Глава восемнадцатая
На сей раз преподобный Карл является к нам один. Костюм на нем, как и вчера, из дорогой шерсти цвета антрацита, только сегодня пиджак двубортный, а не однобортный. Я пересчитываю пуговицы на пиджаке: три справа, три слева и по четыре на каждом рукаве. На рукавах пуговицы на несколько миллиметров как бы перекрывают друг друга, «целуются», как говорил мой отец, когда у него был свой галантерейный магазин. Он считал это признаком костюма, сшитого на заказ. Кроме того, все пуговицы на пиджаке преподобного Карла «работающие», и каждую из нижних пуговиц он оставляет не застегнутой. Видимо, хочет, чтобы все знали, какой у него отменный вкус.
Лоренцо никогда так не выпендривался.
Однажды, когда мы с Лоренцо пили кофе – по-моему, это было две зимы назад, когда мы целыми днями пахали, пытаясь решить очередную проблему, возникшую на пути проекта «зона Вернике», – я случайно задела его пиджак ручкой, оставив на серой ткани маленький, но некрасивый чернильный след.
– Да ладно, ерунда какая, – отмахнулся Лоренцо.
Я сказала, что сейчас вернусь, и помчалась к себе в кабинет, где в то время постоянно держала на всякий случай бутылку спрея для укладки волос. Под «тем временем» я подразумеваю период, когда мы с Лоренцо стали работать вместе. До этого подобные вещи меня совершенно не волновали, и я была вполне довольна собой, позволяя своим темным кудрям, унаследованным от матери, лежать, как им самим захочется. Но в тот день у меня в шкафу была спрятана целая канистра «Paul Mitchell Freeze and Shine», а также пилка для ногтей, зубочистка и – на всякий случай – набор косметики: вдруг Лин захочется собрать всех сотрудников, чтобы обсудить некое новое задание?
В общем, обычные девчачьи штучки.
Я побрызгала на чернильное пятнышко спреем, затем промокнула и пробежала ногтем по водопаду из четырех пуговок. Они постукивали, когда я их касалась, и я сказала:
– «Целующиеся пуговки». Давно таких не видела. Отец говорил, что так пришивают пуговицы на рукава мужского пиджака только в Италии.
После этого все и случилось. Глупое, небрежно брошенное замечание насчет моих детских воспоминаний – и Лоренцо, ногой захлопнув дверь, прильнул губами к моим губам.
Ах, как там было чудесно! Но сейчас-то я нахожусь у себя в гостиной, и рядом со мной Патрик и преподобный Карл со своими «целующимися» пуговицами на рукавах, и нижняя пуговка над каждым запястьем у него расстегнута.
– Мы надеялись, доктор Макклеллан, что вы все-таки… – начинает преподобный Карл, с жадностью поглядывая на мою кружку с кофе.
Но кофе я ему не предлагаю. И эту фразу закончить тоже не дам.
– Нет, все-таки нет.
– Но мы могли бы и больше заплатить вам.
Патрик смотрит сперва на преподобного Карла, потом на меня.
– Ничего, мы обойдемся, – говорю я и делаю еще глоток кофе. Я давно привыкла даже неповиновение выражать в предельно кратких словесных формах. Примерно так, как сделала это впервые, выбрав для Сони кроваво-красный счетчик слов.
Однако в голосе преподобного Карла я не слышу ни капли отчаяния или мольбы; он лишь слегка изгибает в усмешке уголки губ и говорит:
– А что, если я скажу, что у нас имеются и некие иные побудительные мотивы?
И я сразу представляю себе, что очутилась в некоем мерзком, пустом и грязном помещении без окон и со всех сторон окружена здоровенными потными качками с глазками-бусинами, которые старательно выполняют команды типа: «Подними-ка ее до верхней отметки», или «Пусть она еще минутку подумает», или «А теперь начнем все сначала». Мне приходится собрать все свои силы, чтобы не моргнуть и не опустить глаза, а спокойно спросить:
– И какие же, например?
Улыбка Карла становится шире.
– Ну, например, мы могли бы несколько увеличить квоту для вашей дочери. Скажем, до ста пятидесяти. Нет? Тогда до двухсот.
– Можете увеличивать хоть до десяти тысяч, преподобный отец. Она сейчас почти не разговаривает.
