Часть вторая

Дело Чизуэлла, уникальное с самого начала, не отошло на второй план даже после смерти их клиента.

Пока выполнялись необходимые действия и процедуры, связанные с оформлением обнаруженного трупа, Страйка и Робин доставили с Эбери-стрит в Скотленд-Ярд и допросили по отдельности. Страйк понимал, что редакции всех лондонских газет уже бурлят из-за гибели члена правительства, и в самом деле: когда они с Робин шесть часов спустя вышли из дверей Скотленд-Ярда, колоритные подробности личной жизни Чизуэлла уже муссировались по всем теле- и радиоканалам, браузеры мобильников ломились от выдержек из новостных сайтов, а в блогах и соцсетях выдвигались самые причудливые версии, сопровождаемые множеством карикатур, на которых мириады Чизуэллов погибали от рук бесчисленных призрачных врагов. Подъезжая на такси к Денмарк-стрит, Страйк прочел, например, как Чизуэлла, продажного капиталиста, убила русская мафия, когда он не поделился барышами от какой-то туманной противозаконной сделки; по другим сведениям, Чизуэлл, приверженец незыблемых британских ценностей, пал жертвой мстительных исламистов, выступив против распространения законов шариата.

К себе в мансарду Страйк поднялся только для того, чтобы захватить самое необходимое, перед тем как укрыться в доме Ника с Илсой, своих давних друзей, гастроэнтеролога и адвоката соответственно. Робин по настоянию Страйка тоже взяла такси и помчалась прямиком к себе домой, на Олбери-стрит, где ее властно обнял Мэтью, чье напускное сочувствие, не способное никого обмануть, было, по мнению Робин, хуже неприкрытого бешенства.

На другой день, узнав, что Робин повторно вызывают на допрос в Скотленд-Ярд, Мэтью вышел из себя:

– Понятно! Этого следовало ожидать!

– Как ни странно, никто, кроме тебя, этого не ожидал, – парировала Робин, которая только что сбросила четвертый за сегодняшнее утро звонок матери.

– Я говорю не о том, что Чизуэлл наложил на себя руки…

– Посвященные произносят «Чизл».

– Я говорю о том, что ты добровольно сунула голову в петлю, когда полезла в парламент!

– Не волнуйся, Мэтт, я сообщу полиции, что ты с самого начала был против. Не хочу, чтобы этот случай помешал твоей карьере!

Но второй дознаватель, как ей показалось, не имел прямого отношения к полиции. Где служит этот тихий человек в сером костюме – так и осталось тайной. Он нагнал на нее гораздо больше ужаса, чем вчерашние полицейские, которые проявляли настырность, а временами – прямую агрессию. Робин выложила ему все, что видела и слышала в палате общин, опустив только разговор между Делией Уинн и Аамиром Малликом, записанный вторым подслушивающим устройством. Успокаивая совесть, она повторяла себе, что эта запись никак не касается смерти Чизуэлла, однако при повторном входе в здание Скотленд-Ярда ее точил червячок вины и страха. Ведь та беседа происходила за закрытыми дверями, после окончания рабочего дня, а значит, могла быть услышана только в записи, при помощи специального оборудования. После контакта со спецслужбами на Робин напала такая паранойя (как ей хотелось верить, надуманная), что она позвонила Страйку не со своего мобильного, а из таксофонной будки у метро.

– Иду на повторный допрос. Почти уверена, это МИ-пять.

– Логично, – сказал Страйк и немного успокоил ее своим обыденным тоном. – Должны же они тебя проверить: может, ты совсем не та, за кого себя выдаешь. Слушай, а тебе есть куда переехать из дому? Даже если пресса до нас еще не добралась, ждать осталось совсем недолго.

– Наверно, смогу вернуться в Мэссем, – ответила Робин, – но, если меня объявят в розыск, туда нагрянут в первую очередь. Ведь после истории с Потрошителем так и случилось.

В отличие от Страйка, у нее не нашлось друзей, готовых негласно дать ей крышу над головой. Все ее друзья были одновременно друзьями Мэтью и, вне всякого сомнения, побоялись бы пустить к себе особу, попавшую в поле зрения спецслужб. Так и не решив, как ей быть, она вернулась на Олбери-стрит.

До поры до времени пресса обходила ее стороной, хотя имя Чизуэлла не сходило с первых полос. «Мейл» уже опубликовала материал на полный разворот, где освещались всевозможные скандалы и пертурбации, преследовавшие Чизуэлла. «В свое время считавшийся возможным кандидатом на пост премьер-министра…»; «…соблазнительная итальянка Орнелла Серафин, интрижка с которой разрушила его первый брак»; «…на знойной Кинваре Ханратти, которая была моложе его на тридцать лет»; «Его старший сын, лейтенант Фредди Чизуэлл, погиб в Ираке, в ходе боевых действий, которые активно поддерживал министр»; «Младший из его детей, Рафаэль, управляя автомобилем в состоянии наркотического опьянения, сбил молодую мать, которая скончалась на месте».

