Часть вторая
«ЭТО МЫ ВПЕРЕД ИДЕМ»

– Пан генерал, может быть, нам стоит поддержать генерала Каппеля? За ним сейчас сила, – Богдан Павлу говорил осторожно, тщательно подбирая слова. – Видите ли, русский командующий не причинит ущерба нашему корпусу, хотя определенные потери весьма возможны, ведь его солдаты нуждаются во многом, что есть у нас.

– Но чего же добивается Каппель этим своим маршем на Иркутск? Нет, мне понятно, что ликвидация ревкома – его цель, но вряд ли главная, – доктор Гирс бросил осторожный взгляд на командующего корпусом. Но тот продолжал упорно молчать, несмотря на то что политические советники пытались выяснить его отношение к срочно переданным шифром предложениям доктора Благоша о нормализации отношений с русским командованием.

– Он, как сам выразился в разговоре с полковником Крейчием, за любое коалиционное правительство, выражающее интересы всех слоев населения дальневосточной России. За исключением, понятное дело, большевиков и лиц, запятнавших себя сотрудничеством с ними. Владимир Оскарович никогда не был замечен в симпатиях к монархизму, в отличие от того же забайкальского сатрапа Семенова.

– А ведь в прошлом году, когда его части были двинуты на подавление Курганского мятежа, он, единственный из белых генералов, получил благодарственный отзыв от населения, солдаты корпуса проявили удивительно гуманное отношение к восставшим, не принятое и не понятое командованием. Насколько я помню, местные жители даже добровольно собрали несколько сотен тысяч рублей, тем самым показывая свое истинное отношение к другим карателям. Да и с нами во время волжских боев он вел себя не только корректно, но вполне дружелюбно, и так было до последнего времени, до его обращения к вам, пан генерал.

Павлу тактично не упомянул ставший известным многим вызов на дуэль чешскому командующему со стороны русского главкома. Все понимали, что иначе поступить Каппель не мог, чтобы не попытаться хоть как-то выручить Верховного правителя из создавшегося положения в Нижнеудинске. И, вместе с тем, не допустил не то что оскорблений, но и откровенных выпадов в адрес генералов Сыровы и Жанена.

– У меня нет сомнений в том, что Каппель пытается удержать контроль над южной частью Иркутской губернии, восстановить фронт против большевиков и воссоздать государственность на самой широкой политической платформе, – полковник Зайчек тщательно подбирал каждое слово. Начальник службы военных сообщений, а под таким нейтральным названием скрывались чешская разведка и контрразведка, впервые говорил столь обтекаемо, но твердо. – В этом его отличие от Колчака. Белые генералы лишь в конце войны, после целого ряда катастроф, осознали, что к прошлому возврата нет. И, чтобы бороться против большевиков, которые вначале обещают населению решительно все, чтобы привлечь сторонников для захвата власти, от чего потом отказываются в пользу «диктатуры пролетариата», нужна коалиция всех здоровых элементов. И не только обещание каких-то реформ в отдаленном будущем, после созыва Учредительного собрания, но немедленно и сейчас. Вот здесь русский главком и сделал первый шаг, фактически привлекая местное население в полосе Транссиба щедрым возмещением от понесенных ранее реквизиций. Это создаст генералу Каппелю огромную популярность, о какой все прежние властители белой Сибири и не помышляли. Добавьте истовую религиозность русского населения, его неистребимую веру в «доброго царя», а также в церковные чудеса, я имею в виду произошедшее в Тулуне, – и вот мы уже имеем дело с новым Верховным правителем, который получит самую широкую поддержку.

Зайчек остановился перевести дыхание от столь долгого монолога – все присутствующие в салоне командующего напряженно ждали, когда полковник продолжит свою мысль, сформулированную, а это очевидно, после глубокого анализа имеющейся информации.

– После захвата белыми Иркутска будет объявлено о созыве правительства с широким участием общественности и, возможно, аналога парламента. Это будет его второй шаг. А третий…

– А третий будет сделан чуть позже, – усмехнулся Богдан Павлу. – Когда в его руки попадет золотой запас империи. И, в отличие от Колчака, новое правительство будет более заботливо относиться к нуждам населения, не изнуряя его налогами, а пустив в ход империалы.

