха и Неффе; вирстеновских не было никого. Все предали? Вообще все?!

– Доброе утро, господа. Что господин командующий?

– Добр… Здравствуйте, господин полковник!

– Как у нас с очередной мерзостью? – Будь что неотложное, они бы чужие стулья сейчас не объезжали. – Случилась или только собирается?

– Н-нет…

– Господин командующий полчаса назад окончил второй завтрак.

Вытащить часы можно было и раньше. Что ж, привилегией пропустить первый завтрак он воспользовался в полной мере.

– Очень рад за господина командующего. Он способен кушать среди гробов.

– Гробы увезли…

– В аббатство… Ну то, которое… К которому…

– Дорога к которому ведет от церкви, где убивали. Я понял, позвольте пройти.

Опять эти лебеди, поджечь их, что ли? Лебеди, отдраенные полы, чистые пустые столы без гробов… Ну, хоть на этом спасибо.

– Добрый день, господин фельдмаршал.

– Еще немного, и я бы за вами послал. Письмо маршалу Савиньяку на рабочем столе. Возьмите.

– Слушаюсь.

На футляре готовится взлететь все тот же кесарский красавец: расправляет крылья, выпячивает грудь, поднимает серебряные брызги, тучу брызг, и… остается на месте. Совсем как кесария в последние годы.

– Господин фельдмаршал, я готов выехать немедленно.

– Позже. Вы, как одна из основных жертв заговора, имеете право присутствовать при исполнении приговора, а ваша принадлежность к дому Фельсенбургов превращает право в обязанность. И это не считая того, что вы должны сопровождать меня по долгу службы.

Покушение было вчера, а казнь уже сегодня… Быстро же они управились! Будь Руппи фельдмаршалом, он бы вопросил «вот как», но он был всего лишь полковником, видевшим скучный и при этом гадостный сон. Как оказалось, слегка пророческий.

– Господин командующий, возможно, будет уместно, если я, – как же сие деяние назвать? – если я… поставлю на приговоре свою подпись… Как родственник и доверенное лицо… отсутствующего второго канцлера кесарии.

– Разумная мысль, – Бруно взял привычный аккорд. – Приговор подписан и находится в канцелярии, но по возвращении от фрошеров вы его засвидетельствуете.

Уже знакомый бой часов заставил вытканных лебедей прекратить поцелуй и шарахнуться в стороны. Вошедший адъютант лихо, – выучка покойного генерал-интенданта – щелкнул каблуками и доложил, что комендант форта обер-генерал фок Рабарбер просит аудиенции.

– Пусть войдет.

Бывшего на побегушках у Неффе статного лысоватого обер-генерала Руппи помнил по какой-то инспекции, он был предельно честен и столь же туп. У фрошеров водился такой же, его прозвали Дубовым Хорстом, Рабарбера же нежно именовали Буковым Пнем. В данный момент Пень был раздосадован и смущен.

– Господин фельдмаршал, – забубнил он, – я не могу доложить о полной готовности к экзекуции. По словам полковника Моргнера, Симон Киппе отказывается применять к осужденному Вирстену предписанные вами меры. Он ссылается на правила гильдии и Благостный список.

– Вот как? – Бруно слегка поморщился. – Это единственная сложность?

– Да, господин фельдмаршал.

– Господин командующий, – не остался в стороне Руппи. – Список, которым руководствуются члены гильдии палачей, правильно именовать Благословенным.

– Неважно. Фок Рабарбер, извольте обеспечить исполнение приговора согласно полученным указаниям. Обязанностью Киппе является должным образом повесить преступников. Пусть ему напомнят, что отказ на четверть уменьшит оговоренное вознаграждение, и впредь не отвлекайте меня по пустякам, с которыми способен справиться лейтенант. Ступайте и пришлите моего цирюльника.

Пристыженный Пень удалился, умудрившись выразить спиной и задом озабоченность. Бруно опять поморщился, в этот раз – к месту.

– У вас сносные задатки, Руперт, – в голосе фельдмаршала проклюнулась столь ненавистная Руппи назидательность. – Не могу не отметить, что вы окружаете себя толковыми людьми, правда, толковости часто сопутствует строптивость. Если вы научитесь управлять и ею, то пойдете далеко, но вернемся к фрошерам. Скорее всего, ваши молодые знакомые пригласят вас на более чем вероятную пирушку. Соглашайтесь, мне важно знать, что у Ворона говорят о вчерашнем сражении.

– Господин командующий, в этом случае ответ маршала Савиньяка – ведь я еду к нему? – вы получите с некоторым опозданием.

– Очевидно, что кто бы ни командовал армией, регентом Талига и Первым маршалом является герцог Алва. Что до ответа на мое письмо, то его может доставить любой фрошер с должным сопровождением. Сейчас у вас есть немного времени, потратьте его на письма родным и бритье. Где чернила и бумага, вы знаете.

Доклады у Ариго выходили так себе, но Алва слушал, не перебивая, чуть склонив голову к плечу. Наверняка он все знал и так, но не спрашивать же командующего и вдобавок регента, за какими кошками ему отчет генерала… маршала Ариго? Это с Вольфгангом выходило просто говорить, да и то не в последнее, чтоб его, летечко. Как сложится с Вороном, Жермон пока не понимал, но война на севере, считай, выиграна и закончена. Остаются Оллария и банды подонков, которых гонять легкой кавалерии и драгунам.

