23
Ланни

Я прихожу в себя в темноте, и в первую секунду мне кажется, что я снова в той тесной маленькой камере в подвале горной хижины офицера Грэма. Тянусь к брату.

Коннора здесь нет.

В голове у меня бьется тошнотворный фиолетово-красный пульс, и мой желудок сжимается в такт ему. Я не помню, что произошло. Помню лишь, что увидела, как Брэйди борется с каким-то мужчиной, и побежала спасать брата, а потом…

Что потом? Я не могу собраться с мыслями, они ускользают, словно вода. Я вспоминаю, что в конце концов мужчина ударил меня шокером. А потом стукнул меня, потому что я все равно пыталась подняться.

«Брэйди! С ним всё в порядке?» Вспоминаю, что не должна называть его так. Его зовут Коннор. Неужели я назвала его Брэйди, когда окликнула его? Кажется, это я помню.

Там был кто-то еще…

Кеция. Воспоминания разом возвращаются ко мне. Резко тормозит машина, я распахиваю дверцу и бегу к брату. Кеция… выхватывает пистолет.

Я перекрыла Кеции линию огня. Мама меня убьет; она всегда учила нас не делать подобных глупостей. С очередным приливом тошноты понимаю, что хочу, чтобы мама была здесь. Я хочу, чтобы она обняла меня и сказала, что всё в порядке, что со мной всё будет хорошо.

Потому что теперь я осознаю, что нахожусь в большом металлическом пространстве, которое подпрыгивает и раскачивается туда-сюда. Слышу гул мотора и прочие дорожные шумы, а моя голова болезненно бьется о металл. Пытаюсь подложить под нее руку, чтобы смягчить удары, но, когда моя голова ударяется о костяшки пальцев, это тоже больно. Я боюсь выдать ему – кем бы этот «он» ни был, – что очнулась, поэтому приоткрываю глаза лишь чуть-чуть, достаточно для того, чтобы видеть смутные, расплывчатые очертания окружающей обстановки.

Я в кузове фургона. На полу лежит какой-то ковер и старое флисовое одеяло. К боковой стене приварены цепи. На каждом ухабе – а их на дороге множество – эти цепи подпрыгивают и с лязгом падают обратно.

Но я не скована. Я проверяю это, пытаясь пошевелить руками и ногами. Может быть, ему не хватило времени.

Может быть, он боялся, что его поймают.

«Я здесь. Коннора нет. Это значит, что он спасся. Он в безопасности». Я испугана – испугана до смерти, – но испытываю свирепую гордость от того, что сражалась за него. Если со мной что-то и случится, я, по крайней мере, не подвела Коннора. Никто не сможет отнять этого у меня.

Слышу, как водитель что-то бормочет. Он разговаривает с кем-то по сотовому телефону.

– Я тебе говорю, всё пошло не так, как ты сказал… Да, этот пес доставил мне до хрена проблем! А потом пацан не захотел идти, что бы ты там ни думал. А потом явилась эта девка, и с ней баба-коп – я на такое не подписывался, знаешь ли. Мое дело – только транспортировка. И всё. Я не собираюсь связываться с… Нет! Можешь засунуть свой поганый бонус себе в задницу и отвянуть от меня!

Мы едем вверх по склону по неровной дороге. «Горный проселок, – думаю я. – Что-то в этом роде». Мы не можем быть далеко от Нортона, но тут на сотни миль тянется глухомань, и если он ухитрился выскользнуть за пределы Стиллхауз-Лейк до того, как полиция перекрыла дорогу…

Он разговаривает по сотовому телефону. Это что-то значит. Мой ноющий, тормозящий мозг наконец напоминает мне, почему это важно: потому что у меня тоже есть мобильник. Я медленно сдвигаю левую руку вниз, вниз, к карману моей куртки.

Мой телефон исчез.

Проверяю правый карман, на тот случай, если забыла, куда сунула мобильник. Телефона нет и там. Наверное, он выкинул его. Это «101 Правило Похитителя», напоминаю я себе. Я изучала всё это – хотела знать на тот случай, если отец когда-нибудь явится за нами. Первым делом они выкидывают сотовые телефоны, чтобы их нельзя было отследить. Потом…

Я стараюсь не думать об этом «потом».