Публиковались обширные подборки отзывов его коллег и знакомых: «блестящий ум»; «в высшей степени компетентный министр, один из самых ярких молодых последователей Маргарет Тэтчер»; «если бы не бурная личная жизнь, мог бы достичь небывалых высот»; «на первый взгляд несдержанный и порой грубоватый, тот Джаспер Чизуэлл, которого я знал в молодые годы – мы с ним учились в Хэрроу, – был остроумным, интеллектуально развитым юношей».

Так прошло пять дней, но широкомасштабная медийная кампания таинственным образом умалчивала о Страйке и Робин, а кроме того, нигде не просочилось ни единого слова о шантаже.

Утром в пятницу, на той неделе, когда был обнаружен труп Чизуэлла, Страйк преспокойно сидел в лучах солнечного света за кухонным столом у Ника с Илсой.

Хозяева дома ушли на работу. После долгих, но безуспешных попыток завести ребенка Ник и Илса взяли двух котят, которых по настоянию Ника назвали Осси и Рикки, в честь двух игроков «Спурсов» – кумиров его юности. Котята, лишь недавно привыкшие сидеть на коленях у своих приемных родителей, не приветствовали появление здоровенного чужака. Оставаясь с ним наедине, они залезали на самый верх кухонного шкафа. Страйк постоянно чувствовал на себе взгляд двух пар бледно-зеленых глаз, с высоты следивших за каждым его движением.

Впрочем, двигался он не так уж много, а за истекшие полчаса и вовсе не сошел с места, изучая сделанные Робин фотографии, для удобства распечатанные на принтере Ника. В конце концов Страйк отобрал девять снимков, а остальные сложил в стопку и подровнял, отчего взъерошенный Рикки даже вздрогнул. Пока Страйк изучал отобранные изображения, Рикки немного успокоился и только помахивал кончиком черного хвоста в ожидании следующей вражеской выходки.

На первом фото была снятая крупным планом маленькая полукруглая метка на левой руке Чизуэлла.

На втором и третьем под разными углами фигурировал стакан на журнальном столике перед телом Чизуэлла. На дне оставалось примерно с палец апельсинового сока, а на стенках виднелся порошкообразный осадок.

Четвертый, пятый и шестой снимки Страйк выложил в ряд. Труп был снят в разных ракурсах, отчего в кадр попадали различные части гостиной. У Страйка появилась возможность изучить и стоящую в углу искореженную шпагу, и невыцветший прямоугольник от какой-то картины над каминной полкой, а под ним – пару еле заметных на темном фоне медных крючков на расстоянии чуть менее метра один от другого.

Положенные рядом снимки номер семь и восемь давали возможность рассмотреть журнальный столик целиком. Письмо Кинвары лежало поверх книжек и бумаг, среди которых затесалось одно письмо с подписью «Бренда Бейли». На книжных переплетах удалось прочесть лишь часть имени одного автора – «Кату…» – и различить какой-то пейпербэк издательства «Пингвин». Под столом виднелся вытертый ковер.

На последней, девятой фотографии, которая представляла собой увеличенный Страйком фрагмент одного из снимков с изображением покойного, хорошо просматривался оттопыренный карман брюк: Робин поймала в кадр нечто сверкающее золотом. Изучение этой вещицы прервал телефонный звонок. Это была хозяйка дома, Илса.

– Привет. – Встав из-за стола, Страйк захватил пачку «Бенсон энд Хеджес» и зажигалку.

Осси и Рикки ускакали подальше, на соседние навесные шкафы, опасаясь, как бы Страйк не запустил в них чем-нибудь тяжелым. Страйк убедился, что им не светит выскользнуть в сад, быстро вышел на задний двор и плотно затворил кухонную дверь.

– Что нового?

– Кое-что есть. Похоже, ты был прав.

Страйк опустился на чугунную скамью и закурил.

– Рассказывай.

– Я встречалась за чашкой кофе со сведущим человеком. По понятным причинам он не мог говорить свободно, однако я изложила ему твою версию, и он сказал: «Весьма вероятно». Я спросила: «Собрат-политик?» – а он: «И это весьма вероятно», тогда я заметила, что в подобных случаях массмедиа обычно не остаются в стороне, и он опять же согласился.

Страйк выпустил дым.