– Что-то вроде того я и хотел сказать, – Зайчек устало пожал плечами. – Золото Колчака – их последний шанс на удержание государственности, и весьма, кстати, неплохой шанс.

– В этом есть резон, – глухим голосом произнес Сыровы и обвел взглядом сидящих перед ним советников. – Но у меня есть два вопроса – насколько этот вариант реален, и второй – что нам делать в такой ситуации? Можно ли возместить понесенные потери и заполучить сверх того, что поможет нашей молодой республике?

В последние два дня Василий Александрович даже не вспоминал тяжелые месяцы Ледяного похода, которые начинали ему теперь казаться чуть ли не дурной памятью, навеянной долгим кошмарным сном. Безысходность той ситуации, ставшая особенно тяжелой после красноярских событий, прошла не только у него, но и у офицеров и солдат всей бригады, в которую была сведена его дивизия, отступавшая от уральских предгорий.

Вот только эта бригада за каких-то 48 часов преобразилась совершенно, воспрянула духом, поверила в победу, в то, что красных можно остановить, не пустить дальше к родному для многих Иркутску. В зиминских пакгаузах, до этого охранявшихся чехами, было уже получено новое обмундирование, включая меховые безрукавки и шинели. Да и пополнение влили, из тех плененных пятисот красноармейцев бывшего отряда Нестерова, переданных белым легионерами. Примерно половина из них, уроженцы Приангарья, вошла в его 3-ю бригаду, ее командиром был назначен генерал-майор Вержбицкий, под началом которого сибиряки и сражались. Других, в основном выходцев с Алтая и из степной полосы Сибири, влили в 4-ю Омскую бригаду вместе с остатками других расформированных сибирских частей.

Пополнение из вчерашних врагов никого давно не удивляло, обычное явление гражданской войны, когда некоторые счастливцы по пять раз меняли погоны на красные звезды и обратно. Тем более, они были почти своими – ведь большинство солдат еще месяц назад служили в колчаковских частях иркутского гарнизона. Тех самых, которые были подняты на восстание эсеровской агитацией в конце декабря прошлого года.

– Господин полковник, там мобилизованные прибыли, – пожилой подпрапорщик, бывалый солдат двух войн с японцами и германцами, исполнявший обязанности командира комендантского взвода, был немного растерян. Это не укрылось от офицера, и, хмыкнув, Василий Александрович вышел на морозный воздух из теплой комнаты директора местной школы, превращенной по военному времени в штаб бригады.

– Мы это вот, ваш бродь, прибыли… По приказу самого Каппеля!

Бородатый мужик в теплом полушубке встал перед немного растерявшимся полковником – еще бы, ведь перед Ракитиным в подобии воинского строя стояло не менее сотни местных крестьян. Одетых, кстати, в довольно худую одежонку, ту, которую и выбросить не жалко. Увиденное сразу резко взбодрило заслуженного офицера. То, что было надето на старожилах, а это наметанный глаз иркутянина определил сразу, выглядело нелепо и говорило только об одном…

– Власть честная пришла, своя! Раз к нам добром, то и мы отслужить ей по мобилизации согласны! Да их превосходительству теперь многие верят, ибо только великим праведникам воскрешение при жизни уготовано! Мы за свою власть, народную, а большевиков нам не нужно, видал я их! А черемховские так вообще хулиганы, грабить нас снова начнут, как два года назад! Так что миром поднимемся, не сомневайтесь, ваш бродь!

Ракитин прикусил губу, вспомнив, как на совете некоторые генералы, пусть и с оговорками, но выступили против т а к о г о обращения к народу главнокомандующего. Но только теперь, на заснеженной улице, смотря в глаза суровых сибирских мужиков, понял правоту Владимира Оскаровича – народ будет воевать только за свою власть!