– Таким образом, – подвел итог Жермон, – у нас в строю двадцать одна тысяча пехоты, из них три – бергеров и четыре – гвардейцев Фажетти, а также семь с половиной тысяч кавалерии. Разбито всего четырнадцать орудий… но погиб командующий артиллерией Рёдер. У лекарей сейчас более семи тысяч раненых, лекарский обоз устроен в ближайшем селении…

– Муксунхоффе, – подсказал Райнштайнер. – Эта рыбацкая деревня неспособна должным образом принять необходимое количество раненых и больных.

– Лекарский обоз устроен в селении Муксунхоффе, – зачем-то вернулся назад Жермон, – и вокруг него, но холода, ветры и бураны, которые в первой половине зимы здесь обычное дело, исцелению, мягко говоря, не способствуют. Я считаю, что в ближайшие два-три дня необходимо начать отход к зимним квартирам, иначе неизбежны новые потери. Что до убитых, то саперы получили общий приказ и сегодня должны определиться, где и как будут готовить могилы. Удачно, что возле Хербстхен довольно балок и оврагов, которые можно использовать под захоронения, пороха на это хватает. Другие припасы, включая продовольствие и фураж, тоже пока в достатке, но лучше стояние не затягивать.

– Обстоятельно, – кивнул Ворон. – Ойген, ты, пока дело не дошло до рыбьего имени, спал, или у тебя есть какое-то мнение?

– Разумеется, я слушал, причем крайне внимательно. Я совершенно согласен с тем, что нам следует поторопиться с возвращением, и не только из-за морозов и раненых. Присутствие регента и Первого маршала требуется в самых различных местах, но прежде всего в Старой Придде, которая, по сути, является временной столицей. Равно как и надежные армейские части нужны сейчас внутри страны для поддержания порядка, противодействия безумным дуксам и искоренения скверны. Полагаю, времени, которое мы можем посвятить завершению военных дел и отдыху, у нас предельно мало.

– Неделя, в крайнем случае две. За это время мы должны встать на зимние квартиры, что просто, и поставить, куда следует, Бруно, что несколько сложнее.

Дверцу, которой вчера воспользовался Ворон, повысили в звании. Теперь ее подпирала четверка здоровяков из роты Рауфа, а поверх притолоки красовался герб.

– Жаль, – не выдержал Руппи. – Жаль, что нет соответствующих портьер.

– Вы начинаете обращать внимание на то, что люди ограниченные полагают мелочами, – снизошел до третьего кряду одобрения фельдмаршал. – Это очень хороший признак. Испорченные во время нападения портьеры к вечеру приведут в порядок, и они будут повешены именно здесь.

Ответа не требовалось, и Руппи не ответил. В сопровождении охраны они обогнули склад, в котором вчера угощался ничего не подозревавший Вюнше, и оказались на плацу, ограниченном двумя внешними стенами и навесом для фур. Вроде бы здесь собирались строить провиантские магазины и даже возвели фундамент, но Алва отобрал Гельбе раньше. Теперь прямоугольную, припорошенную снегом площадку украшали две виселицы – одинарная, повыше, и длинная, общая. Под навесом на расстеленном синем сукне красовались покрытая ковром скамья и пара кресел, в одном из которых спокойно сидел отец Луциан. У скамьи топтались хмурые генералы, не хватало только всё еще не вернувшегося из рейда Хеллештерна; ну и убитых, само собой.

– Прошу садиться, – велел Бруно, подавая пример. Не получивший на свой счет никаких особых указаний Руппи привычно встал за спиной командующего. Место для наблюдения было отличным, но за красноречивыми приготовлениями следить не тянуло – подонков надо повесить, значит, их повесят. Всех, кроме кого-то одного… Вирстена? – в ряд… Любопытно, чем фельдмаршалу не угодил Благословенный список? Или дело в «благородстве»? Дворян не вешают, а лишать дворянства должен кесарь, которому еще требуется поставить в известность не менее половины великих баронов. Кесаря нет, бароны – кто где… Вправе ли отобрать герб глава дома Зильбершванфлоссе? Ворон отобрал бы, не задумываясь, ну так то Ворон, а Бруно насилу уверовал в «бесноватых».

– Господин командующий, глинтвейн готов. – Помощник интенданта походил на садовника из Фельсенбурга, но вряд ли знал толк в ирисах и люпинах.

– Подавайте.

«Садовник» исчез, и тут же коротко рявкнула труба, а вышедшие сразу изо всех проходов солдаты отделили место казни от зрителей, армии, заснеженных холмов, Дриксен, Гаунау, Седых Земель… Руппи покосился на отца Луциана, адрианианец невозмутимо разглядывал тучи. Пузатые и сонные, они валили свинцово-серым стадом; солнце небесные быки затоптали, но ждать от них снега было бы ошибкой.

На землю Руперта вернула замеченная краем глаза алая с серым фигура. Растерявший всю свою уютность папаша Симон мерным тяжелым шагом пересек плац и доложил Рабарберу, что блоки и веревки проверены и находятся в должном состоянии.

– Блоки и веревки проверены, господин фельдмаршал, – каркнул Рабарбер. Мороз румянит всех без разбора, но физиономия коменданта казалась серо-зеленой. – Ваш платок.

Синий с серебром церемониальный платок, которым машут, дозволяя начинать действо, кажется, еще пахнет лавандой. Неужели Бруно возил в обозе и его? Платок, палаческое облачение, блоки для виселиц, гробы…

– Палач, – велит Рабарбер деревянным голосом, хотя каким еще говорить Пню? – Ступай, и будь готов свершить возмездие.

