16
Гвен

Всё неправильно. Я чувствую себя так, словно меня вскрыли и выпотрошили дочиста, и я даже не могу сказать, что это больно, потому что я ощущаю… ничего. Ни страха, ни злости, ни ярости, ни любви, ничего, кроме гулкой тишины в голове и сердце.

Я не человек, я оболочка человека. Может быть, я всегда была оболочкой, потому что если эти видеозаписи настоящие, значит, я никогда не была тем, кем себя считала.

Сэм сидит за рулем. После долгого тяжелого молчания он спрашивает:

– Где тебя высадить?

По его резкому тону понятно, что ему не хотелось говорить даже этого. Я с трудом сглатываю и закрываю глаза.

– Вот как, – говорю я. – Всё кончено.

– Всё кончено еще с Атланты, – напоминает он. – Ты действительно думала, что это не так?

Это больно, но одновременно я не могу отрицать, что Сэм прав. Конечно же, он должен бежать от меня как от чумы, он больше не знает, кто я и что я. То, что известно Сэму, предполагает, что я могла быть тайной сообщницей Мэлвина, или действовать против Мэлвина, или быть сумасшедшей, которая делала то и другое разом.

– Понимаю, – роняю я, имея в виду именно это.

У меня больше нет опоры под ногами. Потеряв своих детей, я лишилась всего своего мира. Мне все равно, где Сэм оставит меня – на обочине этой дороги вдали от людского жилья или посреди многолюдного города. Он мог бы пристрелить меня и сбросить в океан, и, наверное, мне было бы все равно. Внутри я чувствую себя мертвой. Мне нужны мои дети, а я им не нужна, и как мне жить после этого?

Долгое время Сэм больше не заговаривает со мной. Миля за милей с шорохом ложится под колеса, когда мы сворачиваем прочь от Нортона и снова выезжаем на трассу. Оцепенение не отпускает меня, однако в пустоте у меня внутри возникает что-то еще. Странное, безрассудное чувство. Стремление к цели. Если я не могу защитить своих детей одним способом, то сделаю это по-другому.

«Авессалом» превратил меня в худшего из возможных противников: такого, которому нечего терять и нечего больше бояться. Единственное, посредством чего Мэлвин мог воздействовать на меня, – это мои дети, но теперь их безопасность уже не в моих руках, и значит, у меня теперь нет причин быть осторожной.

Или невидимой.

– Далеко до следующего города? – спрашиваю я Сэма.

– Полчаса до населенного пункта, достаточно крупного, чтобы можно было считать его городом, – отвечает он. – А что?

– Высади меня там, – прошу я. – Он меня найдет.

– О чем ты говоришь?

– Мэлвин найдет меня. Я постараюсь, чтобы он меня нашел. – Могу представить, как это будет: мгновение невнимательности, и он вдруг окажется рядом со мной. Набросится на меня, ударит по голове или вырубит шокером. Я приду в себя так же, как все его жертвы: беспомощная, подвешенная на цепях, охваченная ужасом и болью. И эта боль не прекратится, пока я не умру. – Мне просто нужно сделать всё, чтобы ты нашел его и убил. Мне все равно, что он сделает со мной. Я могу выманить его из логова, чтобы ты его выследил.

– Ты же не имеешь в виду…

– Имею. Он будет сохранять мне жизнь так долго, как только сможет, так что у тебя будет время. Даже если будет слишком поздно спасать меня, он еще долго не расстанется с моим трупом, будет измываться над ним, пока не удовлетворится. Я буду последней, Сэм, даже если ты не сможешь добраться до него прежде моей смерти. Ты можешь остановить его. Я могу заставить его потратить немало времени, чтобы это продолжалось до тех пор, пока ты его не найдешь. Он не должен добраться до моих детей. Это всё, что сейчас имеет для меня значение.

Сэм неожиданно сворачивает к обочине дороги, хрустя гравием, и машина раскачивается на рессорах, когда мимо нас проносится дальнобойная фура, за ней другая. Ставит машину на ручной тормоз и поворачивается лицом ко мне. Я не могу понять, о чем он думает, пока Сэм не произносит:

– Черт побери, Гвен. Если ты сказала правду об этом видео… – Он на секунду прикрывает глаза, и я наконец опознаю выражение его лица. Это застывший, отстраненный взгляд человека, перед которым предстало нечто ужасное. Я гадаю – быть может, у меня сейчас такое же лицо? – Если ты всего этого не делала, тебе нужно жить – ради твоих детей. Ты это знаешь.

