Глава 22. Слуга четырех господ
В камере арестованного подпоручика Лыкова-Нефедьева состоялось совещание. Николай представил друг другу Забабахина с Тришатным. Полицмейстер был напряжен и на расспросы Алексея Николаевича отвечал рассеянно: много хлопот, служба нервная. Он же начал разговор:
— Николай Алексеевич, что за новые обстоятельства? Я бросил все дела. Хотелось бы уже вечером отбыть: губернатор еле-еле отпустил.
Лыков решил не откладывать в долгий ящик. Он встал, обошел стол и оказался перед шпионом.
— Кузьма Павлович, поднимите, пожалуйста, левую штанину.
— Это еще зачем? — недоуменно спросил тот, глядя на сыщика исподлобья.
— Хочу убедиться, что у вас на икре имеется родимое пятно. Размером с…
Договорить он не успел. Он сильного удара ногой в грудь Лыков отлетел в сторону. Дыхание у него перехватило, в глазах потемнело… Коллежский советник не успел увидеть движение противника. И даже не предполагал, что можно так ударить, не вставая со стула.
Он вскочил уже через пару секунд, но диспозиция за это время переменилась. Белый китаец стоял посреди комнаты, собранный, с кулаками наготове. А капитан с подпоручиком валялись по углам. Увидев, что Алексей Николаевич снова на ногах, Забабахин ощерился:
— Мало? Держи еще!
Снова мелькнуло в воздухе, но Лыков был уже готов. Он отклонился на вершок, кулак противника пролетел мимо. Расстояния для замаха не оставалось, но сыщику этого и не требовалось. Он коротко махнул рукой, как кошка лапой. Подъесаул с грохотом полетел на пол, ударился головой о стол и затих.
Алексей Николаевич стащил с его ноги сапог, задрал штанину и удовлетворенно крякнул:
— Ну, что я говорил? Нет пятна.
Офицеры поднялись, охая и потирая ушибленные места. Наклонились над лежащим противником.
— Действительно, чисто, — подтвердил капитан. — Абсолютная улика.
— Ну ты, папа, даешь, — с уважением заявил Лыков-Нефедьев. — Я ведь тоже пятаки ломаю. Думал, ты уже старый, пора тебя защищать. А вон как вышло.
Полицмейстера усадили обратно на стул. Он быстро пришел в себя, оглядел стоявших над ним.
— Ишь, слетелось воронье…
— Может, его связать? — предложил Николай. — И руки, и ноги.
Капитан потер скулу, где наливался большой синяк:
— Пожалуй.
Но сыщик обратился к арестованному:
— Кузьма Павлович… Будем пока называть вас так. Вы ведь не станете смешить людей, бегать по Джаркенту в одном сапоге, драться с целым гарнизоном? Давайте поговорим спокойно.
— А давайте, — согласился подъесаул. Он сохранял удивительное спокойствие.
— Облегчите свою незавидную участь и расскажите все без утайки, — предложил Лыков.
— Все? Ну, попробую.
Компания заняла места за столом, подпоручик взялся за карандаш. Забабахин набрал побольше воздуха и начал:
— Позвольте от Адама и Евы? Вас ведь интересует, откуда я такой взялся? Тогда так. Я родился в Кульдже в тысяча восемьсот восьмидесятом году в семье албазинца…
— Как ваша настоящая фамилия? — сразу перебил его капитан.
— Двести лет назад была Холостов. В Китае она трансформировалась в фамилию Хэ.
— То есть вы признаете, что являетесь шпионом и находитесь здесь под чужим именем?
— Признаю, — хладнокровно ответил арестованный. — Вы будете слушать или нет? Не перебивайте меня на каждом слове. Все узнаете, куда я теперь денусь?
— Наводящие вопросы мы обязаны задавать, иначе ничего не поймем, — вступился за Тришатного сыщик. — Например, мне интересно, как вы сумели сохранить чисто русскую наружность? Другим албазинцам это не удалось. В восьмидесятом году в Кульдже стояли русские войска. Благодаря им улучшили свою кровь?
— Господин Лыков, вы умнее, чем кажетесь с первого, второго и третьего взгляда, — с издевкой заметил шпион. — Да, я незаконнорожденный сын урядника конвойной полусотни при русском консульстве Ермила Ветеркова. Пустой был человек, упокой Господи его душу…
— А язык? Вы говорите по-русски без малейшего акцента.