С кем он разговаривает? Этот вопрос медленно просачивается мне в голову, и я понимаю, что это важно. То, что я смогу узнать сейчас, потом может очень пригодиться. Этот человек – не мой жуткий отец, он… просто какой-то случайный ползучий гад. Сильный, быстрый, но все равно ползучий гад. Мама перехитрила бы его. Папа отрубил бы ему голову и даже не остановился бы. Я – дочь двух страшных, очень страшных людей, и сейчас я должна это помнить. У меня есть сила.

Я просто должна понять, как ее использовать.

«Ты ребенок, – хнычет кто-то в глубине моего мозга. – У тебя нет никакой силы. Ты умрешь». Я знаю этот голос. Тот же самый голос говорил мне, что я провалю следующий экзамен, или что я недостаточно красивая, или что я никогда не буду счастлива и должна просто взять и сдаться. Иногда я прислушивалась к нему. Однажды сидела в ванне с флакончиком таблеток, отсчитывала их и думала, что будет лучше, если… но я знала, что лучше не будет. Моя жизнь чего-то сто́ит. Я заткнула этот голос в тот день в ванной, и я затыкаю его сейчас.

Я выживу.

– Послушай, мне по сараю твоя чертова месть; ты мне должен, и лучше тебе сейчас снять этих копов у меня с хвоста, потому что, если они меня зацапают, я расскажу им все до последнего, а уж поверь, этого достаточно, чтобы… – Он на секунду умолкает. Я чувствую, что фургон замедляет ход, как будто он слегка отпустил педаль газа. – Хм… нет, нет, какого хрена, она мне не нужна, что я буду с ней делать? Я не один из этих поганых извращенцев!

Я пытаюсь запомнить всё, что он говорит. Хотелось бы мне, чтобы он назвал имя. Любое имя.

А потом он называет, хотя не совсем имя.

– Да ни за что. Я совершенно точно знаю, что не собираюсь рисковать и везти ее всю дорогу до самой Атланты, так что она отправится в яму. И мне плевать, чего хочет этот старый козел.

Он просто обрывает звонок. Я слышу, как он кидает телефон на сиденье рядом с собой. Кузов отделен от передней части фургона толстой металлической пластиной, так что я ни за что не смогу перегнуться через нее и схватить телефон. Мне нужно выбраться и убежать.

Фургон по-прежнему едет вверх. Я начинаю сползать назад, надеясь, что это выглядит так, будто мое тело перемещается само – от вибрации и наклона. Я не поднимаю голову, держа ее слегка повернутой набок, на тот случай, если похититель смотрит в зеркало заднего вида.

Он бормочет что-то себе под нос, но я разбираю только одно слово из десяти: «… дурак… тюрьма… Атланта…» Он имеет в виду не мое полное имя – Атланта Проктор, – а название города.

Мой ботинок касается чего-то твердого. Я уперлась ногами в заднюю дверь.

Позволяю, чтобы боковая качка фургона слегка сместила меня и я могла получше видеть двери. Изнутри они закрыты на самый простой замок с ручкой. Но, может быть, он запер их на какую-нибудь задвижку снаружи? Как только он увидит, что я тянусь к ручке, то поймет, что я пришла в себя, и я не знаю, что он тогда сделает. Он не стал стрелять в меня или пырять ножом на глазах у Кеции, но Кеции здесь нет.

Я не могу ждать – положение может ухудшиться. Если дверь заперта сейчас, она будет заперта и тогда, когда фургон остановится.

Рывком сажусь, хватаю за ручку и дергаю.

Дверца не заперта – я слышу, как она смещается, – но ее заклинило.

– Эй! – кричит водитель, и я понимаю, что время на исходе. Падаю на спину, подтягиваю ноги к груди и изо всех сил ударяю ими в дверь. Один раз. Другой.

Обе двери распахиваются.

Фургон останавливается, но я бросаюсь наружу и приземляюсь на неровную грязную дорогу. И не медлю. Бегу.

Старик выскакивает с водительского места и пытается схватить меня, но я легко оставляю его позади. Я бегу, как бегает моя мама, – словно за мной гонится сама смерть. Я не оглядываюсь, пока дорога не сворачивает, и только тогда рискую бросить взгляд назад.

Он снова сел за руль и теперь разворачивает фургон.

«Черт!»