Я и так думаю о детях. Только о них я и думаю. О том, как Ланни смотрела мне в лицо и отрекалась от меня раз и навсегда. Мои дети заслуживают моих последних, самых отчаянных усилий, призванных защитить их, пусть даже это навсегда разлучит их и меня. Я не могу доказать, что невиновна. Но я могу спасти их, и не важно, верят они мне или нет.

– Это правильный способ, – говорю я Сэму. – Это единственный способ.

– Я не могу позволить тебе сделать это.

– Ты не можешь остановить меня.

Он качает головой и говорит:

– Тебе лучше будет вернуться к Риварду. Тот наведет тебя на «Авессалом», а «Авессалом» приведет к Мэлвину. Тебе не нужно делать это таким способом.

– Это слишком долго.

– Ты не можешь подставиться вот так, словно какая-нибудь… жертвенная овца.

– Почему нет? – Я поворачиваюсь к нему, и он вздрагивает, увидев мое лицо. – Если я уже мертва для людей, которых люблю, я с тем же успехом могу умереть за них.

Эти слова звучат бесстрастно, и я действительно вижу в них смысл. Сейчас мне кажется, что Сэм Кейд жалеет меня, думая, что я сломлена. Но я не сломлена. Я выковала себя заново из множества кусочков, превратив в стальной прут. Во мне не осталось ничего мягкого.

Я больше не могу сломаться, потому что все сломано прежде.

– Если хочешь оставить меня здесь – оставляй, – говорю я. – Я пойду одна. Но я намерена найти Мэлвина Ройяла. Это все, что мне осталось сделать в этом мире.

Сэм сглатывает. Я не знаю, когда в последний раз видела его таким неуверенным, как сейчас, в эту минуту. Сейчас я словно бы с расстояния в тысячу миль окидываю взглядом то влечение, которое испытывала к нему, то безнадежное желание пересечь минное поле и отпустить прошлое, хотя бы ненадолго.

Но прошлое никогда не отпускает нас. Оно таится в каждом вздохе, в каждой клетке, в каждой секунде. Теперь я это знаю.

– Боже, Гвен, – шепчет Сэм. – Не делай этого. Пожалуйста, не надо.

Я отстегиваюсь от кресла, открываю дверцу и выхожу навстречу холодному туманному воздуху. Идет дождь – та зимняя морось, которая в мгновение ока может превратиться в лед. Черный лед, который так трудно разглядеть, но, если ты окажешься на нем, тебя неудержимо закрутит и понесет навстречу катастрофе.

Я направляюсь вдоль дороги в направлении движения. Это опасное место для пешехода: асфальт трассы лишь чуть выше уровня гравийной обочины, а справа находится крутой склон, и внизу виднеются лишь острые макушки деревьев.

У меня все болит. Не осталось ничего безопасного, ничего хорошего, ничего доброго. Если я упаду, это не повредит мне. Если Мэлвин начнет резать меня, кровь не потечет. Меня здесь нет. Меня здесь нет.

Когда Сэм обеими руками обхватывает меня сзади, я начинаю вырываться. Сопротивляться. Из проезжающих машин, должно быть, это выглядит так, словно он напал на меня, но никто не останавливается. Никому нет дела.

Больно.

Я кричу. Мой крик взмывает вверх, и пронизанный ледяным дождем воздух бесследно поглощает его, и все рушится вниз и внутрь, и горе давит на меня всей своей тяжестью – как будто на меня навалилась вся планета.

Я испытываю дикое желание просто броситься в этот непрерывный поток машин, я хочу, чтобы все поскорее закончилось в визге тормозов и реве сигналов, в лучах фар и луже крови на асфальте, – но это не спасет моих детей.

– Спокойно, – произносит Сэм почти мне на ухо. Он держит меня так крепко, что я не могу вырваться. – Спокойно, Гвен. Дыши.

Я дышу, но слишком быстро. Голова кружится, меня тошнит. Весь мир сер и полон безразличия, но тепло и твердость Сэмова тела удерживают меня здесь, в этой жизни. В этой боли.