— Оттуда же. Мальчиком я пропадал в казармах, играл с солдатскими детьми. Папашка жил в доме моей матери почти как законный супруг. Она каким-то образом сохранила славянский тип лица. Вот казак и прельстился… Чаю выхлебывал зараз целый самовар, это я от него такую способность унаследовал. Но, когда мне исполнилось семь лет, папашка вышел на льготу и уехал в Россию. Он ведь был женат. Наша армия к тому времени уже очистила Илийскую область, и я остался без отца, в окружении китайцев.
— Но русские в Кульдже были?
— Их и сейчас там полно. Я все боялся, что кто-нибудь из друзей детства приедет в Семипалатинск и узнает в донском казаке китайчонка Хэ…
— Продолжайте. Первыми вас приметили цинские тайные службы?
— Опять вы в точку попали, господин Лыков. Помощником кульджинского даотая по секретным делам был почтенный Чжень, мудрый человек и большой пройдоха. Он научил меня азам шпионажа.
— Где вас натаскали так драться? — спросил Николай, осторожно трогая челюсть. — В шпионской школе?
— Да, японцы открыли в Китае две секретные школы, в которых готовили агентов. Они тогда уже положили на меня глаз. Перекупили у китайцев, стали учить всерьез. Несколько лет в полной изоляции в горах. Боевые искусства входили в учебную программу.
— Когда вас разглядели японцы? — перехватил инициативу Тришатный.
— Сразу после восстания ихэтуаней. Я был в то время в Пекине и видел все ужасы избиения христиан в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня тысяча девятисотого года…
Холостов-Забабахин насупился. Он не притворялся, воспоминания в самом деле были тяжелыми. Остальные смотрели на него и ждали. Наконец белый китаец справился с собой и продолжил:
— Русские миссионеры драпанули, бросив нас. Единственный, кто остался, православный священник отец Митрофан, сам был по крови китаец. Он погиб во дворе своей церкви, но не отказался от веры. С ним еще многие… Позже они были причислены к лику святых как двести двадцать два новомученика китайских. Их на самом деле было в разы больше, просто этих опознали, а других нет. А я уцелел.
— Как?
— Ихэтуани убивали всех христиан-иностранцев. Христианам-китайцам предоставили выбор: перейти в буддизм или умереть.
— Но вы же русский по наружности! — воскликнул подпоручик.
— Да. Но по-китайски я говорил, как китаец. И доказал, что имею право на выбор. Плюнул на ваше христианство и живу с тех пор без Бога. А мою мать убили, разрубили тело на части и бросили собакам. Я потом собрал, что сумел… Сжег, а пепел развеял над страшным городом Пекином. После случившегося мне уже не хотелось служить китайцам. Когда японцы предложили перейти на службу к ним, никаких сомнений не было. И вас, русских, я ненавидел. За то, что кинули албазинцев на растерзание боксерам, а сами отсиделись под защитой Посольского квартала.
— Кто и как готовил вам легенду? — спросил Тришатный. — Это случилось уже во время войны?
— Да, в ее начале. Японские разведчики получили приказ подобрать офицера, схожего со мной по приметам. Лучше из России, а не из Туркестана или Степи. Тогда много молодежи просилось на фронт, за орденами и в поисках приключений. Ну и попался этот Забабахин. Сирота без роду-племени, из Новочеркасска — вполне подходящий. Его взяли в плен в одной из глубоких разведок, мальчишка даже не доехал до действующей армии. Мы провели вместе две недели, я выдавал себя за пленного юнкера, товарища по несчастью. Много говорили. Я узнал всю его жизнь, привычки, как он учился, как служил первый год в донском полку… И подготовился к выполнению задания.
— Что стало с настоящим Забабахиным? — спросил Лыков.
— А сами как думаете? — развязно осклабился шпион. — Прирезали да закопали. Разве можно было оставить его в живых?
— И вам было не жалко человека, с которым вы две недели провели бок о бок?
Тот раздраженно дернул плечом:
— Мне никого не жалко. Меня же никто не пожалел!