Симон Киппе неторопливо поворачивается. К Бруно!

– Господин фельдмаршал, – раздельно произносит он. – По праву мастера на службе кесаря и кесарии прошу высокого разрешения сказать о важном.

– Вот как? – Руппи видит лишь затылок командующего, судя по всему, вперившего взгляд в серый с алой окантовкой палаческий фартук. – Говори.

– Господин фельдмаршал, не вправе я исполнить, что приказано. Нет такого в Благословенном списке, а того, чего нет, мастер не делает. По закону за измену четвертовать положено, это если благородный. Водой меж Летним и Осенним Изломами казнят уличенных в колдовстве со злоумышлением на жизнь и разум, в колдовстве же злодей не уличен, и по времени года никак не выходит.

– Ты отказываешься выполнять приказ?

– Гильдейскую присягу не нарушу. Меня гильдия на флот по договору определила, только…

– Господин фельдмаршал… господин фельдмаршал… – подскочивший костлявый полковник задыхается. Удивительно противно. – Господин командующий… Симону Киппе запретили вас тревожить… Его уведомляли… Уведомили.

– Отойдите. – Отец Луциан очнулся и теперь смотрит на костлявого, чье имя Руппи запамятовал. Кто-то из интендантских… Или штабных? – Верность единожды данной клятве угодна святому Адриану. Как и готовность донести правду до владык земных.

Фельдмаршал предпочел в богословский спор не вступать.

– Ступайте оба, – цедит он сквозь зубы, – и делайте свое дело. Вознаграждение Киппе будет урезано. Моргнер, обеспечьте точное исполнение приговора в отношении главаря изменников.

Палач и полковник… Моргнер – надо запомнить имя, рожа-то уже примелькалась – исчезли за солдатскими спинами. Ординарцы принесли дымящиеся кружки, находящемуся при исполнении Руппи глинтвейна не полагалось, пришлось вновь заняться небом, но оно было слишком серым, чтобы заворожить. Снег на крышах тоже посерел; что поделать, белизна зависит сразу и от неба, и от печных труб. Почернеть просто. Очень.

– Мне говорили, – Бруно отхлебнул, Руппи отчетливо услышал глоток, – в Агарии на глинтвейн идет белое вино.

– Иногда, – продолжать беседу адрианианец не рвался, да она бы в любом случае не затянулась. Зарокотали барабаны, и тут же вывели осужденных. Одиннадцать одетых в рубахи из небеленого полотна мерзавцев, не менее знакомых, чем те, с «Верной звезды»…

Теперь Руппи смотрел вперед, и смотрел внимательно. Были осужденные бесноватыми или нет, вели они себя смирно: со связанными руками особо не побарахтаешься, но на «Звезде» вопили, проклинали, умоляли, а серый плац придавила тишина. Моргнер в сопровождении папаши Симона и чужого кругленького монаха быстро прошли вдоль словно бы слепленных из нечистого снега фигур и разделились. Полковник убрался, палач занялся проверкой петель, клирик, судя по движениям рук, перебирал четки рядом с бывшим штабным адъютантом. Любимцем Шрёклиха, между прочим.

– Удачно, что нет сомнений в вине осужденных, – отец Луциан поставил нетронутую кружку на подлокотник, – но процедура остается неприятной. Вы правы, не омрачая сверх необходимого радость победы.

– Солдатам не следует наслаждаться казнью офицеров, – обычно Бруно говорил тише, – по крайней мере до взятия Эйнрехта.

– Изменили немногие, – адрианианец, кажется, стал еще спокойнее, – даже если прибавить убитых во вчерашней драке. Что до наслаждения казнью, то оно свойственно не только простонародью.

– Я велел не затягивать, – обрадовал между двумя глотками Бруно. – Процедура, по вашему выражению, остается неприятной, но она необходима. Изменники – не дезертиры, которым довольно пули, а измена Вирстена равных себе не имеет.

Обозный тяжеловоз с заслонками на глазах послушно остановился у высокой виселицы и взмахнул длинным черно-белым хвостом; за свою явно не коротенькую жизнь он привык ко всему. Сейчас коняга привез здоровенную, обтянутую синим сукном бочку, на которую предстояло встать Вирстену. Возница хлестнет лошадь, и тело запляшет в петле, как затанцевал Бермессер… Его-то папаша Симон вздернуть не отказался, хотя тогда все они угодили в руки Бешеного, а ему попробуй возрази! Поставить совесть выше платы проще, чем выше жизни, но папаша Симон свои деньги получит сегодня же.

Как фельдмаршал взмахнул платком, не ко времени задумавшийся Руппи проглядел, но плац ожил. Ругнулась труба, дернули головами часовые, вернулся Моргнер, за которым пара рейтар под присмотром Вюнше, точно коня на развязках, вели Вирстена, одетого в серую шубу мехом наружу. Смерть от холода будущему висельнику, в отличие от начинавшего подмерзать Руппи, не грозила.

У виселиц процессия повернула, и возглавлявший ее полковник заслонил осужденного. Вышло странно и мерзко, словно болотный егерь вел прикинувшихся людьми псов.

– Вы желаете говорить? – слегка удивился Луциан. – Стоит ли?

Ответа не воспоследовало, только рука в шитой серебром перчатке отстучала по подлокотнику пару тактов. Адрианианец молчал, снег скрипел, над остывающими кру́жками курился пар, и очень хотелось выхватить пистолет. Пару месяцев назад Руппи точно бы не выдержал, но школа Бруно свое брала, а может быть, он просто привык к белоглазым, этих же в любом случае собирались вздернуть, оставалось выдержать какую-то четверть часа.