Я ненавижу его за это.

А потом ненависть тает, и под ней оказывается нечто беззащитное, болезненное и отчаянно признательное. Мое дыхание замедляется. Я прекращаю сопротивляться.

Сначала слезы катятся медленно, потом струйками, затем потоком, и Сэм разжимает руки – лишь настолько, чтобы дать мне повернуться и уткнуться в него. Он всегда позволял мне прижаться к нему, хотя я никогда не заслуживала такой милости. Не заслуживаю и сейчас. Его присутствие – единственное, что реально среди этого тумана, мороси, боли, льда.

– Я потеряла своих детей, – выдавливаю я между хриплых рыданий. – О боже, я их потеряла! – Эта боль гнездится в моем сердце, в моем чреве, где я их вынашивала, и она настолько первична, что я не знаю, как ее пережить.

– Нет, не потеряла, – говорит мне Сэм, и я ощущаю, как царапается щетина, когда он прижимается щекой к моей щеке. – Ты никого не потеряла. Но ты действительно хочешь, чтобы их отец убил их мать? Ты думаешь, это спасет их? Я знаю, каково это – чувствовать себя единственным выжившим; это буквально выворачивает тебя наизнанку. Не поступай так с ними. – Я чувствую, как он сглатывает. – Не поступай так со мной.

Мы долго стоим так на холоде, озаряемые огнями проносящихся мимо машин, промокшие под моросью, а потом я говорю:

– Я постараюсь.

Я имею в виду «постараюсь выжить».

И я сама почти верю в это.

То, что Сэм не позволил мне прыгнуть под машину и не хочет отдавать меня в руки Мэлвина, не означает, что наша дружба восстановлена. Я не знаю, существует ли что-либо между нами. Мосты, которые мы возвели из времени, заботы и доброты, теперь разрушены, и по дну глубокой пропасти бежит яростный поток.

Примерно час мы едем в тяжелом молчании, потом Сэм говорит:

– Нам нужно заправить машину. И самим поесть не помешает.

Я не могу даже думать о еде, однако киваю. Не хочу спорить. Я боюсь, что малейшее разногласие между нами отправит нас кувырком в этот горный поток.

Он сворачивает на стоянку возле одного из крупных сетевых заведений; парковка вмещает несколько десятков машин, а торговый центр представляет достаточно широкий ассортимент магазинов, а также ресторан и душевую для усталых дальнобойщиков. Мы занимаем выгородку в обеденном зале и едим жареную курятину с картофельным пюре. Еда слегка подбадривает меня.

– Ты поедешь обратно в Стиллхауз-Лейк? – наконец спрашиваю я Сэма. – Или… домой?

Я вдруг понимаю, что не знаю, где находится его дом. Мы никогда не говорили об этом.

– Я еще не решил, – отвечает он. Мы оба сосредоточенно едим, как будто от каждого кусочка зависит наша жизнь. – Я думаю об этом. – Бросает на меня взгляд – такой короткий, что я едва успеваю его заметить. – Если ты не делала того, что показано на тех записях…

– Не делала. – Каким-то образом мне удается сказать это тихо, хотя хочется выкрикнуть во весь голос. Бить кулаками о стол, пока не разобью их в кровь.

– Если ты этого не делала, – повторяет он безо всякого выражения, – то я не могу позволить тебе подвергнуться опасности просто так. Кто-то должен прикрывать тебя.

Прикусываю внутреннюю поверхность щеки, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Во рту появляется привкус меди, и я понимаю, что укусила себя до крови. У меня возникает дурацкое, безумное побуждение сказать ему, что я сделала все то, в чем меня винят, и крикнуть, чтобы он отвалил на хрен и отпустил меня. Я знаю, что сейчас это было бы самым милосердным. Нынешняя ситуация рвет его на части. Я вижу это по тому, как осторожно он движется, как будто ему приходится продумывать каждое свое действие, каким бы обыденным оно ни было. Мы внушили друг другу мысль о том, что сможем преодолеть все это, а теперь… теперь мы просто не можем.

– Порекомендуешь кого-нибудь? – спрашиваю я его.

Сэм кладет вилку и откидывается на истертую пластиковую спинку диванчика. Он смотрит мне прямо в глаза, но впервые за все время я ничего не могу в них прочитать. Сплошной контроль, ничего на поверхности.

