Глава девятнадцатая

По-моему, у меня развился поистине нечеловеческий слух.

Сегодня днем, пока я жду, когда появится Сонин автобус и медленно поползет по улочке к нашему дому, я слышу буквально каждый звук. Но это совсем не те звуки, какие я привыкла слышать: не монотонные рассуждения репортеров Си-эн-эн о политике, доносящиеся с экрана нашего маленького кухонного телевизора; не голоса Джона, Пола, Джорджа и Ринго, из стереодинамиков уверяющих, что хотели бы взять меня за руку, и не мой собственный голос, им подпевающий – что, должна признаться, получается у меня довольно плохо. Нет, я слышу влажные шлепки теста, которое замешиваю, и оглушительное пение холодильника, и высокочастотный вой компьютера Патрика, доносящийся из-за запертой двери его кабинета. А еще я непрерывно слышу ровное биение собственного сердца.

А вот и знакомый звук автобусного мотора; благодаря эффекту Доплера он все слышнее по мере того, как автобус подъезжает ближе. У меня уже наготове те три слова, которые я непременно скажу, как только Соня выпрыгнет из автобуса: «Мамочка тебя любит». Больше можно будет сказать потом, а пока достаточно и этого.

Я помещаю ком теста в большую стеклянную миску, чтобы во второй раз поднялось, и полотенцем смахиваю прилипшую к пальцам муку. Надо было снять кольцо, но я забыла. Затем я заставляю себя улыбнуться – не слишком широко, не слишком по-клоунски, мне не хочется, чтобы моя улыбка выглядела как плохо наложенный грим, – и направляюсь к двери.

Соня спрыгивает с автобусной подножки, машет на прощанье мистеру Бенджамину, и автобус отъезжает, направляясь к следующей остановке, где высадит очередную порцию детишек. Ту сотню футов, что отделяют автобусную остановку от нашего крыльца, Соня преодолевает со скоростью вспугнутой дикой козочки. Что-то сегодня у нее адреналин в крови играет. Обычно она ведет себя уверенно и спокойно, но сегодня в нее словно черт вселился – просто не девочка, а комок нервов. Сияя возбужденной улыбкой, она прыгает ко мне в объятия, и левое ухо мне царапает уголок какого-то конверта, который она держит в руках; покрытые пушком щечки все в липкой шоколадной глазури.

– Мамочка тебя любит, – говорю я и чувствую на запястье: «тик, тик, тик». Мои приветственные слова еще не успели отзвучать, а Соня уже разжимает объятия и пронзительно вопит:

– Завоевала приз! – Она сует мне тот самый конверт, тычет пальчиком себе в рот и облизывает губы розовым язычком. Я, удивленно прищурившись, смотрю на нее, и она снова трижды тычет указательным пальцем в уголок рта, где еще виднеется высохшее пятно от мороженого. Я беру дочь за руку, отвожу ее пальцы ото рта и качаю головой. Иногда Соня совсем забывает о камерах слежения.

И о Стивене.

Соня снова указывает на свой рот, ей ужасно хочется, чтобы я обратила внимание на мазки засохшего шоколада в уголках ее губ, и я снова отнимаю липкую ладошку дочки ото рта и задерживаю в своей ладони. Несколько секунд, когда ребенок дома указывает на что-то пальцем или пользуется еще какими-то жестами, возможно, особого значения и не имеют – но только до тех пор, пока это не становится привычкой. И я, естественно, с болезненной четкостью представляю себе, как Соня делает нечто подобное прилюдно или, что еще хуже, на глазах у Стивена, который, черт побери, превратился в настоящее дитя шпионов. Одной рукой я крепко сжимаю пальцы малышки, а второй так и сяк верчу принесенный ею из школы конверт.

Естественно, на нем наклейка: «мистеру Патрику Макклеллану». И конверт, естественно, запечатан.

Так, приехали. Свои три слова сегодня я уже истратила, если, конечно, не считать прочитанный мной про себя список ингредиентов на пакете с мукой, а также вспыхнувшую в окошечке микроволновки зеленую надпись «Ваш напиток готов», когда я подогревала себе кофе.

