Глава семьдесят четвертая

Морган падает, и я падаю вместе с ним, а в моих ушах звучит какое-то пронзительное пение на уровне поистине колоратурных высот, и Джеки тщетно пытается подхватить меня, чтобы я не грохнулась навзничь. Но хоть она и сильная – или когда-то была сильной, – она все же проигрывает в борьбе с силой тяжести, и я с глухим стуком валюсь на пол. Собственно, самого стука я не слышу, зато отлично ощущаю силу удара и вдруг понимаю, что по-прежнему сжимаю в руках нечто тяжелое.

Но Лоренцо уже рядом, я чувствую на своем лице его горячее дыхание, вижу, как движутся его губы, когда он разжимает мои судорожно сжатые пальцы и высвобождает из них некий металлический предмет.

– Все, теперь расслабься, – говорит он, выговаривая слова так странно, словно мы оба с ним находимся под водой, и я лишь по его губам могу прочесть отдельные слоги. Затем он ловко перезаряжает пистолет, одним щелчком большого пальца ставит его на предохранитель, тщательно вытирает рукоять и спусковой крючок подолом собственной рубашки и возвращает оружие сержанту Петроски, который наклонился над Морганом и неотрывно смотрит, как у того на груди расплывается яркое кровавое пятно, а на белый плиточный пол натекла уже целая тошнотворно алая лужа.

– Где ты этому научился? – спрашиваю я у Лоренцо, и сейчас мой вопрос звучит как Де ы эоу ауился?

– Два года в итальянской армии. – Затем, куда более серьезным тоном, он спрашивает: – Ты хорошо меня слышишь?

Я киваю:

– Не очень, но, в общем, слышу.

– У тебя еще некоторое время будет звенеть в ушах. Где-то с час. Но потом все пройдет, можешь мне поверить.

– Я ведь в него попала, да?

Лоренцо на всякий случай оглядывается через плечо туда, где лежит Морган.

– Да. Можно и так сказать. – Я все еще неважно слышу, но слова уже более-менее различаю.

– Надо бы его куда-нибудь перенести, – говорю я.

Но Джеки об этом уже подумала. Она стоит в дверях вместе с Лин и Изабель, и у них в руках охапки офисных пиджаков и лабораторных халатов – все это оставили здесь сотрудники, когда их увели по тревоге. Джеки касается моей руки, указывает туда, где лежит Морган, затем на себя и как-то странно описывает пальцем круги в воздухе. Это не так элегантно, как хорошо структурированный язык глухонемых, которым пользуются Лин и Лоренцо, зато я сразу улавливаю смысл того, что хочет сказать Джеки: она обещает позаботиться о той окровавленной вещи, что лежит в углу.

Петроски уже несколько очухался от шока – хоть я и не уверена, что ему удастся когда-нибудь по-настоящему от этого очухаться, – и помогает Лин и Изабель переворачивать Моргана и во что-то его запеленывать. А Джеки тем временем поспешно вытирает кровавую лужу на полу. Все это сильно смахивает на какую-то сцену из дешевого фильма: кровь на полу и безобразное – словно для теста Роршаха – кровавое пятно на стене, позади того места, где стоял Морган, когда приставил иглу к шее Лоренцо. Лоренцо замечает, какое у меня стало лицо, и спешит пояснить:

– Сорок пятый калибр, Джианна. Ты пробила в нем дыру величиной со штат Виргиния.

– Я ведь его убила, да? – С моей стороны это не совсем вопрос, это скорее способ помочь самой себе, потому что в глубине души я понимаю: я его убила. Я убила человека.

– Да, – мягко подтверждает Лоренцо. – И нам всем пора идти. Давно пора.

Лоренцо и Петроски затаскивают безжизненное тело Моргана ЛеБрона на каталку и вывозят из комнаты. Я смотрю, как двери комнаты № 1 раздвигаются, затем снова задвигаются. Через минуту они уже возвращаются в основную лабораторию, но уже без каталки. Затем мы, все шестеро, молча беремся за тряпки и моющий порошок, стирая потеки на стенах и на полу и один за другим выбрасывая пропитавшиеся кровью и грязной водой лоскуты в большой пластиковый пакет, который Лин притащила из кладовой. Время от времени они с Изабель обмениваются какими-то знаками. Я этих знаков не понимаю, но чувствую, что от них исходит ощущение надежды и покоя.

Когда не остается никаких следов, кроме едкого запаха хлора, мы, выстроившись в ряд, начинаем оттирать друг с друга и с собственной кожи то, что осталось от Моргана. Лин куда-то исчезает и вскоре возвращается с шестью чистыми лабораторными халатами, которые и раздает нам. Вполне достаточно взглянуть хотя бы на мою одежду, чтобы стало ясно, что ее абсолютно необходимо чем-то прикрыть. Да и остальные выглядят не лучше.

Я поворачиваюсь к Петроски.

– Вы можете вывести нас отсюда и провести через пункт охраны? – Ответить он не успевает.

Никто из нас, ни одна пара ушей не уловила ни звука. И никто из шести человек не заметил, как он вошел, этот великан, и остановился в дверях, перекрывая нам путь к отступлению.

«Вот ведь дерьмо!» – думаю я и, возможно, произношу это вслух; во всяком случае, я слышу собственные слова столь же отчетливо, как гудок автомобиля.

Именно этого человека, столь бесшумно проникшего в лабораторию, я бы в последнюю очередь хотела сейчас видеть. Однако именно с ним я постоянно сталкивалась всю эту неделю и всегда в тот момент, когда менее всего этого ожидала, словно его единственной задачей было непрерывно следить за нами.

Ну конечно, По.

Возможно, как я теперь понимаю, его основная задача именно такой и была.

– Оставьте все и идемте со мной, – говорит он.

Рука сержанта Петроски тянется к пистолету 45-го калибра, висящему у него на бедре, и я замечаю, что Лоренцо тоже следит взглядом за этим его движением.

– Не будьте глупцом, доктор Росси, – говорит По.

Я открываю рот, намереваясь что-то сказать, но не могу издать ни звука.

По через плечо оглядывается на сержанта Петроски, который стоит как раз между ним и всеми остальными. Кажется, будто По, не спуская одного глаза с пистолета, вторым глазом изучает наш маленький отряд мятежников. Затем он делает шаг к Петроски, совершенно спокойно отнимает у него пистолет, ставит на предохранитель и говорит:

– Пока пусть лучше побудет у меня. – Он кивает сержанту: – Ты первый. Затем доктор Росси. Затем дамы – цепочкой, как в школе. И чтоб никто рта не открывал.

Мы выстраиваемся, как было сказано, и По, замыкая ряд, ведет нас через помещение с шимпанзе. Остановившись у двери, он объясняет Петроски, как ее открыть, и мы оказываемся в небольшом коридоре, ведущем к служебному лифту.

Кабина уже стоит на нашем этаже, и дверцы лифта открыты.

И в кабине я вижу человека, чье лицо узнала бы сразу и где угодно – ведь любая мать способна сразу узнать своего сына.