– Я мог бы порекомендовать многих, – говорит он. – Но никого достаточно надежного, чтобы ты не обдурила его.

– Сэм…

– Нет. – Это тихий, но резкий приказ, и я вижу пламя, вспыхнувшее в глазах Сэма при этом коротком слове. Подавленную ярость. – Если ты лжешь мне, клянусь богом, я уйду и оставлю тебя умирать, потому что именно этого ты и заслуживаешь. Понятно?

Мне следует сказать ему, чтобы он просто уезжал прочь, немедленно. Я знаю, что должна сделать это. Сэм – хороший человек, которому пришлось пройти трудный путь. Но я могу быть либо честной и жестокой, либо доброй и лживой.

Он не поблагодарит меня за такую доброту. И правда заключается в том, что он мне нужен.

– Я не стала бы лгать тебе, – говорю я совершенно искренне. – Я никогда не помогала ему. И никогда не буду. Я хочу, чтобы он умер. И ты можешь помочь мне добиться этого.

Сэм не моргает. Не шевелится. Я вижу, что он ждет, не разглядит ли во мне какой-нибудь признак обмана или слабости.

Потом кивает, накалывает на вилку кусок курятины и говорит:

– Тогда условимся так: мы найдем его. Мы убьем его. И все будет кончено.

Я понимаю, что мой шарф соскользнул и обнажил темнеющие синяки на моей шее, лишь когда официантка останавливается, чтобы заново наполнить водой наши стаканы, и бросает на меня обеспокоенный взгляд. Поправляю шарф, но не говорю ничего, просто продолжаю есть. Когда она приносит мне счет, то кладет его передо мной и переворачивает. На обратной стороне от руки написано: «Этот человек причиняет вам боль?»

Ирония всего этого настолько велика, что мне хочется рассмеяться. Я качаю головой и оплачиваю счет, и официантка уходит, по-прежнему хмурясь.

Я не говорю Сэму, что она сочла его домашним садистом. Это самая мрачная из возможных шуток, потому что это я причиняю ему боль.

Сэм сидит, глядя в окно. Оно запотело, но я протираю небольшой участок и вижу, что гололед стал сильнее. Он уже начал затягивать холодную поверхность тротуара, и вряд ли на трассе дела обстоят лучше.

– Так мы далеко не уедем, – говорю я Сэму. Он кивает.

– Здесь по соседству мотель.

Мы перегоняем наш внедорожник на стоянку мотеля. В этой сети нельзя поселиться анонимно, как во «Френч-Инн», и мне приходится в качестве гарантии воспользоваться карточкой предоплаты, хотя мы расплачиваемся наличными.

– Одну комнату? – спрашивает дежурная, и это звучит совсем не как вопрос, пока Сэм не отвечает:

– Две.

Дежурная смотрит на нас с любопытством, потом записывает нас в журнал регистрации. Это означает двойной расход, но я понимаю: сейчас нам лучше быть в разных помещениях.

В тишине безликой комнаты я сажусь на кровать и смотрю в никуда, гадая, когда же начнет заполняться эта пустота. Вся моя паника и боль теперь ушли, и осталось только… ничего. Ничего, кроме желания найти Мэлвина.

Из моей комнаты в комнату Сэма ведет двойная дверь. Я снимаю обувь, заворачиваюсь в одеяло и продолжаю смотреть на эту закрытую молчащую дверь, пока не погружаюсь в сон.

Просыпаюсь в темноте, с колотящимся сердцем, и сама не понимаю почему, пока не слышу, как рядом со мной жужжит телефон. Глаза мои не успели отдохнуть, и мне требуется не меньше секунды, чтобы сфокусировать их на номере. Он мне знаком.

Это тот же самый номер, с которого Мэлвин звонил мне прежде. Я нажимаю кнопку, но ничего не говорю.

– Тяжелый день? – раздается голос Мэлвина.

– Да, – отвечаю я. – Твоими стараниями.

Выскальзываю из постели и зажигаю прикроватную лампу. На одно леденящее мгновение у меня возникает уверенность, что я увижу его сидящим в углу комнаты, но никого нет. Быстро подхожу к межкомнатной двери и открываю свою сторону. Потом нажимаю кнопку отключения звука на телефоне и негромко стучусь.