Его слова произвели плохое впечатление на слушателей, но белому китайцу было на это наплевать.
— И задание вы выполнили?
— Даже не одно.
— В чем заключались поручения японской разведки?
— Ага! Я вам расскажу, а вы меня в сердцах повесите!
Лыков не удержался:
— Чего же вы ожидаете за свои подвиги? Так и так повесим.
Шпион хохотнул:
— Экий вы наивный. Я расскажу, но не вам. А вашим начальникам с широкими лампасами на штанах. Вот они и решат мою судьбу. Вашего мнения даже не спросят.
— Полагаете?
— Уверен. А про поручения… Долгий будет разговор. Лучше я напишу. Фамилии, имена, методы вербовки, шифры, адреса филиалов и представительств… Я много знаю. Ну? Мне продолжить рассказ, или вам уже не интересно?
— Продолжайте.
— Так, на чем я остановился? На войне. Пришлось даже чуточку повоевать, без риска для жизни, разумеется. Так-то я числился в распоряжении начальника военных сообщений Первой Маньчжурской армии. Внедрился удачно, ни у кого не возникло сомнений, что я казачий офицерик свежей выпечки. И то сказать: личина была подобрана грамотно. А в раздутых штатах служб обеспечения можно было спрятать роту японских агентов.
— Орден за что получили? — с неприязнью в голосе спросил капитан Тришатный.
— У вас на шашке такой же, я вижу, — заметил резидент. — «Клюква»! Мне, чтобы получить отличие, пришлось истребить ведро водки с интендантами Четвертого Сибирского армейского корпуса. Вот пьют люди! Я с ними чуть не помер. Смешная была война… Вы, русские, ее профукали. А домой вернулись увешанные орденами с головы до ног. Вот и мне по представлению интендантской службы тоже вышел крестик. Написали: за удержание позиции под огнем. Хотя единственная позиция, которую я удерживал, — это был стол, покрытый бутылками.
— Дальше что было? — сдерживаясь, потребовал капитан.
— Дальше война кончилась, и я вернулся в строй. Перевелся законным путем в Сибирское войско, но в полку служба моя не заладилась. Несколько раз уличали в незнании уставов. Я же в действительности не проходил курс в Новочеркасском училище. Чуть не погорел. Пришлось срочно проситься в полицию.
Лыков вспомнил, как войсковой старшина Худокормов и подхорунжий Гуляко из Второго Сибирского казачьего полка ругали Забабахина за плохое знание службы. А сыщик не обратил на это внимания.
— В полиции мне, конечно, стало легче, — продолжил шпион. — Но вакансия была только в Сергиополе. Из глухомани хотелось в город, и не абы какой, а в Семипалатинск. Потому что в это время японцы передали меня своим на тот момент лучшим приятелям — англичанам. И те настаивали на Семипалатинске. Ну, стал проситься к Присыпину в помощники.
— Почему японцы так с вами поступили? Вы стали им не нужны?
— Нет, разумеется. В порядке дружеского обмена. Бритты взамен тоже кого-то им перекинули, из своих агентов в Шанхае. Я же остался у микадо на довольствии, а не ушел совсем. Просто начал работать и на тех, и на этих. Ласковое дитя двух маток сосет, хе-хе… У англичан, скажу я вам, порядок. Не забалуешь! Отчеты, ревизоры. Каждый месяц пишешь рапорт: что сделал, сколько поручений начальства не выполнил и почему, куда пошли деньги. Серьезная служба, намучался я с ней. У японцев проще, там другая философия. Японцы понимают, что тайная война — это искусство, и в отчетный бланк вписывается не всегда. Британцы — бюрократы, это их и погубит в конце концов. Но в их бюрократии есть дисциплинирующая агентов система.
— Чем в Семипалатинске занимались, тоже предпочитаете написать? Или все же расскажете?
— Напишу. А сейчас сообщу лишь в общих словах. Когда я туда перевелся, у англичан в городе уже имелся резидент и при нем сеть. Куныбай Каржибаев был большой мастер, он учился в Дехра-Дуне. Но сеть разрослась, и полицмейстер что-то заподозрил. Присыпин был на своем месте, он много нам крови попортил… Короче говоря, начальство приказало его списать. Делали все Куныбай и его люди. Было принято решение заменить резидента и обновить всю сеть. Я бы сделал на этом карьеру, занял место Ивана Лаврентьевича, и служба пошла бы с нового листа. Вот.
