50
Потому что ведь это вы главным образом меня заклеймили.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
– Корм, – пролепетала Шарлотта, глядя на него поверх стакана с водой.
Ее лицо заливала бледность, но Страйк, который знал, что она не упустит случая разыграть любую ситуацию, какая будет ей выгодна, хоть за счет отказа от пищи, хоть за счет густого нанесения белил, только кивнул.
– О, так вы знакомы? – удивился Драммонд.
– Мне пора, – зашелестела она, приподнимаясь; вокруг нее засуетилась встревоженная Люсинда. – Я опаздываю на встречу с сестрой.
– Вы уверены, что сможете идти? – спросила Люсинда.
Шарлотта одарила Страйка трепетной улыбкой.
– Сделай одолжение, проводи меня. Это в одном квартале отсюда.
Драммонд с Люсиндой повернулись к Страйку, явно радуясь, что переложили на его плечи всю ответственность за эту богатую даму со связями.
– Не очень-то я гожусь для таких поручений, – сказал Страйк, указывая на свою трость.
Удивление Драммонда и Люсинды стало почти осязаемым.
– Если я почувствую, что близятся роды, сразу тебя предупрежу, – сказала Шарлотта. – Ну так как? Пожалуйста!
Он мог бы ответить «нет». Он мог бы спросить: «А сестра твоя переломится за тобой зайти?» Но любой отказ выставил бы его негодяем в глазах людей, которые еще могли понадобиться ему для дела.
– Ну ладно, – сказал Страйк, делая над собой усилие, чтобы не скатиться до хамства.
– Я вам очень признательна, Люсинда, – выговорила Шарлотта, сползая со стула.
Она пришла в бежевом шелковом тренче поверх черной майки, в джинсах для беременных и в кроссовках. Все ее наряды и даже эти повседневные вещи были высочайшего качества. Ткани она предпочитала однотонные, а покрой – строгий или классический: это оттеняло ее необыкновенную красоту и придавало ей рельефности.
Страйк придержал для нее дверь; бледность Шарлотты напомнила ему, как однажды побледнела и взмокла Робин в конце поездки, мастерски избежав неминуемого, казалось, столкновения на черном льду.
– Спасибо, – бросил он Драммонду.
– Всегда к вашим услугам, – чопорно отозвался галерист.
– До ресторана рукой подать, – заговорила Шарлотта, когда за ними закрылась дверь, и указала на поднимающийся в горку тротуар.
Они шли бок о бок. Прохожие, видимо, подозревали в нем виновника ее положения. Страйк вдыхал знакомый аромат «Шалимара». Она пользовалась этими духами с девятнадцати лет; иногда он покупал их ей в подарок. Ему снова вспомнилось, как много лет назад он шел этим маршрутом в какой-то итальянский ресторан для беседы, переросшей в ссору с ее отцом.
– Ты считаешь, я это подстроила.
Страйк промолчал. У него не было ни малейшего желания ввязываться в споры или предаваться совместным воспоминаниям. Когда они миновали два квартала вместо одного, он спросил:
– Ну и где этот ресторан?
– На Джермин-стрит. «Франко».
Он мгновенно вспомнил это заведение: именно там и состоялась давняя встреча с отцом Шарлотты. За встречей последовал скандал, короткий, но чрезвычайно яростный: все аристократическое семейство Шарлотты пылало гневом, но после этого они вдвоем вернулись к ней в квартиру и предались любви так неудержимо и страстно, что теперь ему хотелось это забыть – как она плакала даже в миг наивысшего блаженства, как ему на лицо капали горячие слезы, когда она кричала от наслаждения.
– Ой! Подожди, – резко сказала Шарлотта.
Страйк обернулся. Поддерживая живот двумя руками, она прислонилась к входной двери какого-то дома и нахмурилась.
– Сядь, – приказал он, досадуя от необходимости давать ей советы и помогать. – Вот сюда, на ступеньку.
– Нет, – отрезала Шарлотта, глубоко дыша. – Проводи меня до «Франко» – и можешь быть свободен.
Они пошли дальше.
Метрдотель разволновался: невооруженным глазом было видно, что Шарлотте нехорошо.
– Моя сестра приехала? – спросила она.
– Нет еще, – нервно ответил метрдотель и, подобно Генри Драммонду с Люсиндой, стал искать способа переложить на Страйка всю ответственность за эту лишнюю и тревожную проблему.
