Глава тридцать вторая

Я надеваю на лицо маску «жена и мать семейства» и вхожу в дом через заднюю дверь. Соня и близнецы играют в какую-то карточную игру на ковре в гостиной; Патрик на кухне режет овощи, поставив рядом с разделочной доской открытую бутылку пива. Так, думаю я, вряд ли это его первая за сегодняшний день бутылка.

– Привет, – говорю я, швыряя на боковой кухонный столик свою сумку – ее весьма тщательно осмотрели на пункте охраны перед тем, как я покинула здание лаборатории.

– Привет, детка. – Патрик кладет нож и обнимает меня. – Все прошло хорошо?

– Да, неплохо.

– И насколько неплохо?

– Извини, но за пределами лаборатории нам даже под угрозой пытки нельзя ни о чем рассказывать. – И это, возможно, даже больше соответствует истинному положению дел, чем кажется мне самой. – А где Стивен? Он же вот-вот пропустит свою дополнительную шестичасовую кормежку перед обедом.

Патрик подбородком указывает мне куда-то налево.

– Он в соседней комнате.

– Наверное, они опять что-то обсуждают. Он и Джулия, – неприязненно замечаю я. – Нет, тебе действительно необходимо как следует с ним поговорить. Что за дурацкая затея с ранним браком? Он же совсем мальчишка!

– Непременно поговорю. Ах да, я по фэйстайму общался с твоими родителями и сказал, что ты позвонишь им завтра, но твоя мама заявила, что непременно хочет поговорить с тобой сегодня.

– Я могу воспользоваться твоим ноутбуком?

– А твой где?

Мой в настоящее время на карантине у одного из компьютерных спецов По.

– Мой крепко заперт где-то в Вашингтоне в некоем здании, не имеющем названия, – говорю я. – Ты уверен, что тебе здесь моя помощь не требуется?

Патрик бросает мне посудное полотенце.

– Давай-ка лучше займись посудой. А всякие жалкие поварята-неумехи мне не требуются. – Мы оба смеемся, так здорово он подражает говору уличных поваров из южных штатов.

Ладно, так-то оно лучше.

Осуществив молниеносный налет на детей – причем настолько в стиле той старой девы, что преподает у них в первом классе, что Соня даже робко пытается произнести несколько слов в свое оправдание, – я иду в кабинет Патрика, который он оставил незапертым, и связываюсь с родителями. Сначала итальянский, как всегда, возвращается ко мне довольно медленно, но затем выравнивается, становится спокойно-певучим – не язык, а сплошные гласные и рифмующиеся слоги. Папа, как всегда, возмущен и не находит ни одного доброго слова ни в адрес американского президента, ни в адрес его увечного братца, да и о самой Америке он мнения весьма невысокого. Мама сегодня, наоборот, кажется мне на редкость тихой и покорной.

– Tutto bene, Mammi? – спрашиваю я.

Она заверяет меня, что все прекрасно, просто в последнее время у нее часто болит голова.

– Тебе нужно бросить курить, – говорю я.

– Это же Италия, Джианна. Здесь все курят.

Что, в общем-то, правда. После футбольных матчей курение – второе национальное времяпрепровождение итальянцев, особенно на юге. И я решаю пока оставить эту тему и поговорить о чем-то более приятном. Какое-то время родители наперебой рассказывают мне о своих лимоновых и апельсиновых деревьях, об огороде, о том, какие сплетни ходят насчет синьора Марко, торговца рыбой, который наконец-то собирается жениться на синьоре Матильде, булочнице. Давно пора – им же, Марко и Матильде вместе, должно быть, лет сто семьдесят!

Как ножом по сердцу, когда мама спрашивает, приеду ли я погостить этим летом.

– Ты же не хочешь, чтобы я умерла в полном одиночестве, – говорит она.

– Никто не умирает, мамочка, тем более в полном одиночестве, – говорю я, но все же чувствую, как по позвоночнику пробегает холодная струйка страха. – Обещай, что непременно сходишь к доктору Микеле, хорошо?

Пока звучат наши бесконечные «чао», поцелуи на расстоянии и обещания завтра же снова поговорить, проходит еще как минимум минут десять, и я наконец закругляюсь. Если бы у итальянских женщин были такие же квоты на слова, как у нас, то они весь свой запас до последнего слова тратили бы на эту прощальную часть разговора.

Лишь после того, как я закрываю фэйстайм, мне в глаза бросается большой конверт со штампом «совершенно секретно», лежащий у Патрика на столе. Кто, интересно, додумался ставить подобный штамп на документы, если он крупными красными буквами сообщает – или как минимум намекает – каждому, что содержание конверта может оказаться весьма заманчивым? С тем же успехом можно было бы прилепить к письму ярлычок «ОТКРОЙ МЕНЯ!». Вообще-то, если б это касалось меня, то я бы прятала все важные документы в старые номера «Ридерз дайджест».

Патрик на кухне что-то насвистывает, а дети яростно спорят, смухлевал ли Сэм, спрятав во время игры в рукаве даму пик.

Совсем нетрудно было бы хоть одним глазком взглянуть на содержимое этого конверта… Я практически чувствую вес того тяжеленького красного дьяволенка, что сидит на моем левом плече и всячески подстрекает меня совершить это маленькое преступление. Давай, Джин! Хотя бы посмотри, что там. И никто никогда ничего не узнает.

В общем, письмо я вскрываю.

Но содержание его меня ничуть не удивляет. Будучи советником президента по науке, Патрик наверняка входит в круг лиц, заинтересованных в проекте Вернике. Я не понимаю одного: почему на первой странице письма, адресованного моему мужу и «в высшей степени секретного», обращение к руководству трех различных команд: Золотой, Красной и Белой. Мы – Лоренцо, Лин и я – явно в Белой команде (судя по нашим электронным картам). Фамилии других сотрудников, перечисленные под грифом «Золотая» и «Красная», мне не знакомы. Возле некоторых фамилий указано военное звание.

– Мамочка! – Звонкий голосок Сони в дверях кабинета заставляет меня вздрогнуть. – Я выиграла в «старую деву»!

Ага, теперь я понимаю, зачем Сэму понадобилось похищать и прятать даму пик. Я поспешно сую секретное, связанное с нашим проектом письмо в конверт, надеясь, что Патрик ничего не заметит. У него на рабочем столе все предметы пребывают в таком порядке, словно их выравнивали с помощью рейсшины.

– Просто супер, малышка! – восхищаюсь я. – А теперь, может, пойдем и проверим, как там на кухне наш папочка?

– Я люблю тебя, мамочка. Я очень-очень тебя люблю.

Девять слов – и этого вполне достаточно, чтобы сердце мое радостно забилось.