61
Ну, мне-то вы могли бы сказать. Мы с вами такие друзья.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
В субботу утром попутчики Страйка в лондонском метро освободили для него чуть больше места (даже с учетом вещмешка), чем требовалось. Благодаря своему весу и боксерскому профилю он, как правило, с легкостью рассекал толпу, но от его приглушенной брани на лестнице станции метро «Стадион Уэмбли» (лифты не работали) пассажиры проявляли особую осторожность, чтобы случайно его не толкнуть и не оказаться у него на пути.
Страйку основательно подпортил настроение Митч Паттерсон, которого он утром засек из окна своего офиса: тот, одетый – совсем не по возрасту и не по комплекции – в джинсы и куртку с капюшоном, топтался у подъезда напротив. Озадаченный и разозленный новым появлением соглядатая, Страйк не имел возможности выйти из дома иначе как через парадную дверь, а потому заказал такси прямо к подъезду и вышел только после уведомления о том, что машина уже на месте. Надо было видеть лицо Паттерсона, когда тот услышал: «Доброе утро, Митч», но Страйка покоробила наглость этого баклана, который взялся самолично вести слежку за офисом агентства.
Всю дорогу до станции «Уоррен-стрит», куда вез его таксист, Страйк не терял бдительности, допуская, что появление Паттерсона – это лишь отвлекающий маневр, который позволит передать слежку второму, менее заметному в толпе «хвосту». Даже сейчас, когда Страйк, отдуваясь, добрался до верха ступеней на станции «Уэмбли», он повертел головой, чтобы посмотреть, не пригнулся ли кто-нибудь из пассажиров, не отвернулся ли, не прячет ли физиономию. Но нет.
По зрелом размышлении Страйк заключил, что Паттерсон работает один – вероятно, из-за нехватки персонала, от которой страдал и он сам. Если Паттерсон предпочел единолично вести слежку, лишь бы не отказываться от этого заказа, ему, стало быть, хорошо заплатили.
Поправив лямку вещмешка, Страйк двинулся к выходу.
За время некомфортной поездки до Уэмбли ему пришли в голову три причины, которые проливали свет на очередное появление Паттерсона. Во-первых, пресса могла разнюхать вскрытые лондонской полицией новые пикантные обстоятельства смерти Чизуэлла, и потому газета «Сан» вновь наняла Паттерсона, дабы выяснить, что замышляет Страйк и насколько он осведомлен.
Во-вторых, Паттерсона мог нанять кто-то из лондонских частных сыщиков, чтобы создать помехи агентству и сорвать выполнение заказа. Отсюда следовало, что Паттерсона нанял кто-то из тех, на кого сейчас нацелен главный интерес агентства; тогда самоличная слежка Паттерсона не лишена смысла. От него только и требуется – выбить Страйка из колеи.
В-третьих, возрождение интереса со стороны Паттерсона могло иметь и другую подоплеку, которая более всего беспокоила Страйка, поскольку выглядела наиболее правдоподобной. Для него не было секретом, что его видели с Шарлоттой в ресторане «Франко». На эту мысль его навел разговор с Иззи – он позвонил ей для уточнения деталей версии, которой еще ни с кем не делился.
– Так-так, говорят, ты обедал с Шарлоттой! – выпалила она, не дав ему раскрыть рта.
– Вовсе нет. Я посидел с ней ровно двадцать минут, потому что ей стало дурно, а потом ушел.
– Ох… прости, – сказала Иззи, пристыженная его тоном. – Я… я не любопытствовала… просто там оказался Родди Форбс – он и засек вас вместе.
Если этот Родди Форбс, о котором он впервые слышал, разносит по Лондону слух, будто Страйк, воспользовавшись отъездом Джейго Росса в Нью-Йорк, пригласил на обед свою бывшую невесту, ныне глубоко беременную, таблоиды наверняка за это уцепятся, поскольку сумасбродная красавица-аристократка Шарлотта с шестнадцати лет вносила перчинку в светскую хронику: о ее многочисленных выходках и злоключениях, как то: побег из частной школы или пребывание в реабилитационных и психиатрических клиниках, не писал только ленивый. Возможно даже, что Паттерсона нанял не кто иной, как сам Джейго Росс, который определенно мог себе это позволить. А если побочным эффектом слежки за его женой станет крах бизнеса Страйка, Росс будет только потирать руки.