Отряды генерала Макри, что проводили раньше реквизиции коней и в некоторых случаях повозок, а также продовольствия и фуража, вот уже вторые сутки занимались обратным. От Куйтуна до Зимы большие санные обозы двигались по таежным селам и деревенькам, забирая обратно реквизиционные квитанции и с лихвою отдавая крестьянам обратно лошадей и повозки, а также всевозможное добро, на них нагруженное, забранное из румынских эшелонов, – сукно и швейные машинки, иголки и нитки, спички и керосин, серпы и даже жатки и многое другое, что было награблено интервентами в богатых сибирских селах. А заодно выразительно читали на сходах то самое, вызвавшее брожение в умах военных в больших чинах, обращение главнокомандующего армиями Восточного фронта генерал-лейтенанта Каппеля.

– Служили?!

– Так точно, ваше высокоблагородие, – мужик вытянулся в струнку, выставив вперед тронутую сединой бороду, что было немного смешно. – Ефрейтор 7-й роты 4-го восточно-сибирского стрелкового полка Родин. Награжден георгиевской медалью и крестом за оборону Порт-Артура.

Толпа крестьян моментально преобразилась, превратившись в регулярную часть, пусть разношерстно одетую. Наметанный глаз полковника моментально определил – кадровую, а то и войну не только с Германией, но и с японцами, прошли все. Фронтовики, а оттого рассудительны и хитры, знают уже, что на станции их оденут в новенькое казенное обмундирование.

– Я вам не «ваше высокоблагородие», ефрейтор, а товарищ полковник! Мы теперь с вами товарищи по оружию, служить и воевать будем вместе, – слово «товарищ» вырвалось по-старому, без революционного наполнения. И сразу вызвало одобрение на лицах вчерашних крестьян, ныне ставших солдатами, первых «добровольно мобилизовавшихся».

– Зачисляю вас в 6-й Нижнеудинский стрелковый полк, – громко произнес Ракитин и повернулся к подпрапорщику: – Отведите солдат к полковнику Долго-Сабурову, выдать сегодня же обмундирование, поставить на довольствие. Жалованье и пособие своим семьям получите через две недели золотом, согласно приказу генерал-лейтенанта Каппеля! Ведите солдат в казарму!

– В колонну по трое становись!

Зычная команда старого воина привела в моментальное действие заложенный в солдатские души во время кадровой службы механизм. Не прошло и минуты, как полурота, словно в старое доброе время, когда полковник был подпоручиком и ходил под руку с барышней по Иркутску, в ногу пошагала в сторону железнодорожных пакгаузов. Ракитин долго смотрел ей вслед и, только сейчас почувствовав пробирающий через шинельное сукно холод, задумчиво пробормотал, обращаясь к самому себе:

– Бог даст, остановим красных! Жаль только, что Ангару у понтона нескоро увижу…

– Мы можем действовать опосредованно, пан генерал, – доктор Гирс усмехнулся кончиками губ. – Главкому нужно правительство – мы поможем ему его создать. И в самом Иркутске остался выбор «демократических» деятелей, пусть и небольшой, и в наших эшелонах сейчас едет множество весьма авторитетных людей самой различной ориентации. От министра снабжения Сибирского правительства Серебренникова, кстати, очень умеренных политических воззрений и сибирского «областника», до управляющего делами прежнего Совмина доктора Гинса. Есть и другие политики, с которыми мы можем предварительно побеседовать и помочь им вернуться на политический небосвод. И Приамурское земское правительство вряд ли будет возражать против объединения с Иркутском, если мы во Владивостоке проведем предварительную разъяснительную работу.

– Золото, что будет в руках Каппеля, я думаю, для них очень веский аргумент, – желчно засмеялся Сыровы, но тут же оборвал смех. – Но хотелось бы, чтобы оно все (или, по крайней мере, значительная часть) оказалось в банке нашей страны.

– Нет, пан генерал, не стоит рисковать, слишком много головной боли владеть целым. Намного лучше получить хотя бы часть, – Богдан Павлу говорил твердо, прямо глядя на командующего.

– У полковника Крейчия просто недостаток сил для такого… решения. Но можно если не удвоить, это было бы слишком хорошо, содержимое подвалов будущего «Легия-банка», то хотя бы увеличить его раза в полтора. Я думаю, русские весьма охотно отдадут нам 30–40 миллионов рублей. И вывезти такую сумму не станет большой проблемой.