Я нахожусь на широком отлогом холме и не вижу ничего, кроме деревьев и грязной полосы дороги. Но сейчас это не имеет значения. Если я останусь здесь, фургон догонит меня. Я должна уйти с дороги. Я дрожу, кожа у меня зудит, как будто я сгорела на солнце и искусана муравьями – возможно, это последствия шокера. Мне трудно думать, но я должна попытаться, потому что никто не знает, где я сейчас, я совсем одна, и всё, чего мне хочется, – это закричать, убежать и найти маму…

«Мама!» Я потратила столько сил на то, чтобы злиться на нее, но она первая, о ком я думаю сейчас. И единственная. И неожиданно я чувствую себя спокойнее, как будто она стоит здесь, рядом со мной. Слышу ее голос: «Ты должна бежать, дочка. Уходи с дороги. Уходи сейчас же».

Я втягиваю воздух и ступаю из холодной, ухабистой колеи в зимнюю траву. Бегу, спотыкаясь, когда узловатые мертвые стебли хватают меня за ноги. Слышу, как фургон едет обратно вниз по дороге, но не замедляю бег, просто не могу. Бегу так, словно от этого зависит моя жизнь, потому что она действительно от этого зависит, – и неожиданно оказываюсь в холодной, густой тени леса.

Я захожу достаточно далеко, чтобы меня не было видно с дороги, потом пригибаюсь к земле. Меня по-прежнему бьет дрожь, и я не уверена, что смогу быстро бежать по этому лесу: сквозь густые кроны деревьев проникает не так уж много света. Я не могу позволить себе упасть, разбить голову, сломать ногу. Я должна двигаться осторожно. Жаль, что у меня нет фонарика или хотя бы телефона, каким бы тусклым ни был свет его экрана; но у меня ничего нет. Мне становится страшно, дрожь усиливается, и я чувствую холод даже сквозь толстую куртку. Красную куртку. «Какого черта я надела эту дурацкую красную куртку?» Но я не могу снять и бросить ее. Я замерзну.

«Мама, помоги мне!»

На этот раз ее голос не приходит ко мне, зато приходит теплое чувство безопасности. Мама не паникует. Она строит планы. Она находит оружие и готовится, а когда приходит время сражаться – сражается. Сейчас я должна стать ею.

Продолжаю медленно идти, забираясь все глубже в лесную темноту. Нахожу отличную сломанную ветку, длиной и толщиной примерно с бейсбольную биту. И даже лучше, потому что у нее такой острый обломанный конец. Беру ее в руки и иду дальше. Я не могу разобрать, в каком направлении иду, – тучи слишком плотные. Начинаю высматривать мох – кажется, он растет с северной стороны стволов? – и когда нахожу его, то начинаю забирать в том направлении, где, по моим расчетам, должен находиться Нортон. Всё, что мне нужно, – это выйти на шоссе и тормознуть кого-нибудь.

Фургон тоже продолжает движение. Я слышу, как он едет вниз по дороге, гремя и скрипя, визжа тормозами на поворотах.

Я останавливаюсь, когда осознаю́, что делаю именно то, чего он от меня ожидает. Я направляюсь в Нортон, к безопасности. Вниз по холму.

Но судя по взгляду, брошенному мною на дорогу, за тем поворотом она пересекает тропу, по которой я иду. Он сможет найти меня. Деревья здесь растут густо, но я уже вижу, что к подножию холма они редеют. Моя красная куртка там будет светиться, как факел.

Мне нужно идти вверх. Он вез меня куда-то, верно? Может быть, даже туда, где живет. И если это хижина или что-то вроде того, там может оказаться телефон, компьютер, даже рация.

Я не хочу этого делать. Меня подташнивает от страха, когда я сворачиваю прочь от того, что выглядит безопасным направлением, и иду в холодную темную неизвестность. Но знаю: это именно то, чего он не ожидает.

Я стараюсь держаться в гуще леса, но продолжаю следить за дорогой. Фургон не возвращается. Может быть, он поджидает меня у подножия холма. Я начинаю чувствовать себя лучше; дрожь утихает, и хотя я по-прежнему испугана, у меня, по крайней мере, есть дубинка и меня больше не шатает.

Если что-нибудь случится, я побегу. Я быстрая. Я сумею удрать.

Замечаю что-то впереди. Это «что-то» металлическое, похожее на ограду. Сердце у меня ёкает, потом начинает биться быстрее, потому что если есть ограда, значит, за ней тоже что-то есть. На холме действительно что-то есть.

Снова окидываю взглядом дорогу. На изрядном расстоянии вижу отблеск – наверное, это фургон. Он очень далеко внизу. Я должна рискнуть. Если выйду на дорогу, то смогу двигаться быстрее.