Не выходя из машины, Робин, заметила, как Страйк с перекинутым через плечо вещмешком появился на тротуаре, и подумала, что таким злым еще никогда его не видела. Он закурил, огляделся, наткнулся взглядом на «лендровер» в конце череды припаркованных автомобилей и без улыбки похромал в ту сторону. Робин, у которой настроение было хуже некуда, могла только предположить, что из-за больной ноги и явно тяжелого груза ему трудно далась затяжная поездка до Уэмбли.
Сама Робин бодрствовала с четырех утра: она лежала, несчастная, скорчившаяся, на узком жестком диване Ванессы, думая о своем будущем и о телефонном скандале с матерью. Когда Мэтью, не зная, куда кидаться, позвонил ее родителям в Мэссем, Линда не только потеряла голову от беспокойства, но и страшно рассердилась, что дочь не посвятила ее в суть происходящего.
– Где ты ночевала? У Страйка?
– Естественно, я ночевала не у Страйка, с какой стати мне?..
– Тогда где?
– В одном знакомом доме.
– В каком? Почему нас не предупредила? Что ты задумала? Я еду к тебе в Лондон!
– Пожалуйста, не надо, – сжав зубы, процедила Робин.
На ней тяжким грузом лежала вина за родительские траты на ее свадьбу и за предстоящие объяснения матери и отца с родными и знакомыми по поводу недолговечности этого брака, но хуже всего была перспектива бесконечных материнских нотаций и жалостливых утешений. Меньше всего ей сейчас хотелось возвращаться, следуя совету матери, в Йоркшир, чтобы кутаться в одеяло на своей кровати – свидетельнице худших времен в ее жизни.
После двух дней хождения по теснящимся друг подле друга домишкам в поисках жилья Робин внесла залог за угол в комнатенке на шестерых в Килберне и получила разрешение въехать на следующей неделе. Каждый раз, когда она вспоминала это место, ей становилось дурно от переживаний и тревог. В свои двадцать восемь лет она готовилась к роли самой старой из жильцов.
Чтобы приободрить Страйка, Робин вышла из машины и предложила взять у него вещмешок, но босс прокряхтел, что справится сам. Когда брезентовый тюк ударился о днище «лендровера», она услышала громкий лязг металлических инструментов и нервно содрогнулась.
У Страйка, который окинул Робин беглым оценивающим взглядом, усилились худшие подозрения. Бледная, с черными кругами под глазами, она выглядела опухшей и изможденной одновременно, а еще вроде бы похудела за те несколько дней, что он ее не видел. Жену одного его армейского друга, Грэма Хардэйкра, из-за неудержимой рвоты положили в больницу на раннем сроке беременности. Возможно, одна из «важных встреч» Робин была посвящена решению той же проблемы.
– У тебя все нормально? – пристегивая ремень безопасности, грубовато спросил Страйк.
– Все хорошо, – в сотый раз ответила она, приняв его жесткость за раздражение по поводу долгой поездки в метро.
Из Лондона они выезжали молча. Когда автомобиль наконец-то свернул на трассу M40, Страйк сказал:
– Паттерсон тут как тут. Сегодня утром следил за офисом.
– Да что ты?!
– У твоего дома никто не отирался?
– Насколько мне известно, нет, – сказала Робин после секундного замешательства.
Не о том ли хотел предупредить Мэтью, когда разыскивал ее в Мэссеме?
– Утром выехала без проблем?
– Да, – почти честно ответила Робин.
После разрыва с Мэтью она не переставая думала, как бы сообщить Страйку о крахе своего замужества, но пока не нашла таких слов, которые можно произнести без тени волнения. Это выбивало ее из колеи. Что тут сложного? – спрашивала она себя. Страйк ведь друг и коллега, он был с ней, когда она отменила свадьбу; он знал, что Мэтью изменял ей с Сарой. Казалось бы, открыться можно между делом, в разговоре, как она и поступила при встрече с Рафаэлем.