– Мне очень жаль, что это так, – говорит он, но ничто в его голосе не указывает на то, что ему и впрямь жаль. Ведь как раз этого он и добивался: покорности женщин, девушек и девочек. Старшие поколения еще нуждаются в постоянном контроле, но пройдет немного времени, и когда у Сони тоже будут дети, мечта преподобного Карла Корбина об Истинных женщинах и мужчинах станет нормой, ибо так будет существовать весь мир. Как же я его за все это ненавижу!
– Вы еще что-нибудь хотели мне сказать? – спрашиваю я и ловлю быстрый взгляд Патрика, который, впрочем, не говорит ни слова.
А преподобный Карл достает из кармана плоскую металлическую коробочку и открывает ее.
– Ну, раз так, то я вынужден снова надеть это на вас. – «Это» означает узкий черный браслет, который он достает из коробки.
– Это не мой, – говорю я. – Мой серебристый.
Еще одна ласковая улыбка; теперь уже улыбаются не только губы, но и глаза преподобного Карла.
– Это новая модель, – поясняет он. – Вы сами быстро поймете, что функционирует он в точности так же, как и ваш предыдущий, но у него имеются две дополнительные функции.
– Какие же? Встроенный миниатюрный кнут из воловьей шкуры?
– Джин! – не выдерживает Патрик. Но я на него даже не смотрю.
– Ну что вы, доктор Макклеллан. Во-первых, он будет следить за тем, как вы соблюдаете элементарные правила вежливости.
– Что-что?
– Нам это представляется всего лишь легким напоминанием. Если ваша речь не будет ничем засорена, то и браслет никак себя не проявит. Недопустимо употребление бранных слов. А также нельзя допускать никакого богохульства. Если вы случайно оговоритесь, то ничего страшного не произойдет, однако каждый раз после такой оговорки ваша общая квота будет уменьшаться на десять слов. Но вы, разумеется, быстро к этому привыкнете.
Я чувствую себя Гартманом из мультфильма «Южный парк» – тем самым, которому имплантировали в голову некий чип, который бьет его током каждый раз, как он произносит матерное слово.
– Вторая функция этой модели требует несколько большей активности с вашей стороны. – Карл выразительно постукивает ногтем по красной кнопке на боковой стенке браслета. – Раз в день в любое время по вашему выбору вы будете нажимать на эту кнопку и говорить, обращаясь к браслету. Вот здесь у него микрофон. – Он указывает на противоположную от кнопки сторону браслета. – Мы надеемся, что данная практика поможет создать у людей…
– У женщин, – поправляю его я.
– Да. У женщин. Мы надеемся, что это поможет создать у вас должное настроение, поможет вам понять основные правила нашей жизни.
– Каким образом?
Из нагрудного кармана он извлекает свернутый листок бумаги, разглаживает его, и я вижу некий печатный текст.
– Один раз в день вы будете читать это в микрофон. Прежде чем начать, нажмите дважды красную кнопку, а потом дважды, когда закончите. Это никак не будет сказываться на вашей квоте.
– Что не будет сказываться? – Я чувствую, что во рту у меня совершенно пересохло, и делаю еще глоток кофе, который уже совершенно остыл.
Преподобный Карл торжественно вручает мне листок с текстом и предлагает:
– Может быть, прочтете это прямо сейчас? А я пока настрою браслет на тембр вашего голоса. Таким образом, мы убьем сразу двух зайцев.
И я прочитываю те первые слова в самой верхней строке, что напечатаны крупным синим шрифтом:
«ВЕРУЮ Я, что мужчина создан по образу Господа нашего и во славу Его, а женщина составляет славу мужчины, ибо не мужчина был создан из женщины, а женщина – из мужчины».
– Я не могу это читать, – говорю я.
Преподобный Карл смотрит на свои наручные часы.
– Доктор Макклеллан, у меня через полчаса встреча в городе. И если мы с вами не сумеем разрешить эту проблему, то мне придется позвать того, кто это сделать сумеет.
И я сразу же представляю себе Томаса – в его темном костюме, с темным лицом и еще более темными глазами; это ведь он вчера утром снимал с меня счетчик. Это его я впервые увидела год назад во главе той группы мужчин, которые явились за нами.
