Глава сорок девятая

Если бы я провела свои последние несколько минут дома, глядя из окна гостиной на подъездную дорожку, а не была занята распутыванием свалявшихся в узлы собственных волос, я, возможно, и заметила бы некий черный SUV, стоявший на противоположной стороне улицы с включенным двигателем и извергавший изрядные клубы выхлопных газов.

Но я в окно не смотрела. А когда я выхожу из задней двери, сажусь в машину и завожу ее, становится слишком поздно. Почтальон Дэл со своей сумкой на плече уже успел подняться на крыльцо и держит в руках ключ от нашего почтового ящика. Дэл машет мне, и я машу ему в ответ, повернувшись к заднему окну «Хонды».

Осознание происходящего обрушивается на меня неожиданно с силой мощной приливной волны: ключи, конверт, Дэл, заглядывавший вчера в глубь нашего почтового ящика и заметивший там некий одинокий конверт, Шэрон, предупреждавшая меня насчет существования некой подпольной организации, где Дэл является связным… и, наконец, слова Патрика после того, как он вчера вечером рассказал мне, что сделала с собой Оливия Кинг, когда, спрятавшись в спальне с диктофоном, включила его на бесконечное громкое повторение собственных слов…

«Мы делаем все, что в наших силах». Вот что сказал тогда Патрик.

И теперь наконец-то все совпадает; все точки над «i» расставлены, и я обретаю то единственно возможное объяснение происходящему, которое меня и пугает, и, как ни странно, приносит мне некое успокоение: Патрик работает не на правительство и не на президента. Он работает против них.

Я даю задний ход и, поравнявшись с крыльцом, наполовину высовываюсь из окошка машины. Дэл уже открыл почтовый ящик и вынул конверт, старательно загораживая его руками и от улицы, и от камеры над входной дверью. Так что поздно кричать: «Стой! Не открывай ящик!»

А он, прижимая конверт к груди, быстро прячет его в почтовую сумку и начинает запирать почтовый ящик. Занятый этим, он так и не услышит, как По, бесшумно ступая, пройдет по подъездной дорожке, поднимется на крыльцо и остановится у него за спиной. Он не услышит тихого щелчка и пения черного электрошокера, когда По своей мощной ручищей слегка ткнет его шокером под ребра и прижмет свое оружие к голове Дэла, нанеся ему двойной удар электричеством.

Затем, словно только что меня заметив, По поворачивается в мою сторону и машет рукой в сторону подъездной дорожки, словно говоря: «Все, цирк окончен, а теперь поскорей уезжай. Смотреть тут больше не на что».

И сразу из той черной машины выскакивают еще двое мужчин и, подбежав к нашему дому, подхватывают Дэла под мышки и волокут, точно тряпичную куклу, по ступенькам крыльца, по дорожке и запихивают его на заднее сиденье, а я по-прежнему стою на месте и беспомощно жду, что вот сейчас По позвонит в нашу дверь и сделает то же самое с Патриком.

Но ничего подобного он не делает. Он неторопливо идет прочь от нашего дома и тоже садится, сложившись чуть ли не пополам, на заднее сиденье черного SUV рядом с бесчувственным Дэлом. А потом ждет, когда я наконец оттуда уберусь. Я трогаюсь с места, и страшная черная машина тоже выезжает из «кармана» на противоположной стороне улицы и неотступно следует за моей «Хондой» вплоть до Коннектикут-авеню, где наконец сворачивает и едет куда-то в южном направлении. Мне тут же приходит в голову мысль: а не развернуться ли, не поехать ли прямиком на ферму Реев, чтобы рассказать Шэрон о случившемся и предупредить ее, чтобы она вела себя осторожно? Но я почти сразу понимаю, что мне этого делать не следует. Что меня тут же поймают. К тому же наверняка уже слишком поздно предупреждать Шэрон. И потом – хотя это, конечно, сущая ерунда по сравнению со всем остальным, – Морган задаст мне перцу за то, что я в очередной раз опоздала на работу.

Виляя между машинами в плотном утреннем трафике, я перебираю в памяти события этого утра. По, должно быть, думает, что тот конверт все время был у Дэла и он еще только собирался кому-то его передать, причем, возможно, по совершенно иному адресу.