Когда Моргнер щелкнул каблуками и отступил, Руппи уже был спокоен. Взглянуть напоследок на очередного из своих несостоявшихся убийц? Извольте! В будущем придется смотреть на многих, начиная с Марге и кончая Хохвенде, которому не отвертеться, сколько б швали ни набилось между голенастым трусом и уцелевшим лейтенантом с «Ноордкроне»!

– Ты просчитался, – Бруно отхлебнул из кружки, но почувствовал ли вкус? – и ты получишь по заслугам. У тебя будет время осознать свою глупость, и ты будешь думать именно о ней, потому что Создатель и Дриксен – это не для оборотней. Ты будешь подыхать, пока мы, живые, будем пить вино и думать о будущем. Ваше преосвященство, вы желаете что-то сказать этому самоубийце, или его можно убрать?

– Любой разговор должен иметь смысл, – отец Луциан говорил словно бы сам с собой. – Здесь его нет.

– Он будет, – каркнул Вирстен. – Вы тоже будете подыхать и вспоминать… Особенно Фельсенбург с Рейфером и кошачьим епископом… Не сейчас… Когда поймут, что Дриксен конец, и что я бы перехватил у Марге вожжи! Бычья голова для такого не годится. Ты пойдешь на мясо, Бруно фок Зильбершванфлоссе, и никакие палаши с маневрами тебя не спасут. Ты – дурак, старый, упрямый…

– Заберите, – в голосе Бруно звучало умеренное раздражение. Как при виде пятна на любимой салфетке. – И приступайте.

– Фельсенбург, ты при всех своих…

Вюнше не сплоховал, метнулся огромный кулак, и обмякшее тело повисло на своих веревках, затем его перехватили и поволокли к виселице. Одного мерзавец уже добился, смерти он не заметит.

– У меня не кесарская опера, где преступнику напоследок положена длинная ария, – Бруно подозвал ординарца. – Глинтвейн остыл, заменить. Всем.

На месте отца Луциана Руппи бы заметил, что прозвучавшее является не арией, но дуэтом, на своем – поправил шейный платок и поискал глазами папашу Симона. Тот трудился вовсю: бывший адъютант уже болтался в петле, а следующий мерзавец как раз прощался со скамьей… Оставалось надеяться, что пока мастер вешает оставшийся десяток, Моргнер с Вюнше управятся с одним, и прощай, запакощенный форт, здравствуйте – сперва Морок и ветер, а потом – фрошерская касера. Руперт фок Фельсенбург напьется если не с Алвой, то с Арно…

– Вы изобретательны, фельдмаршал. – Отец Луциан по-прежнему спокоен. – Если не ошибаюсь, варитские традиции предполагают холодную воду и голое тело. Орден Чистоты в свое время использовал кипяток, дабы отмыть напоследок грешные души, но потом пришли мориски. Мтсарах Справедливец ваше решение бы одобрил, ведь зимой в Гельбе ызаргов не найти.

– Это решение одобрили бы Шрёклих с Неффе.

– В этом у меня уверенности нет, скорее они бы согласились с мастером Киппе.

– Господин командующий, горячий глинтвейн.

– Раздайте и распорядитесь накрывать. Через четверть часа мы будем.

Генералы торопливо разбирают кружки, а умудренная обозная лошадь медленно отступает, поднимая окутанную паром бочку, над которой торчит человеческая голова. Бруно изобретателен, Бруно очень изобретателен… Одеть предателя в шубу, сунуть по горло в горячую воду, поднять над землей и уйти обедать. Крики и проклятия услышат разве что повешенные подручные, а вода в замотанной сукном бочке будет остывать долго. Сперва остывать, затем потихоньку становиться льдом. «У тебя будет время осознать свою глупость, и ты будешь думать именно о ней». Будет, куда денется, и это похуже вгрызшегося в тело ызарга, ведь боль убивает мысли.

– Господин командующий, все преступники успешно повешены…

– Господин фельдмаршал, столы накрыты…

– Очень хорошо. Эсператия учит, что предсмертные размышления порой спасают душу, не так ли, ваше преосвященство?

– Размышления в подобном положении не спасут ничью душу, впрочем, души спасают себя сами. А если они достаточно сильны, ещё и других. Не так ли, Руперт?

– Не знаю… Наверное.

Бруно готовится обедать, генералы уже встали, одни торопливо допивают, другие оставили кружки на скамье, только Рейфер вернул свою ординарцу. Валит пар над висящей бочкой, покачиваются повешенные, каменеет караул.

– Фельсенбург, – подает голос Бруно, – письмо при вас. Езжайте немедленно и помните, ответ должен быть сегодня.

– Да, господин фельдмаршал.

Вот и хорошо, вот и славно, только… А что только?

Твари должны подыхать, желательно мучительно, чтоб другим было неповадно. Только тем, кто здесь, и так неповадно, а ведь молчат, смотрят, то есть пытаются не смотреть. Не мимозы, но все же… Торопливость, молчание, отведенные глаза – мерзко это всё! Мерзко и унизительно.

– Фельсенбург, вы хотите что-то сказать?

– Да, господин фельдмаршал.

Выхватить пистолет, почти не глядя выстрелить в виднеющийся сквозь клубы пара смутный шар.