Но здесь имелась одна загвоздка: в тех редких случаях, когда они со Страйком делились откровениями о личной жизни, один из них всегда бывал не вполне трезв. В остальное время оба сохраняли глубокую сдержанность, несмотря на параноидальное убеждение Мэтью, что на работе они только и делают, что предаются разврату.
Правда, ей мешало и кое-что поважнее. Именно Страйка она у себя на свадьбе обняла на лестничных ступенях; именно ради него она в своем воображении, пока таинство брака еще не свершилось, бросала мужа; именно он не шел у нее из головы, когда она во время медового месяца бродила по ночному пляжу, оставляя за собой борозду на белом песке и думая: уж не влюблена ли она в этого человека? Она боялась выдать свои мысли и чувства, поскольку была уверена, что малейшее подозрение Страйка о его разрушительной роли как в начале, так и в конце ее семейной жизни, равно как и его малейшее подозрение о ее панических атаках, наверняка прервет их рабочие отношения.
Нет, ей следовало брать пример с него: быть независимой и мужественной, достойно переносить удары судьбы и хромать дальше, не отступая и не отворачиваясь от цели, даже если судьба готовила ей неприятный сюрприз на дне лощины.
– Как по-твоему, что нужно Паттерсону? – спросила она.
– Время покажет. Твои встречи нормально прошли?
– Нормально, – сказала Робин, чтобы отвлечься от мыслей об арендованной живопырке и о студенческой парочке, которая показывала ей квартиру, косясь на взрослую тетку – только ее и не хватало в этой тесноте. – Там сзади, в сумке, есть печенье. Чая нет, уж извини, но при желании можем куда-нибудь заскочить.
Термос остался на Олбери-стрит, в числе тех вещей, которые она забыла прихватить из дома, когда вернулась туда в отсутствие Мэтью.
– Спасибо, – сказал Страйк, хотя и без особого энтузиазма.
А сам подумал: не может ли очередное появление печенья на фоне его добровольной диеты считаться обычной прихотью, еще одним доказательством беременности его договорного партнера?
У Робин в кармане зазвонил телефон. Она не шелохнулась. За это утро ей уже дважды поступали звонки с одного и того же неизвестного номера, и она опасалась, как бы это не оказался Мэтью, который, обнаружив, что его номер заблокирован, позаимствовал чужой мобильник.
– Не будешь отвечать? – спросил Страйк, глядя на ее застывший бледный профиль.
– Мм… я же за рулем.
– Хочешь – давай я отвечу.
– Нет, – отрезала она чуть быстрее, чем нужно.
Гудки умолкли, но тут же возобновились. Вконец уверившись, что это Мэтью, Робин достала телефон из кармана жакета и сказала:
– Догадываюсь, кто это, и сейчас разговаривать не собираюсь. Когда гудки прекратятся, отключи, пожалуйста, звук.
Страйк взял ее мобильник.
– Звонок переведен с нашего офисного номера. Я включу громкую связь, – из лучших побуждений предложил он.
Поскольку в допотопном «лендровере» не было даже работающей печки, не то что устройства «блютус», так он и поступил, а потом приблизил мобильник к губам Робин, чтобы ее было слышно сквозь дребезг и рычание продуваемого насквозь автомобиля.
– Алло, это Робин. С кем я говорю?
– Робин? То есть Венеция? – зазвучал голос с валлийским акцентом.
– Это вы, мистер Уинн? – Робин не отрывала глаз от дороги; телефон по-прежнему держал Страйк.
– Ах ты, мерзавка, стерва, гадина!
Робин и Страйк недоуменно переглянулись. Куда делся елейный, похотливый Уинн, мастер очаровывать и производить впечатление?