Я, увы, отнюдь не обладаю эйдетической образной памятью, зато зрительная память у меня отличная, и я моментально запоминаю любой текст. В своей прошлой жизни – а может, и в жизни будущей, если, конечно, я вновь обрету доступ к книгам, – я запросто смогу быть, например, неплохим издателем. И дело не в том, что я сама способна написать нечто не слишком дерьмовое; просто я всегда сразу вижу любые ошибки, повторы и опечатки. Вот и сейчас, виляя в потоке машин и стремясь как можно скорее повидаться с Лоренцо и Лин, я мысленно продолжаю вылавливать те ошибки, что были допущены в оформлении документов из «красного» и «золотого» пакетов, находившихся в том конверте, и понимаю, что эти ошибки однотипны, как близнецы.

Но мысль об этих однотипных ошибках далеко не единственная из тех, что крутятся сейчас в моем мозгу, точно ошалевшие хомяки в беличьем колесе. Дело в том, что сама природа этих трех, столь отчетливо разграниченных команд, по сути дела повторяющих работу друг друга, не должна вроде бы заслуживать классификационного секретного статуса. Собственно, работа моей команды никогда и не была засекречена, а если и была, то наш президент сам же ее и рассекретил три дня назад на пресс-конференции.

Я ставлю «Хонду» на отведенное мне место между «Мустангом» Лоренцо и тем пустым прямоугольником, где должна была бы стоять умненькая машинка Лин, но ее там почему-то нет. Я замечаю, как от дверей здания мне машет рукой какой-то солдат, требуя, чтобы я немедленно прошла через пункт проверки. Для начала он берет мою сумку и кладет ее на транспортер, ползущий сквозь рентгеновское устройство.

– Это еще зачем? – спрашиваю я.

– Новая процедура досмотра, – отвечает солдат, не сводя с меня глаз. На сей раз у него на лице улыбки нет, и он не желает мне весело «Удачного дня!»; я вижу только его глаза, превратившиеся в щелки и бдительно наблюдающие за мной из-под козырька бейсболки, когда забираю свою сумку и направляюсь к лифтам, возле которых уже стоит Морган, грозно скрестив руки на груди и явно поджидая меня.

– Вы опять опоздали, – недовольно замечает он.

– Я всю ночь работала, – с легкостью вру я и вхожу в прибывшую кабину лифта. Морган входит за мной следом и нудным голосом продолжает:

– Вам не полагается брать работу домой, Джин. Или вы уже забыли это простое правило?

Я резко оборачиваюсь к нему. В эту минуту мне жаль, что я не надела какие-нибудь туфли на высоком каблуке вместо своих удобных сандалий – разговаривая с этим ублюдком, я бы с удовольствием смотрела на него сверху вниз. Но и сейчас наши глаза находятся практически на одном уровне, хоть я и в сандалиях на плоской подошве.

– Нет, не забыла, Морган. Я никогда ничего не забываю. Но дело в том, что мозг у меня весьма активный, работающий, и если вы не хотите, чтобы я и свои мозги оставляла запертыми в вашей гребаной лаборатории, то отвяжитесь от меня со своими убогими нотациями, жалкий вы мудак, и дайте, наконец, спокойно заниматься делом.

– Я не допущу, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! – возмущенно заявляет он.

– Ну и не допускайте. Или просто спокойно сядьте. Или лягте. Или заползите в какую-нибудь дыру. Только не мешайте мне. У меня и без вас дел хватает.

– Я запишу все ваши высказывания! Я пошлю рапорт…

– Кому? Президенту? Отлично. А заодно сообщите ему, что я отстранена от работы за плохое поведение и беру отпуск за свой счет до конца месяца. – Я выскальзываю из кабины лифта, успев перед этим незаметно нажать на кнопку «двери закрываются», и оставляю Моргана кипеть от ярости.

– Какого черта он на тебя набросился? – спрашивает Лоренцо, явно все слышавший, поскольку стоял в коридоре рядом с лифтом. Он одет отнюдь не официально, что очень приятно – на нем рубашка поло и брюки цвета хаки; сверху, естественно, белый халат.

– До чего же я ненавижу все это дерьмо! – сердито рявкаю я в ответ и тут же спрашиваю: – А где Лин?

