Опасаясь в открытую нарушать предписание, фоторепортеры не ринулись в Вулстон на похороны Чизуэлла. Некие организации, ранее остававшиеся в стороне, распространили сухую, сжатую информацию о состоявшейся заупокойной службе. Вначале Страйк хотел послать цветы, но передумал, чтобы это не выглядело бесцеремонным напоминанием о неоплаченном счете за оказанные услуги. Между тем полиция начала официальное расследование, которое, впрочем, было приостановлено до уточнения фактов.

А потом, совершенно неожиданно, интерес к делу Джаспера Чизуэлла как-то угас. Создавалось впечатление, будто найденный труп, который в течение недели порождал целую лавину газетных публикаций, сплетен и домыслов, заслонили очерки о спортсменах, репортажи о подготовке к Олимпиаде и олимпийские прогнозы; страну трясло как в лихорадке – ни сторонники, ни противники предстоящих Игр не могли оставаться равнодушными.

Робин по-прежнему ежедневно звонила Страйку, требуя, чтобы он подключил ее к работе, но тот стоял на своем. Мало того что у ее дома еще дважды появлялся Митч Паттерсон, так еще напротив агентства непонятно откуда взявшийся уличный музыкант целую неделю бренчал на гитаре, всякий раз путал аккорды при виде Страйка и постоянно хватался за телефон. Видимо, газетчики не забывали, что Олимпиада – явление временное, а в неординарной истории Джаспера Чизуэлла, зачем-то нанявшего частных сыщиков, еще не поставлена точка.

Никто из знакомых Страйку сотрудников полицейского управления не был посвящен в ход расследования. По ночам Страйк, умевший засыпать даже в спартанских условиях, ворочался в постели не смыкая глаз и слушал нарастающий шум Лондона, преображенного туристами со всего света, слетающимися на Олимпиаду. В последний раз такая затяжная бессонница напала на него в госпитале, когда он очнулся после ампутации. Тогда ему не давал уснуть нестерпимый зуд в отсутствующей стопе.

С Лорелеей они не виделись со дня паралимпийского приема. Оставив Шарлотту на тротуаре, он помчался на Трафальгарскую площадь разыскивать Билли и в результате появился в ресторане еще позже, чем обещал. Усталый и истерзанный, раздосадованный неудачными поисками, выбитый из колеи нежданной встречей со своей бывшей, он входил в ресторан, предвидя, а точнее, надеясь, что Лорелея не выдержала и ушла.

Но нет: она безропотно дождалась его за столиком и тут же, как мысленно выразился Страйк, сыграла на противоходе. Вместо того чтобы выяснять отношения, она извинилась за дурацкие и неуместные – буквально – излияния в постели, которыми только испортила ему настроение, отчего до сих пор искренне переживала.

Страйк, залпом осушивший полстакана пива, чтобы подготовиться к неминуемым, как ему казалось, упрекам в нежелании более серьезных и более прочных отношений, оказался в тупике. Когда она сама призналась, что сказала «я тебя люблю» просто в эйфории, его заранее приготовленная отповедь сделалась бесполезной; а учитывая, что при ресторанном освещении Лорелея выглядела совершенно обворожительно, ему проще было принять ее объяснение за чистую монету, нежели провоцировать разрыв, не нужный ни ему, ни ей. В течение следующей недели, проведенной порознь, они обменивались сообщениями и звонками, хотя, конечно, с Робин он созванивался намного чаще. Лорелея проявила полное понимание, узнав от Страйка, что его покойный клиент, министр, задохнулся в полиэтиленовом пакете.

Не могло смутить Лорелею даже то, что Страйк отказался смотреть вместе с ней трансляцию открытия Олимпийских игр, потому как уже договорился на этот вечер с Люси и Грегом. Люси до сих пор не спускала глаз с Джека и потому не разрешила Страйку на выходных сводить его в Имперский военный музей, предложив взамен домашний ужин. Пересказывая все это Лорелее, Страйк почувствовал, что она надеется на приглашение пойти с ним, чтобы познакомиться хоть с кем-нибудь из его близких. Тогда он честно сказал, что собирается туда один, так как должен побыть с племянником, который долгое время был обделен его вниманием; Лорелея без обид приняла такое объяснение и только спросила, найдется ли у него свободная минутка завтра вечером.