– За что? – спрашиваю я, заводя Соню в дом и стараясь не обращать внимания на очередное тик-тик у меня на запястье. «Осторожней, не произносите бранных слов». Я понимаю, что тут необходим куда более длительный, чем обычно, разговор, но мне отчаянно хочется знать, что за новости принесла домой моя девочка. А еще мне хочется непременно удержать ее от безудержной болтовни – она ведь легко может выпалить больше слов, чем ей можно, а я еще не проверила, какое число показывает ее счетчик.

На кухне, пока я варю для нас обеих какао – это наш с Соней безмолвный полуденный ритуал, – она вскакивает на высокую табуретку и, выпрямившись во весь рост, выбрасывает вперед левую руку.

– Самый низкий! – оглушительно выкрикивает она.

И только тут я наконец вижу, какую цифру показывает ее красный счетчик. Впрочем, их все называют браслетами – и в школе, и у врача, и в рекламных объявлениях, которые показывают перед началом сеанса в кино. Черт побери, думаю я, а сама, намочив бумажное полотенце, тщательно стираю мазки засохшего шоколада с мордашки Сони – подозреваю, что именно этот шоколад и был Сониным призом, – однако новые шоколадные усы у нее появляются почти сразу же, когда она начинает ложкой черпать какао из своей большой кружки. Среди тех рекламных объявлений, кстати, можно найти средства, способные несколько ослабить воздействие электрошока при нарушении лимита; или же можно выбрать «свой любимый цвет», или «добавить немного блесток». Но, может быть, вы предпочитаете полоски? У них есть все и любого оттенка. Можно подобрать устройство, соответствующее любому вашему настроению, любому наряду, если ваш облик требует единого стиля. В ассортименте имеются даже «браслеты» с изображениями мультипликационных героев – специально для малышни.

Господи, как же мне хочется послать куда подальше всех тех, кто это создал, а также проклятых торгашей с их отвратительными попытками убедить нас, что «выбор по-прежнему огромен». Думаю, если когда-нибудь все вернется на круги своя, то все эти люди воспользуются старой привычной отговоркой: «Я всего лишь исполнял приказ».

Где-то мы уже слышали нечто подобное, не так ли?

Нет, я просто больше не могу вот так сидеть на кухне и смотреть, как моя маленькая дочь беззаботно прихлебывает какао, положив передо мной тот проклятый белый конверт, который я не имею права распечатать, как если бы в нем была, как минимум, гребаная медаль Почета. Но я стараюсь не думать об этом конверте и мысленно представляю себе, как Соня на площадке для игр прыгает через скакалку и поет песенку из своего букваря «У мисс Люси был кораблик», как она хихикает, по нескольким буквам догадавшись о слабо завуалированном ругательстве, как она строится вместе со всеми на утренней линейке, перешептываясь с подружками насчет нового мальчика, появившегося у них в классе, как она пишет любовные записочки и счастливые пожелания на листочках, из которых потом складывает и вырезает всякие забавные оригами, как она произносит тысячи бесполезных, но таких драгоценных слов перед тем, как прозвенит звонок к первому уроку…

Мои мысли, точнее мой сон наяву, прерывает урчание, а затем и рычание на заднем дворе автомобильного мотора, отчетливо слышимое сквозь сетку открытой двери. Ну что ж, хорошо хоть Патрик вернулся домой до прихода мальчишек. Мне, собственно, сказать ему особенно нечего, но я непременно должна остаться с ним наедине, чтобы узнать, какую тайну хранит загадочное письмо, принесенное Соней из школы.

Да нет, на самом деле мне это уже не нужно, потому что я через всю кухню вижу светящуюся цифру на счетчике моей девочки, и до меня доходит ужасный и абсолютно точный смысл ее радостных восклицаний «Завоевала приз!» и «Самый низкий!».

Я понимаю, каких результатов добиваются в школе от маленьких учениц. Я понимаю, какими успехами хвасталась сегодня Соня. Я это поняла, увидев, что счетчик на ее тоненьком запястье показывает цифру.

Значит, в школе моя дочь весь день молчала.