– Еще не пришла. И мы, похоже, совершенно одни во всей лаборатории. – Лукавство так и светится у него в глазах, когда он заключает меня в объятия.

Быстрый секс на лабораторном столе с эпоксидным покрытием в мои планы совершенно не входит, а вот поговорить нам действительно очень нужно.

– Покажи, над чем ты в последнее время работал, – говорю я, вставляя электронный ключ в щель двери, ведущей в главное помещение лаборатории. Мыши и кролики приветствуют нас какофонией разных звериных звуков и писков. Жаль, что Лин нет, и не только потому, что мне очень не хочется своими руками вводить сыворотку подопытным животным.

Просто тем, что мне стало известно, я должна непременно поделиться с ними обоими.

Лоренцо включает воду в биохимической лаборатории и начинает мыть руки, тщательно промывая с мылом каждый палец по очереди, отскребая каждый ноготь и проверяя чистоту каждого сустава.

– Ну?

– Понимаешь, эти три команды на первый взгляд кажутся примерно одинаковыми, но на самом деле их цели различны. – Я снова вспоминаю те разложенные под разноцветными обложками пачки документов и те задачи, которые были поставлены перед каждой. Работа первой и второй команд могла показаться совершенно идентичной в одном, а второй и третьей – в другом. Все дело было в крошечном словечке «анти». Когда я сидела ночью, скрестив ноги, на холодном полу в туалете, мне это показалось просто опечаткой.

Лоренцо продолжает шараду с мытьем рук, но еще прибавляет напор воды, и мы с ним наклоняемся почти к самой бьющей в раковину струе.

– Цель нашей команды – создание сыворотки анти-Вернике, – говорю я. – Сперва я думала, что цель Золотой команды точно такая же, но затем до меня дошло: в нашей работе нет ничего сверхсекретного, я имею в виду то, над чем работаем ты, Лин и я.

– Ну да, вряд ли задачи столь секретной работы стали бы раскрывать на какой-то дерьмовой пресс-конференции, – соглашается со мной Лоренцо.

– Вот именно. Так что в пакете документов Золотой команды, там, где указана цель ее работы, как бы выпало одно слово.

Он вопросительно поднимает бровь.

– «Анти», – шепчу я. – Золотая команда не занимается созданием сыворотки «анти-Вернике», а Красная команда работает отнюдь не над проблемой растворимости этой сыворотки в воде. В «красной» пачке документов слово «анти» тоже отсутствовало.

– Черт побери! – вырывается у Лоренцо, и он озадаченно смотрит на свои дочиста отмытые руки. – Ты уверена, что это все-таки не опечатка?

– Нет. Не уверена. И не могу быть уверена. Но в моих предположениях явно есть определенный смысл. В конце концов, только это и объясняет столь странную классификацию материалов, а также то, почему у Моргана одна-единственная папка с названием «Проект Вернике». Вспомни, ведь мы-то всегда называли этот проект «анти-Вернике» или, чуть позже, «Вернике-Х». Ну, ты же не стал бы работать над средством излечения от рака и называть эту тему «проект канцер»?

– Такое название подошло бы только в том случае, если занимаешься воспроизведением раковых клеток в лабораторных условиях, – говорит он. – Но и тогда это звучало бы как-то не совсем правильно.

И я рассказываю ему о Патрике, о Дэле, о запертом почтовом ящике и о том, что сегодня утром люди По арестовали Дэла у нас на крыльце и увезли с собой.

– Им известно, – говорю я, – и По, и кое-кому еще, прекрасно известно о существовании подпольного движения, и они знают, что подпольщики готовы действовать, потому что им, подпольщикам, стало известно, какие дела творятся в этой лаборатории на самом деле.

Мы довольно долго смотрим друг другу в глаза, стоя над струей бьющей в раковину воды и стараясь не поднимать голову. Да и о чем тут, собственно, говорить. Мы оба понимаем, что нашей работе – прямо здесь, в этом здании, – как бы придан обратный ход, а достигнутые нами результаты готовятся использовать в неких преступных целях.

И не имеет значения, кто именно за этим стоит – преподобный Карл, Морган, сам президент или все Движение Истинных. Вполне возможно, все они объединенными усилиями стремятся создать такое средство, которое не избавляет людей от афазии, а вызывает ее.