– Что именно вы желаете сказать? – Пороховой дымок рассеивается быстро. Вирстен молчит, бочка качается, скрипят тросы. Попал или нет? Попал! Морок против обозной клячи, что попал!

– Господин фельдмаршал, я уже сказал. Пусть свершится… чья-нибудь воля.

– Фок Вирстен умер после своих сообщников и без отпущения. Большего земное правосудие дать не может. – Отец Луциан как-то оказывается между наследником Фельсенбургов и принцем Зильбершванфлоссе. – Сын мой, тебе отпускаются все грехи вольные и невольные, свершенные до сего дня. Как и твоему слуге. Во имя Адриана и именем его.

В сумерках Герард скис, очередной раз подтвердив свою утреннюю сущность. На лошади рэй Кальперадо еще держался, но вид у него был такой, что в любой другой день и в любом другом обществе Валме бы скомандовал привал. Валме, но не девица Арамона.

– Герард доедет, – заверила она, совершенно верно истолковав взгляды Марселя. – Одному зимой в поле ночевать нельзя, а если мы все остановимся, он, когда выспится, начнет переживать. Герард вечно переживает, когда из-за него у других сложности, но лучше так, чем сперва всех подвести, а потом злиться и удивляться, когда люди обидятся.

– Вне всякого сомнения, – согласился Валме, уже некоторое время сожалевший, что родителем белокурой умницы был не Фома. – Ваш брат рано встает, возможно, особенности его характера проистекают из этого.

– Герард – ужасный соня, – повергла виконта в оторопь Селина, – в Кошоне к завтраку его будила я, и получалось это не сразу. Потом Герард захотел в армию, и папенька для него украл книгу, которую сочинил какой-то старинный генерал. Там на первой странице было сказано, что хорошим военным может стать только тот, кто очень рано встает и всегда сохраняет бравый вид. Мне кажется, это не совсем так, но Герард верит тому, что пишут генералы и академики.

– А как же он тогда встает? – живо заинтересовался Валме. – Есть какой-то секрет?

– Его будят, – объяснила Селина. – Дома я, а в других местах кто получится. В армии с этим просто, потому что всегда есть часовые.

– А в Фельпе? Кто его будил в Фельпе?!

– Кухонные слуги. Они встают чистить печи очень рано. У вас что-то случилось?

– У меня слегка рухнул мир. В Дыру, но это не опасно, давайте вернемся к нашей беседе. Если это не секрет, почему вас так занимают коронованные особы?

– Я обещала папеньке одну вещь. Понимаете, папенька очень переживает, что бабушка теперь графиня, ему нужно утереть ей нос, а для этого нужен король или герцог. Только не Монсеньор, потому что папенька на него обижен, он даже не пошел к нему, когда его посылали, правда, тогда на меня напала девица фок Дахе. Мы с Маршалом – это мой кот – ее прогнали, и она попыталась увести сначала виконта Сэ, а потом своего отца. У неё бы вышло, если б не Монсеньор… Другой, граф Савиньяк, я вам об этом уже рассказывала. Как вы думаете, если граф Савиньяк напишет казару Баате, тот его послушает?

– Полагаю, что да. – Баата и не такие услуги оказывал! Конечно, в Кагете графов нет, только казароны, ну так это живые, а покойного Арамону запросто можно произвести, скажем, в казаронги и сказать, что это герцог на кагетский лад. – Казар очень любезный молодой человек, но просьбу Алвы он выполнит с особым удовольствием. Однако мы еще не прояснили…

Беседовать с девицей Арамона можно было и просто для души, но Марселю удалось собрать немало винограда, из которого оставалось получить вино. Скорее всего, «Дурную кровь», хотя могла выйти и «Змеиная». Когда собеседница отправилась тормошить окончательно поникшего брата, виконт почти не огорчился, поскольку услышанное требовалось переварить. По возможности быстро. Валме рассеянно созерцал белую, оживленную редкими черными росчерками дорогу, пытаясь разобраться в приключениях рэя Кальперадо и пока незнакомого хромого полковника, воспитавшего препротивную дочку.

Началось всё просто и печально. Рэй Герард собрался пожертвовать собой, чтобы переговоры с дриксенскими бесноватыми обернулись поводом для немедленного сражения. Сам Герард тропами Холода прежде не ходил, с покойным папенькой последний раз общался в Октавианскую ночь и нечисть без подсказки не распознавал. Селина сразу же примечала отсутствие тени, дружила с Зоей и умудрялась вертеть отцом-выходцем. Обожравшихся скверной подонков юная красавица бесила заметно сильнее брата, при этом людям приличным, к которым виконт не без удовольствия причислил и себя, девушка очень нравилась. Кроме того, Селина чуяла неискренность и умудрялась с ходу делать диковинные выводы, в которых, однако, было разумное зерно. Катарина и старший Савиньяк вызывали у нее полное доверие, как и его величество Хайнрих, пообещавший не укрывать убийцу королевы. Валме нашел это правильным, но в том, что медведь изловит беглого кабанчика, усомнился. Чтобы из Олларии добраться до Гаунау, требовались не абы какие мозги и еще больше не абы какое везение. Скорее всего, удравший юнец нашел свою смерть на каком-нибудь постоялом дворе, где сдуру принялся трясти золотом или грубить.