Я выхожу из укрытия и бегу так быстро, что мне кажется, будто мои сухожилия вот-вот лопнут, но мое тело знает, как правильно бежать, оно натренировано для этого и само переходит на легкие, экономные движения для дальнего забега. Склон довольно круто поднимается вверх, и уже на половине пути мои легкие начинают гореть, но я огибаю широкий поворот и вижу, что дорога здесь делает круговую петлю.

Конец пути.

Передо мной забор из сваренных вместе кусков металла, местами проржавевших почти до толщины бумаги. На нем висят древние знаки «НЕ ВХОДИТЬ!» и «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!»; один из них держится на ржавом хрупком болте, который выглядит так, словно вот-вот сломается. Но я не вижу, что творится по другую сторону забора. Перелезаю через него и прислушиваюсь – не раздастся ли собачий лай. Собаки могут выдать мое присутствие, к тому же я не уверена, что смогу убежать от них. Пригибаюсь, держась в тени деревьев, которые за забором растут все так же густо, и бегу параллельно едва видимой ухабистой дороге, которая ведет прямиком к шлагбауму. Я не уверена, что должна идти туда, но твердо знаю одно: если заблужусь в лесу, в темноте, по такой погоде, то умру. Когда пойдет снег, я замерзну насмерть, это можно сказать точно.

Я замечаю хижину лишь благодаря блеску разбитого стекла вдали. Это просевшее, полуразрушенное строение с выбитыми окнами и распахнутой настежь дверью. Здесь никто не живет. Не живет уже много лет. Я замедляю шаг и внимательно смотрю на хижину, потому что абсолютно уверена: если где-то и могут водиться привидения, то именно в таком месте. От здания исходит жуткое ощущение, своего рода ужасное притяжение. «Здесь умирали люди. Ты можешь услышать их крики».

«Вперед, – говорю я себе. – Даже если здесь нет телефона, ты все еще можешь спуститься с горы. Но сначала проверь».

Я пересекаю заросшую сорняками площадку, бывшую когда-то двором. Среди стеблей виднеется круглая крышка – наверное, здесь прежде был колодец для воды или канализационная скважина. С боковой стороны дома разросся шиповник, из переплетения веток торчат шипы размером с коготь дикой кошки. Сейчас кустарник, конечно же, не цветет.

Дверь открыта, и я захожу в дом. Сердце мое колотится, и я уверена, что кто-то сидит внутри и ждет. Мне ужасно хочется бежать прочь, так что даже ноги трясутся. Но я ступаю во тьму – и едва не кричу, когда замечаю в углу блеск чего-то похожего на глаз.

Это не глаз, это видеокамера. Техническая новинка, а не изделие семидесятых годов, какое можно было бы ожидать найти в этой хижине. И еще я вижу осветительные приборы, подключенные к маленькому дизельному генератору. «Что это за чертовщина?» Ощущение ужаса настолько сильно, что я физически чувствую его вкус, и всё, всё вокруг говорит мне, что надо бежать, выбираться отсюда и не возвращаться никогда.

Я замираю, когда вижу у противоположной стены комнаты кровать под нежно-розовым балдахином. Она новая, совсем-совсем новая, аккуратно собранная, застеленная розовым покрывалом с оборочками, поверх которого лежат пухлые белые подушки. Это неправильно, тошнотворно и невероятно жутко, и я не могу подойти к ней ближе. Не смогла бы, даже если б попыталась. Отступаю обратно, к камере и прожекторам, и нахожу закрытый ноутбук, стоящий на покоробленном ящике из-под яблок. Открываю его, и он загружается, не требуя пароля. Комп подсоединен к Интернету при помощи сотового USB-устройства. Я вызываю программу для отправки сообщений и про себя благодарю маму за то, что она приучила меня запоминать номера телефонов наизусть. Быстро пишу Кеции, Хавьеру, Коннору, всем, чьи номера могу вспомнить, и говорю им отследить сотовый адрес этого соединения. Я не могу сказать им, где нахожусь, потому что не знаю этого, но если компьютер отправляет сигнал, это должно сработать. IP-адрес можно подделать. Сотовые сигналы же передаются через вышки; их сфальсифицировать сложнее.

Я проверяю остальные программы и нахожу «ФейсТайм». Быстро загружаю его и звоню на номер Кеции. Она снимает трубку через несколько секунд, и на экране из движущихся пикселей складывается ее лицо.

– Ланни? Господи, где ты?