В тот день я как раз рассказывала об успехах, которых удалось достичь нашей маленькой команде; аудитория для семинарских занятий была набита битком, так что сквозь эту толпу с трудом протолкнулись две дюжины мужчин в военной форме с особой повязкой на левом рукаве, украшенной президентской печатью; и у каждого в правой руке была черная как ночь штуковина, похожая на дубинку. Я и вздохнуть не успела, как изображение на экране замерцало, и проектор потух. Остался лишь белый лист у меня за спиной, на котором, точно призраки, все еще виднелись мои формулы.
И я поняла: значит, все началось – то ужасное, немыслимое, о чем Патрик предупреждал меня еще несколько дней назад.
Пришедшие вооруженные люди разделили присутствующих на две группы и сразу отослали прочь всех мужчин, а нас, женщин – нас было примерно человек пятьдесят, лучшие студентки и сотрудницы факультета, как «старички», так и «новенькие», – построили и повели куда-то по пустым коридорам. Лин Кван первой осмелилась высказать свое возмущение вслух.
Томас набросился на хрупкую Лин, как пантера на жертву, и, не задумываясь, направил свое черное пыточное устройство прямо на нее.
И она сразу согнулась пополам и рухнула ничком, не произнеся ни звука, лишь легкий, с присвистом, вздох боли успел сорваться с ее губ. Я и еще пять женщин бросились к скорчившейся на плитках пола Лин, но нас тут же отогнали ударами. К тем, кто осмеливался хотя бы пошевелиться, тут же применяли электрошокеры, и несчастные застывали на месте, онемев от боли. Нас усмиряли, точно непослушных домашних животных. Коров, собак или кошек.
Я, собственно, хочу сказать, что какое-то сопротивление происходящему все же было.
– Доктор Макклеллан? – Преподобный Карл уже вытащил телефон, готовясь нажать своим длинным пальцем на зеленую кнопку «отправить» и вызвать того мужчину, который не станет терять времени даром, пытаясь «разрешить эту проблему» уговорами, ибо владеет куда более действенной техникой убеждения.
– Хорошо. Я прочту ваш текст, – говорю я, уверенная, что смогу произнести эти ужасные слова, не позволяя им проникнуть в мою душу.
И вот я уже читаю вслух.
Добравшись примерно до середины страницы, я замечаю, что лицо у Патрика побелело и стало цвета клейстера, а преподобный Карл каждый раз одобрительно кивает, как только я произношу слово «верую», что-то подтверждаю или декларирую, обращаясь к встроенному в черный браслет микрофону.
«Мы, женщины, призваны в присутствии мужа хранить молчание и полностью ему подчиняться. Если же кому-то из нас необходимо обрести некие знания или умения, то следует обратиться за помощью к мужу, дабы он объяснил все в тесном домашнем кругу, ибо нет большего позора для женщины, чем подвергать сомнению завещанное от Бога мужское руководство».
Благосклонный кивок.
«Со смирением и покорностью подчиняясь водительству мужчин, мы признаем, что «всякому мужу глава Христос, а жене глава – муж».
Кивок.
«Намерения Господа относительно женщины, замужней или незамужней, таковы, что ей следует украшать себя стыдливостью и строгостью, без излишней гордости показывая другим свою скромность и женственность».
Кивок.
«Я буду неустанно стремиться украшать себя изнутри, проявляя чистоту помыслов, скромность и послушание. Именно так я сумею восславить мужа своего, а тем самым и Господа».
Кивок.
«Превыше всего я стану ценить святость брака, как Своего собственного, так и других людей, ибо прелюбодеев Господь осудит по всей строгости».
Кивок.
Надеюсь, Патрик правильно интерпретирует всего лишь как признак усталости и дискомфорта то, что на последней фразе мой голос предательски дрогнул.
Преподобный Карл в последний раз кивает, когда я отрываю глаза от листка с текстом, и дважды нажимает на красную кнопку.
– Отлично, миссис Макклеллан. – Это «миссис» он произносит с явным нажимом. – Патрик, не будете ли вы так любезны…
Патрик выходит из оцепенения, ставит чашку с нетронутым кофе на край стола и, естественно, все проливает, так сильно дрожат у него руки; однако он все же берет из рук преподобного Карла ту черную штуковину, надевает ее мне на левое запястье и щелкает замком.
Вот так я во второй раз лишаюсь голоса. И легкий щелчок замка на новом счетчике звучит для меня как взрыв бомбы.