Марселя судьба поганца особо не занимала, но для Эпинэ и Ларака-Надорэа было бы лучше, если б Окделл так и сгинул. При этом Роберу хватило бы ненужности суда, но Лараку для успокоения требовалась могилка, на которую можно носить цветочки. Устроить таковую было по силам Салигану, благо свободный дукс стал обладателем кучи окделлских одежек, а подходящих трупов в Олларии пруд пруди… Впрочем, сам труп не очень-то и нужен, главное – место подобрать. Где-нибудь за Фебидами, в овражке… Нет, овраги у Робера будят и без того настырную совесть, пусть будет перелесок или бережок. Да, именно так! Добрые люди по весне найдут, опознают по сапогам и цацкам, быстренько зароют, даже отслужат, и всё! Не выкапывать же.

– Сударь, – возглавлявший отряд Леблан коснулся лохматой шапки, – встретили… драгун савиньяковых. До ставки ихней рысцой часа полтора трюхать.

– Очаровательно. – И к кошкам могилы, тем более пустые! – Вы не осведомились об исходе минувшей баталии?

– А… Сударь, чего?

– Дрались вчера, твою кавалерию, или нет?

– Еще как! «Гуси», даром что бесноватые, зубы об своих… которые теперь наши, пообломали, да и мы славно саданули. Маршала… который второй Савиньяк… только слегка подпортили, ну так до свадьбы заживет.

– Несомненно, – с чувством согласился Валме, – а кто у нас теперь командует? Монсеньор?

– Он! Мы-то, сударь, как теперь? Едем или сворачиваем? Драгуны говорят, тут неподалеку обозик стоит. Теньенту б вашему лечь бы…

Мысль была разумной и привлекательной, а сражение – и кто бы мог подумать? – выигранным. Валме погладил ставшую за день несколько роднее лошадь.

– Я – офицер при особе, – со вздохом объявил он, – следовательно, я должен с оной особой воссоединиться. Короче, мы едем дальше, а Жакна выдержит, жакны выдерживают все.

Легкий, пропахший дымом и луком ветерок разносил песни и тепло расцветивших долину костров. Мелодии путались, как конские гривы, что-то Робер наверняка слышал, но разобрать в общем гуле знакомые слова не получалось. Попробуй разбери, когда вокруг хохочут и вспоминают вчерашнее.

– Так готово, други, – возвестил с чего-то красноглазый Коломан. – Сало вытопилось, закладывать пора.

– Идем, – Гашпар приобнял Робера за плечи, – говоришь, не едал еще нашей мешанки?

– Только слышал, – признался Иноходец, – хотя Осенний Излом и встречал с Балинтом по-алатски.

– Мешанка, то для витязей, – объяснил опекавший какие-то черные мешочки Дьердь. – Сами творим, женщин да чужих не пускаем.

– Как же их пускать? – хлюпнул носом Коломан. – Не можно женщинам на плачущих витязей глядеть! А без слез мешанку не закрутишь…

– Без слез не бывает, без тмина с кошачьим перцем тоже…

– Без тмина мешать, удачу шугать, мармалюк приваживать…

– Тмина братец не прихватил, – Гашпар откровенно веселился, – вот и пустил Излом коту рыжему под хвост.

– Ну нет! – вскинулся Эпинэ, вспоминая пляшущее в темном дворе лохматое пламя, огонь во рту и дальние зарницы. – Тмин не тмин, а встретили осень мы хорошо! Вот о чем Балинт жалел, так о скрипке.

– У нас скрипки, хвала Охотничкам, есть, – обрадовал Дьердь, – и цимбалы есть, и бубен. Как же на войну да без них? Только до чипетной чарки нельзя! Ну что, Гашпар, ты за господаря, тебе и выжарки убирать!

– Так и уберу! А ну с дороги, господарь по выжарки идет!

Витязи со смешками расступились, стал виден утвержденный над костром здоровенный таган. Гашпар ухватил какую-то штуковину и принялся что-то быстро выуживать из котла и ссыпать в довольно-таки внушительную миску, которую держал Дьердь. Управившись, Карои принял поданную чарку, выпил и провозгласил:

– Дозволяю!

– И тебе радости, – рявкнул, протискиваясь к костру, Коломан, которого почти сразу закрыла могучая даже для витязя спина.

– Выжарочная, гици!

Робер обернулся, сияющий Пишта держал в руках чарку, более похожую на стакан. Уже понимая, что его ждет, Эпинэ хлебнул. Да, это была тюрегвизе!

– Закуси, – вернувшийся Гашпар сунул в руку свернутую лепешку. Внутри оказалась зелень и еще немного огня. До невозможности вкусного.

– Лук пошел! – возвестили от котла. – Как есть пошел!

– Луковая, гици!..

Вторая чарка, и когда успели налить, уже ждала. Пришлось пить и закусывать все той же лепешкой, причем огонь внутри оказался пресловутой выжаркой, дополнительно приправленной на редкость злобным чесноком.

– Сладкая – моя! – длинный Гергей топнул ногой. Таким голосом объявляют о праве на поединок или о праве на любовь, но речь шла о том, кому бросать сладкий перец в дозревший до такого счастья лук.

– Тогда кошачья мне!

– Гостя, гостя не забудьте…

– Мясную ему!

– Лучше тминную…

– И то…

– После водяной передохнём, – утешил Балинт, – часика два, а там, глядишь, и Ворон подлетит!

– Сюда? – ухватился хоть за что-то понятное Эпинэ. – К вам?

– А с кем ему ночку коротать? Не с «гусями» же!

– Обойдет всех, да к нам.

– Пивопойцы тоже неплохи были!

– И «лиловые»!

– А кто говорит, что плохи? Ладных обойдет, у лучших останется!