Не прошло и минуты, как Страйк уже сидел у окна – на месте Амелии, за столиком для двоих, к ним спешил официант с бутылкой воды, Шарлотта делала глубокие вдохи, а метрдотель ставил между ними хлебную корзину, высказывал осторожное предположение, что Шарлотте полегчает, если она немножко поест, и в то же время нашептывал Страйку, что готов по первому требованию вызвать «скорую».
В конце концов их оставили в покое. Страйк по-прежнему молчал. Он намеревался уйти, как только Шарлотта хоть немного порозовеет – ну или как только появится ее сестра. Вокруг них в элегантных интерьерах – натуральное дерево, кожа, стекло, черно-белые гравюры на черно-белых обоях с геометрическим рисунком – сидели прекрасно упакованные посетители, которые смаковали вино и пасту.
– Ты считаешь, я это подстроила, – вновь пролепетала Шарлотта.
Страйк сидел молча. Он высматривал за окном ее сестру, которую не встречал много лет и сейчас вовсе не хотел шокировать такой романтической сценой. Ему представлялись скрытые от посторонних глаз поджатые губы, с которых готовы были сорваться новые колкости в адрес его личности, происхождения и корыстных целей в отношении бывшей подруги – богатой, беременной, замужней, пришедшей к нему на свидание.
Шарлотта принялась жевать хлебную палочку, не спуская глаз со Страйка.
– Честное слово, я не знала, что тебя именно сегодня занесет в галерею, Корм.
Он не поверил ей ни на секунду. Встреча в Ланкастер-Хаусе и вправду была случайной: поймав на себе взгляд Шарлотты, он действительно заметил у нее в глазах вопрос, но еще одно совпадение – это уж чересчур. Если бы Страйк уверовал в невозможное, он бы даже подумал, что Шарлотта вызнала подробности его сегодняшнего разрыва с подругой.
– Ты мне не веришь.
– Это не важно. – Он все еще высматривал у входа Амелию.
– У меня был просто шок, когда Люсинда сказала, что Генри занят с тобой.
«Черта с два. Люсинда ни за что бы не сказала, кто сидит в директорском кабинете. Ты сама пронюхала».
– В последнее время у меня случается неприятнейшая вещь. – Шарлотта не умолкала. – Так называемые «схватки Брэкстона-Хикса». Беременность мне ненавистна.
Страйк понял, что не сумел скрыть первую пришедшую ему в голову мысль, когда Шарлотта, наклонившись к нему, тихо сказала:
– Я знаю, о чем ты думаешь. Но нашего с тобой я не убивала. Нет-нет.
– Не начинай, Шарлотта, – отрезал он, чувствуя, как земная твердь разверзается у него под ногами.
– Я потеряла…
– Избавь, – угрожающе бросил он. – Мы не будем мусолить события двухлетней давности. Меня это не интересует.
– Я прошла обследование у мамы…
– Сказано тебе: меня это не интересует.
Ему не терпелось уйти, но она почему-то сделалась еще бледнее, губы дрожали, а в лицо ему смотрели эти полные слез, жутко знакомые зеленые глаза в золотистую крапинку. Огромный живот казался инородным телом. Страйка бы не удивило, если бы Шарлотта, задрав майку, вытащила из-под нее подушку.
– Дорого бы я дала, чтобы они были от тебя.
– Что за фигня, Шарлотта.
– Будь они от тебя, это составило бы мое счастье.
– Не надоело врать? Ты никогда не хотела детей – равно как и я.
Слезы закапали ей на щеки. Она смахнула их трясущимися пальцами. Мужчина за соседним столиком делал вид, что не обращает на них внимания. Шарлотта, всегда гиперчувствительная к тому впечатлению, которое производит на окружающих, посмотрела на этого любопытного так, что он поспешил уткнуться в тарелку с тортеллини, а сама отщипнула кусочек хлеба и положила в рот, не переставая лить слезы.
В конце концов она запила хлеб водой, а потом, указав на живот, прошептала:
– Как мне их жаль. Жалость – вот мое единственное чувство. Мне жаль этих крошек потому, что их мать – я, а отец – Джейго. Нечего сказать, многообещающее начало жизни. На первых порах у меня было желание убить себя, не убивая их.
– Ну зачем же себе потакать, – холодно сказал Страйк. – Ты еще сможешь принести им пользу, разве нет?
– Я не хочу и никогда не хотела приносить пользу. Я хочу свободы.
– Свободы покончить с собой?
– Да. Или вернуть твою любовь.
Он наклонился к ней:
– У тебя есть муж. Скоро ты родишь ему детей. А у нас с тобой все кончено.