Добираясь на такси от станции метро «Бромли-стрит» до дома сестры и зятя, Страйк невольно раскладывал по полочкам свои отношения с Лорелеей, поскольку Люси имела привычку вытягивать из него подробности личной жизни. В частности, из-за этого он обычно уклонялся от родственных сборищ. Люси переживала, что брат в свои без малого тридцать восемь лет так и не женился. Однажды дело дошло до того, что она по собственной инициативе позвала в гости какую-то знакомую с явным намерением сосватать ее брату. Из этой неловкой для всех ситуации Страйк сделал только один вывод: что сестра совершенно не знает его вкусов и потребностей.

По мере того как такси углублялось в стандартно-благополучный пригородный район, Страйк все больше утверждался в следующей неуютной мысли: Лорелея не потому соглашается на такие легкие отношения, что избегает, как и он сам, долгосрочных обязательств, а лишь потому, что стремится любой ценой удержать его при себе.

Мимо проносились большие дома с ухоженными лужайками и гаражами на две машины, а Страйк рисовал в своем воображении то Робин, которая звонила ему каждый день в отсутствие мужа, то Шарлотту, которая после приема легко опиралась на его руку, спускаясь на шпильках по лестнице Ланкастер-Хауса. Однако за десять с лишним месяцев он уже привык, что под боком всегда есть та, с которой ему приятно и удобно: отзывчивая, ненавязчивая, эротичная, умело изображающая отсутствие любви. В его власти, рассуждал Страйк, либо пустить эти отношения на самотек, но держать ухо востро (не уточняя смысла этой фразы), либо признать, что он лишь оттягивает неизбежное и чем дольше будет плыть по течению, тем болезненнее окажутся последствия.

Такие мысли отнюдь не настраивали на праздничный лад, и у дома сестры, где навстречу ему тянулся куст магнолии, а в окне восторженно плескалась тюлевая занавеска, его захлестнула необъяснимая обида на сестру, как будто в ней был корень всех зол.

Не успел он постучаться, как дверь распахнул Джек. Учитывая, в каком состоянии видел его Страйк в прошлый раз, мальчуган сейчас выглядел на удивление крепким, и детектив разрывался между удовольствием от выздоровления племянника и досадой на сестру-наседку, которая вынудила его тащиться в Бромли – с неудобствами и тратами времени.

Однако Джек пришел в такой неподдельный восторг от приезда дяди Корморана, так азартно выспрашивал подробности их совместного пребывания в больнице (сам-то он был тогда погружен в блаженное бесчувствие), что Страйк растаял, а племянник к тому же вытребовал себе место за столом рядом с дядей и на весь вечер единолично завладел его вниманием. Судя по всему, Джек чувствовал незримую связь со Страйком по той причине, что каждый из них перенес срочную операцию, причем очень тяжелую. Племянник допытывался все новых и новых подробностей ампутации; в конце концов Грег опустил нож с вилкой и оттолкнул от себя тарелку, изображая дурноту. Отец, похоже, недолюбливал среднего сына – Джека. Зная привычку Грега всем затыкать рот, Страйк с мстительным удовольствием отвечал на все детские вопросы. Впрочем, сегодня Грег, памятуя о состоянии здоровья сына, проявлял чудеса сдержанности. Люси, которая не улавливала никаких подводных течений, весь вечер сияла, умиляясь беседе Страйка с Джеком. Растроганная доброжелательностью и терпением брата, она даже не требовала подробностей его личной жизни.

Дядя с племянником вышли из-за стола закадычными друзьями, Джек устроился на диване перед телевизором рядом со Страйком и, пока не началась прямая трансляция открытия Олимпиады, болтал напропалую, выясняя среди прочего, покажут ли им военных, стрелковое оружие и зенитки.

Его невинная реплика вернула Страйка к Джасперу Чизуэллу, который, по сведениям Робин, возмущался, что на этой крупнейшей трибуне страны никто не собирается прославлять военную мощь Британии. Отсюда мысли Страйка переметнулись к Джимми Найту: неужели он тоже сидит где-нибудь перед ящиком и готовится брызгать ядом на эту церемонию, которую он окрестил «маскарадом капитализма».

Грег протянул шурину бутылку «Хайнекена».

– Смотрите, начинается! – захлебнулась от восторга Люси.