– Обычай то, – Коломан продолжал опекать приглянувшегося его драгоценному Ховирашу талигойца. – Старший после хорошей драки котлы обходит, то с побратимов, Алонсо с Балинтом, повелось.

– Я помню, – в самом деле вспомнил Эпинэ, – хороший обычай.

Алонсо Алва с Рене Эпинэ и впрямь завели манеру после сражений обходить отличившиеся части, что давало повод для сотен пари и закладов, которыми испокон веку развлекаются победители. Маршалы, генералы, полковники продолжали пить с подчиненными и тогда, когда кончились большие победы.

В Торке талигойцы воевали неплохо даже при Алисе, а после Малетты поводов поднять чарку и вовсе прибавилось. Робер не забыл, как после удачной вылазки к их костру пришел старший Фажетти… Если б не дурь с мятежом, теньент Эпинэ через пару месяцев получил бы орден, не довелось. Будь оно проклято, это «если бы»! Заодно с памятью. Ведь можно же молча сидеть у огня, пить, смотреть на веселье…

– Что не так? – алаты лупили задумчивых друзей по спине ничуть не хуже кагетов. – Помочь можно?

– Вспомнилось, – не стал выкручиваться Иноходец. – Как дед нас всех угробил… Почти всех – я-то уцелел.

– Так радуйся! – прикрикнул Карои. – Жив и при деле, а что один пока, так не ты первый. Хоть Балинта Старого возьми, какая семьища была, одна девчушка осталась!

– Балинт отплатил, – так говорила Матильда, так Карои поймет. – Слушай, Гашпар, давно узнать хотел…

Спрашивать, чтобы не отвечать самому, учил мэтр Инголс, но о чем спросить, Робер толком не знал, ему просто не хотелось продолжать им же самим начатый разговор. Выручил подскочивший Гергё.

– Господарь, – заорал он еще издали. – Золотится, скоро гореть начнет!

– Заболтались! – Гашпар ухватил Эпинэ за локоть и поволок к котлу. – После водяной спросишь, а сейчас дело есть. Подсобишь?

– Конечно.

– Ой, гици, скорей, буреть начинает!

– Кто? – не понял Иноходец.

– Да лук же! Сладкого ждет…

Понять, что ему предстоит бросить в котел тмин, но не сейчас, а между двумя перцами, сладким и горьким, кошачьим, Эпинэ как-то сумел. Аромат жареного лука мешался с запахом дыма, трещали поленья, шкворчал котел, над которым высился длинный Гергей. Взмыло красноватое даже в свете костра облачко, оглушительно чихнул Коломан, и тут же следом Гашпар. Робер удержался, но он и стоял дальше. Длинный навалился на что-то вроде весла, размешивая дождавшийся своего счастья лук. Порученцы приволокли «сладкую», которую заедали все теми же хрустящими выжарками.

– Сейчас твоя, – объяснил Карои, – потом горькая и через песню мясная.

– Я готов.

– Не гони, – хохотнул Гашпар. – Шла Мариша вечерком за водою, а к Маришке тощий Цып лип смолою…

– Что обходишь ты меня стороною, – громовым басом подхватил Коломан, – мы ж кабанчика уже закололи…

Теперь пели все, мелодия шла бойко, а вроде знакомые слова складывались в полупонятную веселую чушь. Мариша замуж за Цыпа не желала, голова кружилась, и, самое страшное, Эпинэ не представлял, где брать тмин и как его сыпать в эту самую мешанку.

В Дриксен после успешного боя командующий собирает высших офицеров за своим столом. Это может быть замечательно, как в кают-компании «Ноордкроне» до появления эйнрехтских уродов, а может быть чинно и тошно, как у Бруно. Сейчас на фельдмаршальском столе красуются запасные сервизы, с которых отныне предстоит кушать уцелевшим генералам и полковникам. Фельсенбург тоже бы удостоился темно-синей с серебряной сеткой тарелки, но его спровадили к фрошерам. То ли фельдмаршала в самом деле волновало, о чем спьяну болтают ставшие союзниками враги, то ли старый бык опасался какой-нибудь выходки на собственном приеме, а опасаться было чего. Руппи до конца не отошел даже сейчас, и дело было отнюдь не в Вирстене и его ублюдках. Предателей следовало прикончить и закопать, не дав себя при этом уволочь в трясину… Белоглазые упиваются своей силой и чужими мучениями, значит, их самих надо истреблять, как бешеных собак – быстро, умело и равнодушно. Так равнодушно, чтобы ни одно выкрикнутое гадами оскорбление не получило ответа, с чумной дохлятиной не разговаривают, ее сбрасывают в яму с негашеной известью!

Морок, почуяв настроение хозяина, хрюкнул и навалился на повод – предложил подраться с идущим впереди жеребцом или хотя бы пробежаться, но узкая тропа вдоль обледеневшего оврага для драк и скачек не годилась, пусть луна и пыталась прорвать облачную пелену. Порой у нее почти выходило, но смутное пятно так и не превращалось в серебряный щит, оставаясь… фонарем в болотном тумане. Это раздражало, хотя вечер обещал кончиться лучше, чем можно было надеяться утром.

Добравшийся на закате до талигойской ставки Фельсенбург угодил аккурат между концом военного совета и началом генеральской пирушки, куда Алва его и затащил. Через полчаса выяснилось, что у фрошеров командующий на своей квартире поднимает лишь пару-другую бокалов, после чего начальство отправляется пить в войска. Если армию ведет кто-то вроде Рейфера, лучше не придумать, только в Дриксен командуют… командовали принцы. Докомандовались!