Холостов-Забабахин перевел дух и попросил чаю. Вестовой принес самовар. Напившись, арестованный продолжил:
— Операция прошла по плану. Присыпин мне доверял, я был в курсе всех его догадок. Выманили, зарезали, свалили на Васю Окаянного. Васю я героически шлепнул и даже успел сунуть ему в карман портсигар капитана. Отличился и заступил на должность полицмейстера. Но тут Николай Алексеевич заподозрил неладное и вызвал отца. У меня намечались неприятности. Перехватить вас в пути не удалось. И я сменил тактику. Решил избавиться от столичного сыщика по-другому. Думаете, тот разговор в «Беловодье» агент Ганиева подслушал случайно? Ха-ха! Просто я решил скормить вам банду Жоркина. Вот настоящий убийца, нате, ешьте и проваливайте.
— А зачем вы отдали на расправу Ыбыша Капанбаева и Губайдуллу? — вперил взгляд в белого китайца Лыков. — Ценный кадр, давно в работе…
— Вот именно, что давно. Присыпин вычислил Ыбыша. Помните, заведующий Заречной слободой Орестов рассказал, что получил приказ следить за ним? Капанбаев стал не нужен и пошел в расход вместе с остальными. Начальство приказало создать новую сеть, а от старых агентов избавиться. Вытащили только Куныбая.
Албазинец опять цинично рассмеялся:
— Здорово получилось, Алексей Николаевич, когда я вам жизнь спас. Помните? Это вышло случайно. И очень удачно. Губайдулла уже нож занес, тут я его и рубанул. Ваш сынок меня сразу зауважал, перестал таиться, и я с той поры знал все его секреты.
Момент был неприятным для обоих Лыковых, и Алексей Николаевич поспешил сменить тему:
— Где сейчас Куныбай?
— В Андижане, живет под именем купца Мамбетали Мусабая.
— Чем занимается?
— Как чем? — удивился албазинец. — Создает для британцев новую резидентуру.
Капитан с подпоручиком одновременно записали важный факт. «Кузьма Павлович» в очередной раз хмыкнул и продолжил:
— Все вышло чисто. Лыков-старший вернулся домой, Лыков-младший стал лучшим другом. Работай на благо Эдуарда Седьмого, чего еще надо! Но англичане меня подвели. Как, кстати, и японцы. В прошлом году и те, и другие вдруг подписали с Россией мирные договоры. Вот сволочи! Я на них честно горбатился, рисковал жизнью. И стал жертвой нового курса. Никак не ожидал такой подлости…
Лыков начал догадываться, как вдруг британский резидент сделался германским. Но продолжил слушать. Албазинец не заставил его долго ждать:
— Японцы поступили честнее. Они просто законсервировали меня, сохранив как действующую единицу. И продолжили платить содержание, хотя я ничего для них уже не делал. Мало ли? Политика — вещь переменчивая: сегодня враги, завтра друзья, а послезавтра снова враги. Россия с Японией обречены делить между собой Дальний Восток. Желтопузые это понимают и не экономят на мелочах. Но, конечно, я почувствовал, что внимания к моей персоне со стороны Токио стало меньше. Это было обидно, но терпимо.
Много хуже поступили британцы. Они сразу перевели меня на половинное жалование! И сократили до невозможности бюджет на агентурную сеть. Люди, которых я подбирал, вербовал, натаскивал, вдруг оказались без средств. Видите ли, теперь у Джона дружба с Иваном. А мне что с того? Я писал: поступите, как японцы, положите на лед, заморозьте, но не закрывайте совсем! Но начальство в Дехра-Дуне боялось осложнений с вами. Только-только договорились, любой случайный конфликт мог эти хрупкие ростки добрососедства погубить. Велели сидеть тише воды ниже травы.
Резидент вздохнул и продолжил:
— Трудно на бескормице, господа. Создан хороший инструмент, он ржавеет, люди разлагаются от безделья, ты теряешь авторитет. А главное, денег нету! Я погоревал-погоревал и придумал. Как раз приехали в Семипалатинск немцы…
— Какие немцы? — оживился Николай Лыков-Нефедьев.