Трансляции предшествовал обратный отсчет времени. Через несколько секунд один из пронумерованных воздушных шаров почему-то не лопнул. «Только бы не облажались», – подумал Страйк, забыв обо всем остальном в порыве патриотизма.

Но церемония оказалась настолько эффектной, что Страйк досмотрел ее до конца, понимая, что не успеет на последний поезд, и согласился переночевать на диване, а утром в субботу позавтракать со всей семьей.

– Агентство, надеюсь, процветает? – спросил Грег за приготовленной Люси поджаркой.

– Более или менее, – сказал Страйк.

Обычно он избегал говорить с Грегом о делах: зять, похоже, завидовал его успехам. А прежде открыто выказывал раздражение от блестящей армейской карьеры Страйка. Пока Страйк в ответ на все расспросы терпеливо описывал структуру бизнеса, права и обязанности внештатных сотрудников, особый статус Робин как договорного партнера и перспективы дальнейшего развития, ему – не в первый раз – бросилась в глаза плохо скрываемая надежда Грега, что его родственник, до мозга костей солдафон, не способный ориентироваться в гражданском деловом мире, забудет или упустит из виду какие-нибудь важные моменты.

– Итак, в чем состоит твоя конечная цель? – вопрошал он, пока Джек, сидя под боком у Страйка, ждал своей очереди, чтобы продолжить беседу об армии. – Полагаю, ты хочешь поставить дело так, чтобы вообще не топтать улицы? Чтобы руководить всеми операциями из офиса?

– Нет, – ответил Страйк. – Протирать штаны я мог бы и в армейских структурах. Цель заключается в том, чтобы сколотить надежный штат сотрудников, которые будут выполнять постоянный объем заказов и прилично зарабатывать. А в краткосрочной перспективе нужно пополнить наш банковский счет, чтобы пережить голодное время.

– Амбиции, прямо скажем, скромные, – поддел его Грег. – Учитывая, что тебе обеспечена бесплатная реклама после дела Потрошителя…

– Это сейчас не обсуждается, – резко сказала Люси, колдовавшая над сковородой, и Грег, покосившись на среднего сына, умолк, что позволило Джеку влиться в беседу и разузнать, из чего состоит десантно-штурмовая полоса препятствий.

Люси, радуясь семейной встрече, цвела от удовольствия и после завтрака на прощанье обняла брата.

– Дайте знать, когда я смогу забрать Джека, – напомнил Страйк, поглядывая на сияющего племянника.

– Непременно, Стик, и огромное тебе спасибо. Я никогда не забуду, что ты…

– Я не сделал ровным счетом ничего. – Страйк легонько похлопал ее по спине. – Он сам справился. Крепкий ты парень, Джек, а? Спасибо за гостеприимство, Люс.

Страйк посчитал, что вырвался как раз вовремя. На подходе к станции он докурил сигарету; до отправления поезда, идущего к центру Лондона, оставалось еще десять минут. Ему вспомнилось, что за завтраком Грег вернулся к своей обычной манере поведения, энергичной и въедливой, а Люси успела задать пару вопросов о Робин и этим ограничила свой интерес к отношениям брата с женским полом. Затем, приуныв, Страйк обратился мыслями к Лорелее, но тут у него зазвонил телефон.

– Алло?

– Это Корморан? – спросил смутно знакомый женский голос с аристократической интонацией.

– Да. С кем имею честь?

– Это Иззи Чизл, – ответила собеседница так, будто у нее заложило нос.

– Иззи?! – удивился Страйк. – Э… как дела?

– Кое-как держусь. Да, мы получили твой инвойс.

– Так. – Он гадал, не начнет ли она оспаривать весьма солидную итоговую сумму.

– Готова хоть сейчас вручить тебе гонорар, если ты сможешь… Скажи, у тебя есть возможность заехать ко мне домой? Быть может, прямо сегодня, если это удобно? Выкроишь время?

Страйк посмотрел на часы. Впервые примерно за месяц у него не было намечено никаких дел, кроме ужина у Лорелеи; перспектива урвать крупный чек выглядела чрезвычайно заманчивой.

– Да, сегодня вполне удобно, – ответил он. – Ты сейчас где, Иззи?

Она дала ему адрес в Челси.

– Через час я у тебя.

– Идеально, – с облегчением выдохнула она. – До встречи.