– Получила, что хотела, так ведь, а? Шастала взад-вперед по коридору, выставляла титьки повсюду, где на них есть спрос. «Ой, мистер Уинн! – Он копировал ее так, как это делал Мэтью: дурашливым, визгливым голосом. – Ой, подскажите, мистер Уинн, чем мне заняться, благотворительностью или политикой, дайте-ка я наклонюсь над столом пониже, мистер Уинн». Скольких же мужиков ты окрутила и на что готова…
– Вы хотите мне что-нибудь сообщить, мистер Уинн? – Робин повысила голос, перекрикивая это ерничество. – Если вы позвонили, чтобы браниться…
– О, я хочу до черта всего сообщить, просто до черта! – гаркнул Уинн. – Ты еще поплатишься, Эллакотт, за все, что со мной сотворила, поплатишься за вред, причиненный нам с женой, и так просто не соскочишь, ты в этом офисе нарушила закон, и я тебя засужу, понятно? – Он едва не бился в истерике. – Посмотрим, как твои уловки подействует на судью, посмотрим! Глубокий вырез… «О, мне кажется, здесь слишком жарко…»
Пределы видимости Робин ограничил какой-то бледный туман, отчего бегущая впереди дорога сузилась до тоннеля.
– НЕТ! – выкрикнула Робин, вскинув ладони и обрушив их обратно на руль; у нее дрожали руки. Это «нет», уже брошенное мужу, несло в себе такую силу и ярость, что точно так же остановило и Герайнта Уинна. – Никто вас не заставлял гладить меня по волосам, по спине и глазеть на мою грудь, мистер Уинн, к этому я не стремилась, хотя уверена, что вы кайфуете, думая, что именно ради этого…
– Робин! – одернул Страйк, но она обратила на него не больше внимания, чем на скрип изношенных тормозных колодок, и точно так же не обратила внимания на внезапно перебившего ее Уинна:
– Кто это там? Страйк, что ли?
– …вы негодяй, мистер Уинн, негодяй и расхититель, запускающий лапу в благотворительный фонд, но теперь я вывела вас на чистую воду, а еще я не премину сообщить миру, что на фоне портретов своей покойной дочери вы лапаете молодых женщин…
– Как ты смеешь! – задохнулся Уинн. – Это неслыханно… как ты смеешь оскорблять память Рианнон… я этого так не оставлю, и семья Сэмюеля Мурапе…
– Да пошел ты со своими угрозами! – взорвалась Робин. – Извращенец, вор!..
– Если у вас заготовлены еще какие-нибудь соображения, мистер Уинн, рекомендую изложить их в письменном виде! – прокричал в трубку Страйк, пока Робин, плохо понимая, что делает, продолжала клеймить Герайнта.
Прервав разговор движением пальца, Страйк схватил руль, поскольку Робин всплескивала руками и жестикулировала.
– Да твою мать, съезжай с дороги! – приказал он. – Давай на обочину!
Робин на автомате выполнила это распоряжение. Адреналин дезориентировал ее не хуже алкоголя, и, когда «лендровер» резко остановился, она рывком освободилась от ремня безопасности и выскочила на утрамбованную землю. Мимо со свистом пролетали автомобили. Плохо соображая, что делает, Робин неверным шагом, со слезами ярости поспешила прочь от «лендровера» и от подступающего психоза: ведь она только что безвозвратно испортила отношения с человеком, который, вероятно, еще мог ей пригодиться, который в открытую грозил отомстить, который, вполне возможно, и нанял Паттерсона…
– Робин!
Теперь, подумала она, Страйк тоже сочтет ее скандалисткой, конченой психопаткой, какую вообще нельзя подпускать к такого рода делам, – вот, пустилась наутек, когда запахло жареным. Резко обернувшись к боссу, ковыляющему за ней по обочине, она небрежно вытерла лицо рукавом и сказала, пока он не начал ее отчитывать:
– Я знаю, до этого нельзя опускаться, я знаю, что провалила все дело, извини.
Но его ответ был заглушен звоном у нее в ушах, и Робин охватила паника, будто только и ожидавшая, чтобы она остановилась. Пошатнувшись от головокружения, не в силах упорядочить свои мысли, она рухнула на обочину; сухая щетина травы впивалась в кожу сквозь джинсы, а Робин с закрытыми глазами обхватила голову и пыталась дышать ровнее, чтобы прийти в норму; мимо по-прежнему неслись автомобили.