— Из окружения принца Арнульфа Баварского.
— Мы же глаз с них не сводили!
Шпион снова, в который уже раз, хохотнул:
— Так это я не сводил! А не вы. Вспомните, как дело было. За Семипалатинск отвечал Присыпин. Он поручил непосредственное наблюдение мне, своему помощнику. Вот я и наблюдал. А сообщал то, что хотел: лица свиты ведут себя безукоризненно, с подозрительными людьми не якшаются… А сам выбрал момент и поговорил по душам с зоологом фон Гайли. Он такой же зоолог, как я иеромонах. Обер-лейтенант отдела III-Б германского Генерального штаба, тертый разведчик.
— И вы сделали этому обер-зоологу предложение?
— Именно так.
— Неужели немец сразу вам поверил? Не заподозрил нашу провокацию?
— Разумеется, сначала так и было. Фон Гайли высмеял меня и велел передать привет жандармам. Но я был к этому готов и показал немчуре секретный документ — боевое расписание войск Омского военного округа на случай войны с Японией. В свое время бумагу потребовали японцы, я им ее добыл, а копию себе оставил. И пригодилась!
— Продали по второму разу? — съязвил Лыков.
— А разве это плохо? Говорит о моей ловкости, и ни о чем более.
— Еще о беспринципности.
Холостов-Забабахин фыркнул и продолжил:
— Когда фон Гайли мне поверил, я изложил свой план, как расстроить отношения между Россией и Великобританией. Это ведь была моя идея убить Алкока! И свалить на подпоручика Лыкова-Нефедьева. Все знали, что у того конфликт с англичанином и есть непогашенный вексель… Согласитесь, господа, план отличный. Обличает незаурядный ум! Скандал гарантирован, союзные отношения под угрозой. Германцы, когда осознали, что я им предлагаю, торговались недолго.
— Кто казнил лейтенанта Алкока и рядового Балашова?
— Туземцы, которых вы, Алексей Николаевич, с таким зверским усердием перебили в Верном.
— А кто покушался на нас в барханах?
— Те же люди. Они хотели зарезать и подпоручика Лыкова-Нефедьева, но я запретил. Такой удобный персонаж! Удобный, чтобы свалить на него смерть несчастного лейтенанта. Он должен был сесть в военную тюрьму.
Чунеев растерянно осмотрелся, ища у своих поддержки. Арестованный с редким цинизмом хвалился, как упек его за решетку. Отец пришел сыну на выручку и огорошил противника вопросом:
— Где, кстати, те семьдесят пять тысяч золотыми десятками, которые вы получили от германцев?
Тот даже рот раскрыл:
— А вы откуда знаете?
— Отвечайте.
— Нет, правда, откуда? Даже сумму и номинал. Скажите, на чем я погорел? Я вам честно все излагаю, как на исповеди. Взамен имею право знать!
— Бог подаст, — со злорадством ответил коллежский советник. И повторил вопрос: — Где германские деньги? Четыре пуда золота не спрячешь, все равно найдем.
— Ищите, — отвернулся с обиженным видом албазинец. — Все ваше будет. Если найдете…
— Значит, отдел III-Б сразу за вас ухватился? — вернул разговор в прежнее русло Тришатный.
— Кто же отказывается от такого? Вы хоть понимаете, что я им предложил? Купить готовую, отлаженную сеть. Созданную на чужие средства. Семьдесят пять тысяч они отдали не за бумажку и даже не за международный скандал, а за агентурную организацию высокого уровня. Там были люди, не взятые с ветру. Я сам подбирал, расставлял и обучал их.
— С вами все понятно, а что ваши люди — они тоже легко сменили хозяев?
— Да они и не узнали ничего. Часть из них как я, им все равно, от кого получать жалование. А другая часть — это исламисты-фанатики, противники идейные. Они хотят свергнуть власть неверных. И готовы ради этого дружить с любым шайтаном. Немцы же, как известно, союзники турок, а их султан — халиф всех правоверных. Так что с этой стороны все в ажуре.
— А кто такой Лю-Цюнь-Хань? И почему его письмо было адресовано в «Локус», на почтовый ящик британской секретной службы?
