6
Коннор

Офицер Грэм велел мне: «Никому не говори об этом», и я не сказал. Не то чтобы я не знал, что офицер Грэм был плохим человеком, – я это знал. Он до чертиков напугал нас. И сделал нам больно, когда выволакивал нас из нашего дома.

Но я никому не сказал – из-за того, что он дал мне. Я знаю, что мама забрала бы это, а я на такое не согласен.

Я оставил телефон, который дал мне Лэнсел Грэм, выключенным. Я пытался позвонить по нему еще тогда, в подвале той хижины, но там не было приема. Когда мама нашла нас, я выключил его и вытащил батарейку, потому что не хотел, чтобы он зазвонил, и не хотел, чтобы кто-нибудь выследил нас по нему.

На самом деле я не знаю, почему просто не выбросил его, или не закопал, или не сказал кому-нибудь о нем… вот только он – мой.

Офицер Грэм сказал: «Это от твоего папы и только для тебя, Брэйди. Больше ни для кого».

Мой папа прислал мне что-то в подарок, и хотя я знаю, что должен избавиться от этой вещи, я не могу. Это единственное, что у меня есть от него. Иногда я представляю, как он стоит в магазине, смотрит на все эти телефоны, и выбирает, и находит тот, который, как он считает, должен мне понравиться. Быть может, всё было совсем не так, но мне представляется именно так. Что он заботился обо мне. Думал обо мне.

Хорошо, что этот телефон выглядит почти так же, как тот, дешевый, который у меня уже есть. Они оба такие, что не жалко использовать их и выкинуть, но я научился различать их на ощупь: тот, что дала мне мама, немного шершавый, а папин – гладкий, как стекло. У них одинаковый разъем для зарядки. Я держу их оба заряженными – просто кладу один под кровать заряжаться, а второй беру с собой.

Но я не включаю папин телефон. Просто храню его выключенным и ношу аккум с полным зарядом в кармане.

Я как раз достаю из кармана папин телефон – не для того, чтобы воспользоваться, просто посмотреть на него, – когда в дверях моей комнаты возникает Ланни и спрашивает:

– Эй, ты заходил в мою комнату?

Я уже чувствую себя виноватым, и когда слышу ее голос, мне кажется, что на меня направили прожектор – ярко-белый и очень горячий. Я роняю папин телефон и смотрю, как он катится по полу прямо к ее ногам. Во рту у меня пересыхает. Я до смерти боюсь, что она сейчас нахмурится и скажет: «Это не твой телефон, где ты его взял?» – и всё будет кончено, все разозлятся на меня за то, что я не сказал о нем сразу же, и снова будут смотреть на меня так. Как будто думают, вдруг я на самом деле такой же, как он.

Но Ланни только фыркает, произносит:

– Ну ты даешь, мистер Руки-Крюки, – и пинком отправляет телефон обратно в мою сторону. Я поднимаю его и сую в карман. Руки у меня дрожат. Ногой подталкиваю мамин телефон, все еще стоящий на зарядке, поглубже под кровать. Ланни его не видит, это точно. – Так ты заходил в мою комнату?

– Нет, – отвечаю я ей. – Зачем мне туда заходить?

– Моя дверь была открыта.

– Ну, это не я.

Ланни скрещивает руки на груди и хмуро смотрит на меня, давая понять, что ее это не убедило.

– Тогда почему у тебя такой виноватый вид?

– И ничего не виноватый! – заявляю я, понимая, что голос мой как раз звучит виновато. Я плохо умею лгать.

– Ты взял оттуда что-нибудь? Смотри, я сейчас устрою у тебя обыск!

Уже не раздумывая, я вскакиваю с кровати, отталкиваю ее назад и закрываю дверь. Дверь запирается на замок, и это хорошо, потому что Ланни сразу же начинает дергать ручку.

– Я с тобой не разговариваю! – кричу я ей и ложусь на кровать.

Достаю из кармана папин телефон и кручу его в пальцах. Экран у него темный.

Я долго смотрю на него, потом лезу в карман и достаю аккумулятор. Открываю заднюю крышку телефона и вставляю батарейку, потом кладу палец на кнопку «Вкл». Ланни ушла – скорее всего, жаловаться кому-нибудь, какой я гад. Обычно она жаловалась маме. Обычно…

Я осторожно давлю на кнопку, но недостаточно сильно, чтобы та сработала. Что будет, если я включу телефон? Узнает ли об этом папа? Позвонит ли он мне? Зачем ему вообще нужно, чтобы у меня был этот телефон?

Но я знаю зачем. Затем, что он может выследить местонахождение этого телефона, когда тот включен. Он может найти нас и маму, и я не могу так поступить.

«Но это займет какое-то время, – говорит мне часть моего мозга, та часть, которая учитывает все риски и говорит мне, что безопасно, а что нет. – Он не сможет выследить вас, если ты просто включишь его, проверишь и снова вынешь батарейку. Это не магия».

Может быть, это и правда. Скорее всего, правда. Я могу включить телефон и проверить, не звонил ли папа мне, не отправлял ли эсэмэски. В этом нет ничего такого, верно? Я не стану читать никакие сообщения. Или слушать голосовую почту. Я просто проверю.