Сколько минуло времени, она не поняла: то ли одна минута, то ли десять, но пульс наконец-то замедлился, мысли стали приходить в порядок, и паника начала отступать. Робин всегда делала вид, будто контролирует свое поведение, но теперь все покатилось к чертям.
До нее донесся запах сигаретного дыма. Открыв глаза, она увидела справа от себя ботинки Страйка. Он тоже сидел на земле.
– Давно у тебя панические атаки? – как ни в чем не бывало спросил он.
Похоже, утаивать не имело смысла.
– С год, – выдавила она.
– За консультацией обращалась?
– Да, какое-то время даже лечилась. Теперь делаю упражнения когнитивно-поведенческой терапии.
– Точно делаешь? – мягко спросил Страйк. – Просто я неделю назад купил вегетарианский бекон, но он не ведет к снижению веса, поскольку тухнет себе в холодильнике.
Робин засмеялась и не могла остановиться. Из глаз опять полились слезы. Страйк наблюдал за ней без осуждения, покуривая сигарету.
– От случая к случаю, – призналась Робин, кое-как промокая лицо.
– Не хочешь ничего мне рассказать, коль скоро мы влезли в эту тему? – спросил Страйк.
Он чувствовал, что лучше услышать самое плохое сейчас, прежде чем давать советы насчет ее душевного состояния, но Робин, похоже, растерялась.
– Какие-нибудь другие проблемы со здоровьем, которые могут повлиять на твою работоспособность? – подсказал он.
– Например?
Страйк задумался, не будет ли заданный в лоб вопрос нарушением трудового права.
– Я подумал, – сказал он, – что ты, вероятно, э-э, беременна.
Робин засмеялась:
– О господи, что за нелепость!
– Ну так как?
– Нет, – покачав головой, сказала она, – я не беременна.
Страйк вдруг заметил, что на руке у нее нет колец – ни обручального, ни помолвочного. Он так привык, что Робин обходится без них, выступая в роли какой-нибудь Венеции Холл или Бобби Канлифф, что ему и в голову не пришло искать объяснение этому факту, и тем не менее он не хотел спрашивать напрямую, чтобы не нарушать корпоративную этику.
– Мы с Мэтью разбежались. – Робин хмуро смотрела на проезжающий мимо транспорт, силясь не заплакать. – Неделю назад.
– Фу черт! – вырвалось у Страйка. – Извини.
Но его озабоченное лицо совершенно не отражало истинных чувств. Мрачность его развеялась настолько быстро, что это слегка смахивало на переход от трезвости к приятному хмельку после третьей пинты пива. Запахи резины, пыли и жухлой травы вернули его на автомобильную стоянку, где случился нечаянный поцелуй, и Страйк опять затянулся сигаретой, чтобы только не выдать себя с головой.
– Я знаю, что не должна была так разговаривать с Герайнтом Уинном, – сказала Робин, и у нее опять потекли слезы. – Не надо было упоминать Рианнон, но я сорвалась… а все потому, что мужики, чертовы мужики вечно судят по себе, чтоб им провалиться!
– Что там Мэтт?..
– Он трахается с Сарой Шедлок, – в ярости выпалила Робин. – С невестой своего лучшего друга. Она потеряла в нашей постели серьгу, а я… какой все-таки подлец!
Сдержаться не получилось: она закрыла лицо руками и, чувствуя, что терять больше нечего, разревелась по-настоящему, поскольку до предела опозорилась в глазах Страйка и замарала старательно оберегаемый кусок своей жизни. Вот бы позлорадствовал Мэтью, увидев, как она распустила нюни на обочине шоссе и тем самым подтвердила его правоту: мол, работа эта не по ней; Робин чувствовала, что ее никогда не отпустит прошлое, потому как уже дважды ей случилось оказаться не в том месте, не в то время и не с теми мужчинами.