Она тоже подалась вперед. Это мокрое от слез лицо было прекраснее всего, что он видел в своей жизни. До него долетал аромат «Шалимара».
– Я всегда буду любить только тебя, больше всех на свете, – выговорила она, пленяя Страйка ослепительной белизной своей кожи. – И ты сам знаешь, что это правда. Никого из родных я не любила так сильно, как тебя. Я буду любить тебя сильнее, чем моих детей, я не перестану любить тебя даже на смертном одре. Я думаю только о тебе, когда мы с Джейго…
– Еще слово – и я уйду.
Откинувшись на спинку кресла, она теперь смотрела на Страйка, словно привязанная к рельсам жертва – на приближающийся поезд.
– Ты и сам знаешь, что это правда, – хрипло произнесла она. – Ты все знаешь.
– Шарлотта…
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – выдавила она. – Что я лгунья. Да, это так. Я лгунья, но в главном я не лгу никогда, в главном – никогда, Блюи.
– Не смей меня так называть.
– Ты не любил меня так сильно, чтобы…
– Не смей, черт побери, винить меня, – вопреки своему желанию сказал он. Никто еще не поступал с ним так, как она; никто даже близко к этому не подходил. – То, что мы расстались, – это все из-за тебя.
– Ты отказывался идти на компромиссы.
– Это я не шел на компромиссы? Я переехал к тебе жить, как ты того хотела…
– Ты отказался от работы, которую предложил тебе мой папа…
– Я не сидел без работы. У меня тогда уже появилось агентство.
– Насчет агентства я была не права и сейчас это понимаю. Твои успехи поразительны… Я читаю все, что о тебе пишут, постоянно. Джейго нашел это в моей истории поисков…
– Как же ты не замела следы? Со мной ты была куда осмотрительнее, когда трахалась с ним на стороне…
– Пока мы были с тобой вместе, я не спала с Джейго…
– Ты обручилась с ним через две недели после нашего расставания.
– Да, это произошло быстро, потому что я устроила, чтобы это произошло быстро, – с ожесточением сказала она. – Ты сказал, что я обманула тебя насчет ребенка, это меня обидело, оскорбило… да мы с тобой сейчас были бы женаты, не будь ты…
– Меню, – объявил официант, вырастая как из-под земли с двумя кожаными папками в руках.
Страйк отмахнулся:
– Я не останусь.
– Возьми для Амелии, – распорядилась Шарлотта, вырвала папку из рук официанта и шлепнула на стол перед Страйком.
– Сегодня у нас есть особые предложения, – сообщил официант.
– Мы похожи на тех, кто интересуется особыми предложениями? – рявкнул Страйк.
Немного постояв в немом удивлении, официант отошел, петляя между занятыми столиками и спиной выражая поруганное достоинство.
– Все это – романтическая хрень, – сказал Страйк, наклоняясь к Шарлотте. – Ты желала того, чего я не мог тебе дать. И все время показывала, что ненавидишь бедность.
– Я вела себя как избалованная стерва, – сказала Шарлотта. – Это так, я знаю, а потом я вышла за Джейго и получила по полной программе – все, что заслужила, и теперь не хочу больше жить.
– Речь идет не о поездках на курорты и не о брюликах, Шарлотта. Ты хотела меня сломать.
У нее застыло лицо, как часто бывало перед самыми мерзкими выходками, перед самыми безобразными сценами.
– Ты хотела отбить у меня охоту ко всему, что не касалось тебя самой. Это ли не доказывает, что я тебя любил, если я уволился из армии, запустил агентство, расстался с Дейвом Полвортом – со всем, что делало меня самим собой.
– Я никогда не стремилась тебя сломать, как у тебя язык повернулся?..
– Ты хотела меня раздавить, потому что это в твоих привычках. То, что оказывается перед тобой, нужно сломать, а иначе оно может раствориться в воздухе. Ты должна командовать. Если убить то, что оказывается перед тобой, то потом можно не смотреть, как оно умирает.
– Посмотри мне в глаза и скажи, что любил кого-нибудь после меня, любил так, как любил меня.
– Нет, такого не было, Господь уберег.
– Мы с тобой знали невероятно счастливые времена.
– Сделай одолжение, напомни: какие?
– Ночь на яхте у Бенджи в Маленькой Франции…
– Твое тридцатилетие? Рождество в Корнуолле? Так весело – ухохочешься.
Ее рука вновь опустилась на живот. Под тонким черным трикотажем Страйку померещилось едва заметное шевеление, будто у Шарлотты под кожей гнездилось что-то чуждое, нечеловеческое.