Неожиданно я ударяюсь в слезы. Увидев ее, осознаю́, что все случившееся реально, и больше не могу сдерживаться. Я хочу, чтобы кто-нибудь пришел и забрал меня отсюда. Немедленно. Пытаюсь заговорить, но несколько секунд не могу выдавить ни слова. Наконец ухитряюсь произнести:

– Я в порядке, но приезжайте за мной! Пожалуйста!

– Я приеду, обещаю. Можешь сказать мне, где ты?

– Довольно высоко на холме, – отвечаю я, вытирая слезы, которые все еще текут по моим щекам горячими струйками. Голос мой прерывается, и я сама различаю в нем ужас. – Я не видела, по какой дороге меня везли. Но это какая-то старая хижина. Я не знаю, для чего они ее используют, но… – Поднимаю ноутбук и поворачиваю его, чтобы показать ей комнату, прожекторы, камеру, кровать.

Когда я снова разворачиваю экран к себе, вид у Кеции потрясенный. Наверное, в первый раз с момента нашего знакомства я вижу на ее лице настоящий страх. Она пытается заговорить и не может. Потом сглатывает и пробует снова.

– Ладно. Ладно, вот что я прошу тебя сделать. Продолжай держать связь с этого устройства. Мы отследим твой сигнал.

– Это сотовый сигнал, – говорю я ей. – Кажется, здесь всего одна дорога наверх. Это где-то к западу от Нортона. Дорога идет вверх и делает два поворота вроде большой буквы S.

– Хорошо, – говорит Кеция и пытается улыбнуться. – Это хорошо. Мы тебя найдем. Ты можешь как-нибудь запереться в этом доме?

С трудом сглатываю. Из носа у меня течет, и я вытираю его воротником рубашки. Глаза у меня распухли, их саднит. Я хочу лечь в уголке и свернуться клубочком – но встаю и несу ноутбук к двери.

– Здесь нет замка.

– Ты можешь подпереть ее чем-нибудь?

Ставлю ноутбук на пол и озираюсь по сторонам. Пробую придвинуть к двери кровать, но она слишком большая и тяжелая, и мне удается сдвинуть ее всего на несколько дюймов. Возвращаюсь и вижу, что Кеция на экране разговаривает с детективом Престером. И с кем-то еще.

С Коннором.

У моего брата перевязана голова, я вижу на его подбородке засохшую кровь. Но первое, о чем он спрашивает, когда я появляюсь в поле зрения:

– Ланни? Ты в порядке?

– Да. – Я вдруг понимаю, что разговариваю шепотом. – Я в порядке. Просто… – Сглатываю. – Я боюсь, что он вернется. – Тут до меня доходит нечто ужасное, и я встаю и оглядываюсь по сторонам. Очень внимательно. Никаких шкафов здесь нет. Никаких потайных уголков, где мог бы скрываться мой отец. – Папа говорил тебе, что встретится с тобой здесь?

– Нет, – отвечает Коннор с жалким видом. – Он должен был встретиться со мной возле того нашего дома у озера. Я не думал, что так случится, честное слово, я просто… – Он начинает плакать так, как будто у него разрывается сердце. – Он сказал, что любит меня.

Я не могу представить, что сейчас чувствует Коннор и насколько это для него тяжело. Просто хочу обнять своего брата и прижимать к себе, пока ему не станет лучше. Пока он снова не сделается моим Младшим Братом-Занудой.

Все это время он постоянно страдал, а я даже не знала об этом.

Коннор сглатывает слезы и просит:

– Пожалуйста, возвращайся. Прошу тебя. Ты должна вернуться.

Он отходит от камеры, Кеция подается ближе к экрану, и я вижу, как она бросает на Коннора встревоженный взгляд, прежде чем снова перенести все внимание на меня.

– Ланни, мне нужно, чтобы ты нашла место, где сможешь спрятаться. Если ты не сможешь найти его здесь, то уходи из хижины. Мы проводим триангуляцию сигнала и вышлем полицейский наряд, как только будем знать, куда ехать. Я останусь здесь и буду держать с тобой связь. Если можешь, возьми с собой ноутбук и продолжай разговаривать со мной.

Мне приходится держать крышку ноута откинутой, и это неудобно, но, когда я выхожу из кабины, мне резко становится легче. Однако это облегчение длится всего несколько секунд, а потом я начинаю гадать, где тот фургон. Может быть, он возвращается сюда. Из-за деревьев я ничего не вижу. И не слышу тоже.