— Это еще одна удачная моя идея, — похвалился албазинец. — Никакого Лю не существует, я его придумал. А письмо от имени китайца послал с поездом нарочно, чтобы вы его перехватили и прочитали. И окончательно уверились, что убийство Алкока — дело рук самих англичан.
— Но ведь письмо адресовалось в Лондон. И дойди оно, там заподозрили бы интригу, разве не так?
— Ну, получили бы они странное послание. Непонятно о чем, непонятно от кого… Запросили бы в первую очередь меня: что это такое? Наврал бы, и дело с концом.
— То есть сейчас шпионская сеть в Русском Туркестане принадлежит немецкой разведке?
Резидент с достоинством ответил:
— Сеть принадлежит мне. И я один знаю всех агентов поименно. А операция с Алкоком сразу показала Берлину мои возможности. Нет, с германцами можно иметь дело, они мыслят по-крупному. Вот британцы меня разочаровали…
— Про сеть тоже напишите, — потребовал капитан.
Холостов-Забабахин махнул рукой:
— Напишу, напишу. Мне никого не жалко. Но! — Резидент назидательно поднял палец: — Я вижу, вы так и не поняли, с кем столкнулись.
Тут Лыков не сдержался:
— С подонком, вот с кем! С негодяем, который предает всех и вся.
Резидент уже откровенно потешался над коллежским советником:
— Узнаю затхлую мораль. Знаете, господин Лыков, когда я впервые вас увидел, то сначала испугался. Вот, думаю, явился опытный человек, сейчас он все обнаружит. Но вы оказались самонадеянным и примитивным. Я ваши действия предугадывал на три шага вперед. Вами очень легко манипулировать. Чиновник особых поручений Департамента полиции! Тридцать лет в сыске. А что ни дай, все съест. Жоркина я вам подвел — съели. Ыбыша — съели. Письмецу из поезда поверили. Убежден, что погубила меня чья-нибудь оплошность, а не ваша прозорливость. То-то вы молчите насчет золота. Почтовики меня подвели? Или германцы?
— Вам-то какая разница? — парировал раздосадованный сыщик. — Теперь золото вам не понадобится.
— Надеетесь меня повесить?
— Не надеюсь, я уверен в этом. И Степной край, и Туркестанский находятся на положении усиленной охраны. Вас ждет военный суд!
— Сатрап, сразу видно. За что же меня вешать?
— Да хоть за убийство капитана Присыпина.
— Его зарезал бандит Дутый. А организовал убийство Куныбай Каржибаев.
Лыков не унимался:
— Зато вы только что признались, что причастны к убийству британского офицера Джона Алкока.
— Ну, причастен. И черт с ним, с дураком. Зачем он руки распускал, бил урядника? У Николая Алексеевича из-за него вышла задержка в чине… Попался — посыпай голову пеплом, делай глупое лицо, а не скандаль.
— Мы выдадим вас британскому правительству, им и расскажете, как должны вести себя пойманные шпионы.
Албазинец загоготал в голос, как скаковой конь. Отсмеявшись, он посмотрел на сыщика с жалостью и заявил:
— Ну и кадры у Российской империи… А ведь коллежский советник! Так вы ничего и не поняли, господин Лыков.
— Чего я не понял?
— Главного. Я — уникален. Другого такого нет.
— В чем же, черт возьми, ваша уникальность? И как она спасет вас от виселицы?
— Уникальность моя в том, что я доверенный человек сразу четырех разведок: китайской, японской, британской и германской. Каждая считает меня своим. Мой провал легко скрыть. Вы хоть представляете, какие оперативные комбинации русская разведка может проводить с моей помощью? Ну? Кто же вам позволит меня повесить? Чай, в Петербурге не такие дураки сидят, как вы!
Алексей Николаевич покосился на сына, на Тришатного и по их лицам понял, что так и будет. А резидент четырех разведок заявил, что на остальные вопросы он ответит высоким начальникам в Петербурге. Здесь же говорить отказывается.
Лыков понял, что пора ехать домой. Напоследок он сорвал с цепочки шпиона серебряный брелок, который лично подарил ему в августе прошлого года. Пожалев, что нельзя так же легко оторвать ему и голову…