– Спасибо, Илса, я твой должник. У меня тоже хорошая новость: я не собираюсь у вас тут долго отсвечивать.

– Корм, ты же знаешь, мы тебе всегда рады.

– Понимаешь, коты меня невзлюбили.

– Ник говорит: они за версту чуют, от кого пахнет «Арсеналом».

– Ряды юмористов потеряли бесценное сокровище, когда твой муж выбрал медицину. С меня сегодня ужин и мытье посуды.

После этого Страйк позвонил Робин. Та ответила после второго сигнала:

– Все в порядке?

– Я выяснил, почему нас не осаждает пресса. Делия наложила безусловный запрет на публикации. Всем СМИ запрещено упоминать, что Чизуэлл пользовался нашими услугами, иначе сама собой всплывет история с шантажом. Илса сегодня встречалась с членом Верховного суда – тот все подтвердил.

Повисла пауза: Робин переваривала эту информацию.

– Значит, Делия убедила судью, что шантаж – это выдумка Чизуэлла?

– Именно так: он якобы хотел нашими руками добыть компромат на своих врагов. Неудивительно, что судья на это повелся. Весь мир считает, что Делия – сама честность: белая и пушистая.

– Но Иззи знала, почему я появилась у нее в офисе, – возразила Робин. – Близкие Чизуэлла подтвердят, что его шантажировали.

Страйк рассеянно стряхнул пепел в горшок с розмарином – гордость Илсы.

– Ты думаешь? А может, они решат замять это дело, раз Чизуэллу теперь все равно?

Он истолковал ее молчание как неохотный знак согласия.

– СМИ будут оспаривать запрет в суде, разве нет?

– Уже пытались, по словам Илсы. Будь я редактором какой-нибудь бульварной газетенки, непременно организовал бы за нами с тобой слежку, поэтому бдительность терять нельзя. Сегодня я возвращаюсь в контору, а тебе лучше не высовываться.

– Долго еще? – спросила Робин.

Уловив в ее голосе напряжение, он приписал его нервозности последних дней.

– Будем действовать по обстоятельствам, Робин. Полно народу знает, что ты подвизалась в парламенте. Еще при жизни Чизуэлла к тебе проявляли интерес, а теперь, когда стало известно, кто ты на самом деле, а его уже нет в живых, за тобой, будь уверена, начнется охота.

Робин промолчала.

– Ты со счетами разобралась? – спросил он.

Она сама взвалила на себя эту работу, ненавистную обоим.

– Баланс мог бы выглядеть намного лучше, да вот Чизуэлл нам задолжал.

– Попробую-ка я намекнуть родне, – решил Страйк, потирая глаза, – но есть в этом некоторая бестактность – требовать денег, когда у них похороны на носу.

– Я в очередной раз просматривала снимки, – сказала Робин. При каждом разговоре они неизбежно возвращались к обсуждению покойного и той обстановки, в которой его нашли.

– И я тоже. Обнаружила что-то новое?

– Да: пару медных крючочков на стене. Думаю, шпага обычно…

– …висела под исчезнувшей картиной?

– Точно. Как по-твоему, она принадлежала Чизуэллу, еще с гусарских времен?

– Очень возможно. Или кому-нибудь из его предков.

– Я так и не поняла: зачем ее сняли? И почему она так покорежена?

– Думаешь, Чизуэлл сорвал ее со стены, чтобы защищаться от убийцы?

– Ты впервые, – с расстановкой выговорила Робин, – произнес это слово. Убийца.

На Страйка спикировала оса, но, не выдержав сигаретного дыма, с жужжанием умчалась прочь.

– Это я пошутил.

– Неужели?

Страйк вытянул перед собой ноги и стал разглядывать ступни. Сидя в четырех стенах, в тепле, он не заморачивался с тапками и носками. Босая ступня, редко видевшая солнечный свет, была бледной и волосатой. Протезированная ступня, монолитная углеволоконная колодка без пальцев, тускло поблескивала на свету.

– Ситуация, вообще говоря, неординарная, – заговорил Страйк, шевеля имеющимися пальцами. – Прошла уже неделя – и ни одного ареста. Но ведь полицейские наверняка заметили все то же, что и мы.

– А Уордл не в курсе? У Ванессы болен отец. Она взяла отпуск по семейным обстоятельствам, иначе я бы спросила у нее.

– В преддверии Олимпиады Уордл погряз в антитеррористических мероприятиях. Но при этом проявил небывалую тактичность, а ведь мог бы и оставить голосовое сообщение с подколами насчет клиента, который умер прямо на мне.

– Корморан, я там наступила на гомеопатические пилюли, ты обратил внимание, как они называются?

– Нет, – ответил Страйк. На выбранных им фотографиях этого тюбика не было. – И как же?