– Ты сама навлекла это на себя, Джина. Ты давила и давила и довольно скоро оказалась бы там, где тебе не следовало быть. Или… Не знаю. Может быть, именно там, где тебе следовало быть. Может быть, я все-таки сумел привить тебе вкус кое к чему особенному.

Сэм не отвечает, и на один отчаянный миг мне кажется, что он оставил меня, передумал и уехал прочь еще вечером… но потом я слышу, как поворачивается замок и Сэм открывает дверь. Как и я, полностью одетый. Не похоже, чтобы он спал: под глазами у него темные круги, свет мерцает на отросшей щетине, покрывающей его подбородок и щеки.

– Ты хочешь закончить это? – спрашиваю я Мэлвина. Вижу, что Сэм все понял: он инстинктивно принимает стойку, словно собираясь сражаться. В его присутствии мне становится легче. Оно отгоняет животный ужас, порожденный голосом Мэлвина, на расстояние вытянутой руки, пусть даже временно. – Отлично, давай закончим. Приходи и забирай меня, я не буду драться с тобой. Мы можем завершить все прямо сейчас. Все, что от тебя нужно, – это чтобы ты согласился оставить наших детей в покое.

Для него это большое искушение. Я чувствую это: воздух почти осязаемо дрожит от его ужасного стремления, столь извращенного, что мне становится нехорошо. Когда Мэлвин снова заговаривает, я узнаю потайные нотки, звучащие в его голосе. Он ведет предварительную игру.

– Мы закончим с этим позже, – говорит он. – Только тогда, когда я буду готов. Тебе придется подождать, милая. Тебе придется ждать, смотреть и волноваться, когда же я приду за тобой. – Все это звучит невероятно двусмысленно, превращая мой страх в сексуальный фетиш. – Я хочу, чтобы ты ждала. Я хочу, чтобы ты представляла это, снова и снова. А когда ты больше не сможешь это выдерживать… тогда и настанет время.

– Я скажу тебе, где я сейчас. Все, что от тебя нужно, – это появиться здесь.

– Я не охочусь на тебя, – отвечаем Мэлвин пренебрежительным тоном. – Пока еще нет.

– Сделай это, иначе я сама найду тебя.

– Знаешь, почему я женился на тебе, Джина? Потому что ты – идеальная жена. Ты слепа и глуха ко всему, что тебя не касается, и такая же бесхребетная, как дождевой червь. Ты никогда не пойдешь искать меня.

– Джина – нет, – отвечаю я низко и хрипло. – Но Гвен найдет тебя и всадит пулю в твой долбаный больной мозг. Обещаю.

– Какая ты смелая, когда говоришь по телефону, а рядом стоит мистер Кейд… Но, может быть, я просто нанесу ему визит, а тебя оставлю разгребать последствия.

– Ты не убиваешь мужчин, – я хмыкаю. – У тебя не хватит пороху напасть на того, кто сможет дать настоящий отпор. В том числе и на меня.

Мэлвин молчит. Я думаю, что разозлила его, но, когда он в конце концов отвечает, голос его звучит спокойно и уравновешенно:

– Всё когда-нибудь случается в первый раз. А первый раз – это обычно так восхитительно…

Он обрывает звонок прежде, чем я успеваю придумать, как еще раздразнить его и заставить сосредоточиться на мне, только на мне. У меня возникает ощущение провала, и я вздрагиваю всем телом. Я не могу позволить ему найти детей.

Сэм забирает у меня телефон. Берет ключи.

– Ты куда?

– Выброшу это подальше отсюда, – поясняет он. – На обратном пути куплю тебе новый. Запрись. И стреляй в любого, кроме меня, кто попытается войти.

– Нет! Если я смогу заставить его говорить и дальше…

Тянусь за телефоном, но Сэм перехватывает мою руку. Он держит меня мягко, и это странно, потому что эмоции буквально вихрятся вокруг него, словно дым вокруг горящего здания.

– Если ты заставишь его говорить и дальше, то добьешься лишь того, что тебя грохнут ко всем чертям, – бросает он. – И меня тоже. Это мы охотимся за ним, а не наоборот.

Потом Сэм уходит, а мне не остается ничего другого, кроме как запереть дверь и снова сесть на кровать в ожидании того, что случится дальше.