Что, если он вернется пешком? Дубинку мне пришлось оставить в хижине.

– Здесь негде спрятаться, – жалобно говорю я Кеции. – Тут только домик и деревья вокруг. – Повожу камерой ноутбука из стороны в сторону.

– Стоп, – говорит вдруг Кеция. – Что это?

Я смотрю туда, куда только что была направлена камера.

– Мне кажется, это колодец. Ну, наверное… Ты хочешь, чтобы я его открыла?

– Посмотри, вдруг там есть что-то вроде погреба, – отвечает она. – Но не спускайся вниз. Просто посмотри.

Протягиваю руку и хватаюсь за металлическую крышку, потом сдвигаю ее в сторону. Я почти ничего не вижу внизу. По одной стороне колодца тянется шаткая железная лесенка, но я не могу сказать, глубок ли колодец и много ли на его дне места.

Выкручиваю яркость экрана на максимум, минимизирую окно программы и вывожу на монитор чистую страницу. Потом неуклюже склоняю ноутбук за край колодца и свечу вниз.

Тут не настолько глубоко, как мне казалось. Если это когда-то и был колодец для воды, то его потом частично засыпали. Примерно в пятнадцати футах от края лесенка упирается в бетонный пол.

На этом полу лежит груда белых палочек. Очень много палочек. Я не понимаю, что это, пока не вижу бледный изгиб чего-то похожего на…

…на череп.

Это кости.

Я едва не роняю ноутбук. В ушах у меня раздается высокое, гулкое шипение, и я отшатываюсь назад и поспешно сажусь на землю. Ноутбук падает рядом со мной, но крышка не закрывается. Всё вокруг выглядит странно зернистым, и мне кажется, что я парю в воздухе.

«Я теряю сознание», – думаю я, и это глупо. С чего мне падать в обморок? Сердце у меня колотится не быстрее обычного; наоборот, оно едва трепещет. Меня подташнивает, холодный пот струится по затылку, по лицу, по шее, стекает на грудь и в подмышки. Он едко пахнет.

Я не понимаю, что со мной происходит.

– Ланни!

Я моргаю. Кеция уже некоторое время зовет меня по имени. Поворачиваюсь к ноутбуку и наклоняю его так, чтобы камера захватывала мое лицо, потом разворачиваю окошко скайпа. Кеция так близко наклонилась к камере своего телефона, что почти полностью занимает экран.

– Там мертвецы, – говорю я ей. – В колодце. Мертвые люди.

Я слышу, как она сглатывает. Мне снова хочется заплакать, но сейчас всё как-то не так. Я не знаю, остались ли у меня еще слезы. И не чувствую ничего, кроме холода.

– Вы едете? – спрашиваю я. – Пожалуйста, приезжайте. Пожалуйста.

– Мы едем, – обещает Кеция. Она проливает слезы вместо меня. Я вижу, как они катятся по ее щекам. – Просто дыши, милая. Мы… – Она замолкает, прислушиваясь к тому, что выкрикивает кто-то на заднем плане. Делает глубокий, прерывистый вздох. – Хорошо, есть триангуляция твоего сигнала. Мы едем, Ланни. Мы уже едем. Я отправлю Коннора с детективом Престером, а сама останусь на связи с тобой. Я здесь. Я не оставлю тебя одну, понимаешь?

– Я в порядке, – машинально отвечаю. Я не в порядке, нет, но я рада, что она не завершает звонок. Не знаю, что сделаю, если никто не будет смотреть на меня. Наверное, закричу. Или просто… исчезну. От этого места исходит ощущение, как будто люди тут просто… пропадают.

Кеция продолжает твердить мне, что я в безопасности, но я совершенно не чувствую себя в безопасности.

Сижу и смотрю на зияющую яму, пока не слышу приближающийся вой сирен. Всё это время я считала, будто знаю, что такое зло. Мама действительно это знала. А я притворялась. Но теперь знаю: зло – это комната в этой хижине. Груда костей в колодце. Зло – это тихое место, где царит темнота.

Кеция спрашивает:

– Ты слышишь патрульные машины? Они едут вверх по дороге. Скоро наши будут у хижины. Не беспокойся насчет того человека в фургоне, его перехватили почти у основной дороги. Он уже арестован и не сможет причинить тебе вреда.

Я киваю и отвожу взгляд от ямы. Глядя на Кецию, спрашиваю:

– Он собирался привезти Коннора сюда, да?

Она ничего не отвечает. И я этому рада.