– «Лахезис». Я увеличила масштаб и посмотрела.

– А что в этом особенного?

– Когда Чизуэлл зашел к нам в офис, процитировал в лицо Аамиру латинский стих и высказался насчет «человека его привычек», он среди прочего упомянул Лахесис. По его словам, это…

– Одна из богинь судьбы.

– Точно. Она раздает жребий.

Несколько секунд Страйк молча курил.

– Довольно зловеще, – сказала Робин.

– Да, это правда. А название стиха? Автор?

– Все время пытаюсь вспомнить, но никак… подожди-ка… – осеклась вдруг Робин. – Он назвал номер.

– Катулл. – Сидя на чугунной скамье, Страйк выпрямил спину.

– А ты откуда знаешь?

– Катулловы стихи идут не под названиями, а под номерами. А у Чизуэлла на журнальном столике был потрепанный том Катулла. Катулл описал массу занятных склонностей: инцест, содомию, педофилию… вот только скотоложство вроде упустил. Зато у него есть знаменитые строки про воробушка, которого никто не ласкает. Любопытное совпадение, ты не находишь? – (Но Робин пропустила мимо ушей его треп.) – Вероятно, Чизуэллу прописали это лекарство, и оно навеяло ему мысли о судьбе?

– По-твоему, он был из тех, кто верит в гомеопатию?

– Нет, – признал Страйк, – но если ты считаешь, что убийца в качестве эффектного жеста бросил на пол тюбик с наклейкой «Лахезис»…

До его слуха донеслась отдаленная трель.

– Принесла кого-то нелегкая, – сказала Робин. – Пойду…

– Не открывай сразу, посмотри, кто там. – Страйка вдруг охватило дурное предчувствие.

Ее шаги, как он понял, приглушал ковер.

– О боже.

– Кто пришел?

– Митч Паттерсон.

– Он тебя разглядел?

– Нет, я же наверху.

– Не впускай его.

– Ни за что.

Почему-то она вдруг задышала шумно и прерывисто.

– У тебя там все нормально?

– Все хорошо, – сдавленным голосом ответила Робин.

– Что он?..

– Мне надо идти. Я перезвоню.

Связь прервалась.

Страйк опустил мобильный на скамью рядом с собой. Пальцам сразу стало горячо, но оказалось – сигарета догорела до фильтра. Загасив ее о раскаленный солнцем камень садовой дорожки, он перебросил окурок через забор – к соседям, которых недолюбливали Ник и Илса, но тут же закурил вновь, думая о Робин.

Он не на шутку встревожился. Конечно, нетрудно было ожидать, что после роковой находки и беседы с представителем спецслужб на Робин обрушатся переживания и тревоги, но ко всему прочему он заметил, что в этом телефонном разговоре она проявляла рассеянность и задавала один и тот же вопрос по два-три раза. Помимо этого ее одолевало нездоровое, с его точки зрения, желание как можно скорее вернуться в контору или хотя бы выйти на улицу.

Решив, что ей необходим отдых, Страйк умолчал о новой версии, которую собирался разрабатывать, потому как Робин стала бы непременно рваться в бой.

Суть заключалась в том, что для него дело Чизуэлла началось не с заявления ныне покойного министра о шантаже, а с рассказа Билли Найта о задушенном и закопанном в землю младенце в розовом одеяле. С момента последней мольбы парня о помощи Страйк терпеливо набирал номер, с которого был сделан звонок. В конце концов трубку из любопытства снял прохожий, который подтвердил, что говорит из уличной будки на обочине Трафальгарской площади.

Но ведь оставалась же вероятность, пусть даже мизерная, что Билли вернется туда, где один раз уже искал помощи? Накануне во второй половине дня Страйк час за часом бродил по Трафальгарской площади, хотя и понимал, насколько призрачны шансы увидеть там Билли. Но сидеть сиднем было невмоготу.

Созрело у него и еще одно решение, на первый взгляд опрометчивое, связанное с немалыми затратами, на которые агентство сейчас пойти не могло: поручить Барклаю постоянную слежку за Джимми и Флик.

– Дело хозяйское, – сказал ему шотландец, получив инструкции. – А что ищем-то?

– Билли, – ответил Страйк. – Или, на худой конец, любые странности.

Естественно, из очередной кипы счетов Робин однозначно сделала бы вывод об этом поручении.

Ни с того ни с сего у Страйка возникло такое чувство, будто за ним наблюдают. И впрямь: на подоконнике, рядом с кухонной раковиной, сидел Осси – тот кошарик, что понаглее, – и не сводил с него бледно-нефритовых глаз. В кошачьем взгляде читалось осуждение.