– Шестнадцать лет, хоть и с перерывами, я отдавал тебе все лучшее, что только мог дать, но тебе было мало, – сказал Страйк. – Однако в жизни наступает такой момент, когда ты прекращаешь все попытки спасти человека, который вознамерился утянуть тебя за собой на дно.
– Ой, я тебя умоляю! – сказала она, и тут хрупкая, отчаявшаяся Шарлотта исчезла, а ее место заняла другая: жесткая, расчетливо-ледяная, умная. – Ты и не собирался меня спасать, Блюи. Ты собирался решить меня, как задачку. А это большая разница.
Появление этой второй Шарлотты ничуть его не огорчило: она была столь же знакомой, как ее хрупкая версия, но эту вторую не страшно было обидеть.
– Сейчас ты ко мне потянулась единственно из-за того, что я стал известен, а ты замужем за каким-то куском дерьма.
Она проглотила это не моргнув глазом и только слегка разрумянилась. Шарлотта была в своей стихии – она всегда любила скандалы.
– До чего же ты предсказуем. Я ожидала услышать: «Ты вернулась потому, что я стал известен».
– Что ж, ты действительно умеешь всплывать на поверхность, почуяв драму, Шарлотта, – сказал Страйк. – Помню, в прошлый раз ты появилась сразу после того, как мне оторвало ногу.
– Вот гад, – сказала она с холодной улыбкой. – Значит, так ты объясняешь то, что я выхаживала тебя много месяцев подряд?
У него зазвонил мобильный: Робин.
– Привет, – сказал он, отворачиваясь от Шарлотты и не забывая смотреть в окно. – Как дела?
– Приветик, я че хочу сказать, – начала Робин с кондовым йоркширским акцентом, – сегодня меня не жди, слышь? Я с подружкой в гости иду. Потусить малость.
– Как я понимаю, где-то рядом стоит Флик? – поинтересовался Страйк.
– Ну, типа того, а ты, если че, женушке своей звякни, как заскучаешь, лады?
– Непременно так и сделаю, – ответил Страйк, посмеиваясь под ледяным взглядом Шарлотты. – Может, рявкнуть на тебя? Для пущей убедительности?
– Нет уж, катись! – выкрикнула Робин и дала отбой.
– Кто звонил? – У Шарлотты сузились глаза.
– Мне пора, – сказал Страйк, опуская телефон в карман, и потянулся за тростью, которая упала под стол во время их с Шарлоттой перепалки.
Понимая, к чему идет дело, Шарлотта умудрилась наклониться боком и подобрать трость раньше Страйка.
– А где та тросточка, которую я тебе подарила? – спросила она. – Ротанговая?
– Ты же оставила ее себе, – напомнил он.
– А эту кто тебе купил? Робин?
На фоне параноидальных и зачастую диких обвинений Шарлотты иногда проскальзывали на удивление точные догадки.
– Да, представь, она самая, – ответил Страйк и тут же об этом пожалел.
Он начал играть по ее правилам, и она немедленно приняла свое третье, редкое обличье, не ледяное и не хрупкое, а безрассудно честное.
– Единственное, что удерживает меня на плаву во время беременности, – это мысль о том, что, произведя их на свет, я смогу уйти.
– Ты собираешься бросить детей, едва исторгнув их из своего чрева?
– Еще три месяца мне сидеть в клетке. Им всем подавай мальчика, они с меня глаз не спускают. Но после родов все изменится. Я смогу уйти. Мы оба знаем, что мать из меня получится никчемная. Крошкам будет лучше с Россами. Мать Джейго уже готовит себя на замену их мамочке.
Страйк протянул руку, чтобы забрать трость. Шарлотта помедлила, но отдала. Страйк встал.
– Привет от меня Амелии.
– Она не придет. Я тебя обманула. Я знала, когда ты будешь у Генри. Вчера мы с ним встретились на закрытом просмотре. Он рассказал, что ты придешь его опрашивать.
– Прощай, Шарлотта.
– Я заранее предупредила, что хочу заполучить тебя обратно.
– А я не хочу. Зря стараешься.
– Не учи ученого, Блюи.
Страйк похромал прочь из ресторана; официанты глазели ему вслед, давая понять, что знают, как он обхамил их собрата. Когда он хлопнул дверью, у него возникло такое чувство, будто Шарлотта не оставила его в покое, будто приставила к нему дьяволицу, которая будет летать за ним до следующей их встречи.