Я снова провожу пальцем по кнопке и жму на нее, на этот раз чуть дольше. Мне кажется, недостаточно долго, потому что, когда я отпускаю ее, экран по-прежнему темный.

А потом телефон жужжит у меня в руке, словно какое-нибудь насекомое, собирающееся ужалить меня. Экран загорается, на нем пляшущими буквами всплывает надпись ПРИВЕТ, потом ПОИСК СЕТИ.

Я не могу дышать. Сердце у меня болит, и я сгибаюсь, будто кто-то ударил меня в живот, но не могу отвести взгляд от экрана, который меркнет и зажигается снова, и на нем возникает маленький набор иконок, настолько мелких, что я почти не могу разобрать их, но я вижу, что на этот номер не приходило никаких звонков. Никаких голосовых сообщений.

Никаких эсэмэсок.

Я щелкаю по иконке КОНТАКТЫ. В память телефона вбит один-единственный номер.

Номер папы.

Я должен остановиться. Немедленно. Должен остановиться и отдать этот телефон кому-нибудь. Взрослым, а не Ланни, потому что та просто разобьет его о камень. Если мистер Эспарца и мисс Клермонт получат папин номер телефона, может быть, они смогут найти его прежде, чем он причинит кому-нибудь вред. Прежде чем мама найдет его или он найдет маму.

«Ты убьешь его, если сделаешь это». Мне не нравится этот голос у меня в голове. Он тихий, но настойчивый. И звучит точь-в-точь как мой собственный, только взрослый. «Если они не пристрелят его сразу же, едва увидев, его отвезут обратно в тюрьму. В камеру смертников. Это все равно означает убить его. И это сделаешь ты».

Мне не нравится этот голос, но он тоже прав. Я не хочу потом всю жизнь думать, что моего папу убили из-за меня, пристрелили словно бешеного пса. Потому что это случится именно из-за меня, если я передам кому-нибудь этот телефон.

Папа верил, что я этого не сделаю. Он доверился мне.

Я держал телефон включенным слишком долго. И сейчас быстро нажимаю и удерживаю кнопку «Вкл», пока на экране не высвечивается ДО СВИДАНИЯ, потом на нем вспыхивает крошечный фейерверк, и весь экран становится темным. Я вынимаю батарейку. Руки у меня дрожат.

Я не послал ему сообщение. Я не позвонил ему. Я не сделал ничего неправильного, но меня подташнивает, голова у меня кружится, и я весь дрожу, как было, когда я болел гриппом.

Я едва не падаю с кровати, когда Ланни стучит в дверь. Этот стук кажется мне ужасно громким, но в следующую секунду я понимаю, что это не так. Она стучит очень вежливо, потом окликает:

– Эй, Коннор, я собираюсь делать хрустяшки из воздушного риса, твои любимые – с арахисовым маслом и шоколадом. Не хочешь мне помочь? – Наступает короткое молчание. – Извини меня, Сквиртл.

Сейчас мне отчаянно хочется быть рядом с сестрой. Я не хочу чувствовать себя одиноким и потерявшим контроль над собой. Поэтому сую выключенный папин телефон в карман, открываю дверь и улыбаюсь ей – совершенно глупой улыбкой, я и сам это понимаю. Она даже ощущается фальшивой.

– Ладно, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Только, чур, мне первые три квадратика!

– Первые два.

– Я думал, ты пришла извиняться.

– Два означают «извини меня». Три – «я дура».

Все именно так, как должно быть. Все вокруг ощущается правильным: мистер Эспарца сидит на крыльце и читает книгу, мисс Клермонт готовится отправиться на работу на несколько часов. В доме тепло, хорошо, все улыбаются.

Но у меня такое чувство, что я один здесь неправильный, как будто телефон в моем кармане – это бомба, которая только и ждет, чтобы взорваться и разрушить все здесь.

Я смотрю, как мисс Клермонт берет свою сумку. Она широко улыбается мне, но улыбка сразу угасает при пристальном взгляде на меня. Ланни достает из кухонных шкафов все, что нужно для готовки, повернувшись ко мне спиной, поэтому я больше не стараюсь изображать радость.

– Коннор? – тихо произносит мисс Клермонт. – Ты в порядке?

Я мог бы сделать это. Мог бы достать телефон из кармана и отдать ей, и сознаться во всем. Прямо сейчас. Это мой шанс.

Но я вспоминаю документальный фильм, который смотрел на «Ютьюбе»: там мужчину пристегнули ремнями к металлическому столу в тюрьме и вкололи ему в руку яд, и он умер; и я думаю о папе.

И отвечаю:

– Всё хорошо, мисс Клермонт.

– Кец, – поправляет она меня – опять. Она говорила это в прошлые четыре раза. Может быть, действительно хочет, чтобы я ее так называл…

– Кец, – повторяю я за ней, потом снова заставляю себя улыбнуться. – Всё в порядке, спасибо.

– Хорошо, но если что-то будет не так, ты ведь знаешь, что всегда можешь позвонить мне, верно?

Я трогаю кончиками пальцев телефон в кармане.

– Знаю.