На сей раз мориск попробовал растащить, но Руперт справился сперва с конем, потом с собой. Он не считал, сколько и где успел выпить, однако пьяным себя не чувствовал, только все сильней тянуло поговорить. С Зеппом, Рейфером, отцом Луцианом, братом Орестом… Кого-то не было рядом, кого-то не было вообще нигде, а дура-луна продавливала тучи и никак не могла продавить. Лучше бы вовсе не бралась!

Луна обиделась и отстала, нет, это свернула кавалькада, уходя прочь от реки в бледно-серые снега. За длинным холмом Руппи таки послал Морока в галоп, догоняя Алву. Тот не обернулся, просто герцогская мориска пошла медленней, словно приглашая присоединиться. Почему кэналлиец сегодня выбрал кобылу? Серый Грато после вчерашнего уже должен был отойти, Морок же отошел…

– Тебя что-то волнует? – Ворон был верен себе. Он мог ввалиться в ставшую бойней столовую, ворочать пушки, поднимать бокалы, ехать сквозь ночь, на манере говорить это не сказывалось.

– Не знаю, волнение ли это…

– Значит, тебе что-то не нравится.

– Луна, – не стал отнекиваться Фельсенбург, – в тумане она похожа на фонарь. Мы с такими морочили у Эзелхарда китовников. Монсеньор, вчера я не спросил вас о двух вещах. Почему граф Савиньяк, я имею в виду Проэмперадора Севера, расстался со своей лошадью, и как вы поняли, что надо бить? Уилер сказал, вы ударили сразу, а Мики… мертвого адъютанта от самых ворот не видно, я проверял. Вы почуяли бесноватых, или тут что-то другое?

– Что в форте полно нечисти, я в самом деле почуял, хотя дело скорее было в тебе.

– Во мне?!

– Как выяснилось. Рядом кто-то огрызался, как я сам пятнадцать лет назад… Чувство, между нами говоря, не из приятных: ты подъезжаешь к форту и при этом уворачиваешься от летящего в тебя кинжала, теряешь оружие, загораживаешься покойником… Где дерутся, я сообразил сразу, часовые при таком раскладе не могли не быть в сговоре с убийцами, а объяснять, хоть бы и Уилеру, было дольше, чем прикончить троих увальней. Что до Грато, то он слишком приметен, Лионелю пришлось его временно оставить.

– Я своего тоже оставил… Когда отправился в Эйнрехт, хотя зачем вам это?

– Видимо, за тем же, зачем тебе граф Савиньяк и луна… Нас догоняют. Конский топот в ночи всегда загадочен, не находишь?

– Как-то не думал.

– Очаровательно.

– Что?

– Ночь, непонятные всадники и твое признание. Те, кто в самом деле не думает, ибо неспособен, вечно намекают на глубины своих размышлений. В юности такие господа меня изрядно бесили, теперь для этого слишком много войны. Что ж, подождем.

Луна решила так же: светящаяся тарелка вывалилась, наконец, из облачного одеяла и повисла перед глазами, живо напомнив бесславно погибший фельдмаршальский сервиз. Хорошо, что до Бруно полхорны и целая ночь! Скоро они доберутся до «лиловых», Алва выпьет с участниками боя у захваченной батареи и отправится дальше уже без Фельсенбурга. Жаль, и на алатов глянуть заманчиво, но лучше остаться со «спрутами». Вдруг Придд после можжевеловой сообразит, что же не так со всем миром и будущим братцем кесаря.

– Это нужно пережить хотя бы раз, – внезапно заметил Алва, – правда, одним разом ограничивается редко.

– Пережить? – не понял Руппи.

– Съесть, спеть и познать себя. Балинту удалось то, что так и не вышло у клириков: совместить парение духа с очень земной радостью… Валме опять угадал, где появиться, поразительное чутье. Впрочем, предоставлю-ка я ему выбор.

Вынырнувший из темноты всадник, видимо, упомянутый Валме, на офицера походил не слишком, но, судя по солидному конвою, таковым являлся. Умело осадив пегую мориску, вновь прибывший отточенным дворцовым жестом отпустил охрану и доложил:

– Офицер для особых поручений при особе явился в поисках если не оных, то хотя бы сносного ужина.

– Рыба, пиво и Катершванц у бергеров, – Ворон отнюдь не был удивлен странным приветствием. – Что подают у Придда, не представляю, но после мы с Рупертом в любом случае едем на мешанку. Руперт, перед тобой виконт Валме. Марсель, представляю тебе графа фок Фельсенбурга.

– Рад знакомству, – виконт немедленно протянул руку. – В вас явственно ощущается нечто кэналлийское. Я вынужден вам это сказать, поскольку в противном случае мне пришлось бы сказать Рокэ, что в нем ощущается нечто дриксенское, а для регента Талига сие непозволительно.

– Сегодня, – отмахнулся Алва. – Вчера я себе это позволил. Если ты предпочитаешь рыбу, от Приддов повернешь налево.

– После Обросшего яйца я предпочитаю мясо. Руперт, я слышал, что вы в дружбе с кошками, но в ряде случаев львиная собака незаменима. Готти, поздоровайся с будущим герцогом Фельсенбургом.

Словно соткавшееся из снега огромное мохнатое создание басовито гавкнуло и подпрыгнуло, что-то схватив на лету. Раздался радостный хруст, и Руппи осознал, что голоден, причем зверски.