Ей на плечи опустился какой-то груз. Ее обнял Страйк. Это успокаивало, но в то же время не предвещало ничего хорошего, ведь раньше он никогда так не делал, и она могла поручиться, что сейчас он объявит о ее непригодности к следственной работе, об отстранении от нынешних дел и о возвращении в Лондон.
– Где ты все это время жила?
– У Ванессы на диване. – Робин отчаянно терла нос и глаза: джинсы уже промокли на коленях от соплей и слез. – Но теперь я нашла жилье.
– Где?
– В Килберне, комната на несколько человек.
– Черт тебя подери, Робин! – вырвалось у Страйка. – Почему ты молчала? У Ника и Илсы есть свободная комната, они будут только рады…
– Я не могу садиться на шею твоим друзьям, – невнятно пробормотала Робин.
– Ну зачем же сразу на шею? – возразил Страйк. Зажав в зубах сигарету, он свободной рукой шарил по карманам. – Ты им нравишься и вполне могла бы у них перекантоваться, пока… ага. Знал, что она где-то тут. Правда, мятая, но ты не думай, я ею не пользовался, короче…
Робин взяла салфетку и как следует высморкалась, не оставив на ней сухого места.
– Послушай… – начал Страйк, но Робин сразу перебила:
– Только не советуй мне уйти в отпуск. Пожалуйста, не надо, я в состоянии работать, у меня сто лет не было панических атак, до сегодняшнего дня мне…
– Можешь хотя бы дослушать?
– Хорошо, прости, – всхлипнула она, сжимая в кулаке промокшую салфетку. – Говори.
– После того как я подорвался на мине, со мной происходило то же самое, как только я оказывался в автомобиле: паника, холодный пот, удушье. Было время – я мог отдать все на свете, лишь бы не садиться за руль. Честно говоря, у меня до сих пор с этим некоторые проблемы.
– Я не знала, – пробормотала Робин. – По тебе не скажешь.
– Ну-ну. Зато ты – лучший водитель из всех, мне известных. Видела бы ты меня рядом с моей сестрицей. Дело в том, Робин… ладно, не важно.
За брошенным «лендровером» остановился дорожный патруль. Полицейских явно озадачило, что участники дорожного движения сидят на обочине, метрах в пятидесяти от своего кое-как припаркованного транспортного средства, и, судя по всему, ничуть не обеспокоены его судьбой.
– Вижу, вы не слишком торопитесь вызывать подмогу? – саркастически произнес более осанистый из двоих.
У него была развязная манера записного остряка.
Страйк снял руку с плеча Робин, и оба встали (Страйк – неуклюже).
– Укачало ее, – вежливо начал Страйк, обращаясь к патрульному. – Вы остерегитесь: как бы ей на вас не блевануть.
Они вернулись в машину. Напарник первого патрульного разглядывал на древнем «лендровере» наклейку об уплате дорожного налога.
– Нечасто увидишь на дорогах такой антиквариат, – прокомментировал он.
– Пока ни разу меня не подвел, – сказала Робин.
– Уверена, что можешь вести машину? – шепнул Страйк, когда она поворачивала ключ зажигания. – Можем изобразить, что тебе все еще дурно.
– Я в порядке.
И на сей раз это было правдой. Он назвал ее лучшим водителем из всех, ему известных; эта похвала, пусть сдержанная, вернула ей часть самоуважения, и она плавно вырулила на проезжую часть.
Последовало долгое молчание. Страйк решил, что дальнейшее обсуждение душевного здоровья Робин лучше отложить.
– Под конец разговора Уинн назвал какое-то имя, – сказал он вслух, доставая блокнот. – Ты уловила?
– Нет, – смутилась Робин.
– Сэмюель, что ли? – сделал пометку Страйк. – Мердок? Мэтлок?
– Я не расслышала.
– Это ерунда, – подбодрил Страйк. – Он мог и вовсе ничего не выболтать, если бы ты на него не наорала. Только не подумай, что я рекомендую и впредь называть фигурантов извращенцами и ворами.
Он развернулся, потянувшись к пакету на заднем сиденье.
– Печеньица не желаете?