Чехи переглянулись – еще в Нижнеудинске, взяв литерный эшелон под охрану, им удалось вскрыть пломбы и «облегчить» вагоны на 78 миллионов рублей, что составило по переводному курсу почти двести миллионов золотых французских довоенных франков.

Политцентр и ВРК этой манипуляции не могли не заметить, проведя тщательную ревизию во время взятия золотого запаса под совместную охрану, но промолчали, негласно дав согласие, – помощь чехов в свержении Колчака дорогого стоила. Ящики с драгоценным металлом повезли «россыпью» в нескольких эшелонах при достаточно сильной охране и в условиях максимальной секретности, руководствуясь стародавним принципом «не складывать яйца в одну корзину».

Что там рота или даже две солдат, что ехали в растянувшихся на тысячах верст поездах?!

Вздумай «союзные» чехам японцы или тот же атаман Семенов в Чите тщательно проверить содержимое вагонов, то получится большой конфликт. Да тот же барон Роман Унгерн, пресловутый «черный даурский ворон», фактически не подчиняющийся никому, но имеющий под рукою две тысячи верных всадников, отпетых головорезов, мог просто не выпустить подозрительные эшелоны в Маньчжурию, не ограбив предварительно вагоны с драгоценным содержимым. Везти разом ВСЕ русское золото категорически нельзя, слишком это опасное занятие. И очень много найдется желающих одним махом сорвать огромный куш.

– Иркутские большевики золото скорее утопят в Ангаре, чем позволят нам взять хотя бы часть. Ящики и летом с помощью водолазов достать можно, не бревна ведь, не уплывут по течению. Генерал Каппель, как и адмирал Колчак, тоже не будет разбрасываться достоянием империи. Они очень щепетильные люди, это стоит учитывать. Однако, как и Колчак, русский главком не откажется от покупок необходимого. А что сейчас для генерала Каппеля нужно больше всего, так это вооружение и снаряжение для армии и хотя бы самое необходимое для населения, а оно у нас имеется…

– Я не собираюсь разбрасываться, доктор, достоянием моих легионеров и нашей республики!

– Пан генерал, вы меня не так поняли, – Гирс как бы умоляюще поднял руки, но в глазах появились веселые искорки.

– Бронепоезда, пушки, винтовки, боеприпасы мы сейчас складируем во Владивостоке согласно межсоюзному соглашению. Так почему бы нам не продать Каппелю большую массу всего этого, которое мы оставляем сейчас просто б е с п л а т н о. Это неразумно с точки зрения государственных интересов. Можно и нужно оставить необходимое оружие для охраны эшелонов от всякого рода случайностей, но все остальное надо без промедления продать. А еще лучше, если японцы и атаман сами будут охранять наших солдат в Забайкалье, тогда мы вооружим и обеспечим войска Каппеля еще лучше. А «новое демократическое» правительство дальневосточной России, которое мы подберем и проведем к власти, пока имея на это возможности, по достоинству о ц е н и т наш щедрый дар!

Гирс остановился, перевел дыхание, отпил из стоящего перед ним стакана воды и заговорил более убедительно, почувствовав по напряженному дыханию присутствующих пробудившую их мысли речь:

– Главком Каппель во всех глазах сохранит незапятнанной свою щепетильность и честь, и наша республика останется не внакладе, получив вознаграждение за добровольную, пусть и не безвозмездную помощь новому государственному образованию, свободному от большевизма. А ведь это в интересах главных держав Антанты, которые уже признали де-юре несколько таких стран, утвердившихся на обломках империи. Потому нам мешать в этом благородном деле не будут, даже станут помогать.

Все ошеломленно уставились на хитроумного доктора – такое им в головы еще не приходило, хотя над ситуацией размышляли долго. Гирс, будто не заметив всеобщего оцепенения перед развернувшейся во всю ширь перспективой, продолжил все тем же мягким и обходительным голосом плести словесные кружева комбинации:

– Увести на восток все эшелоны 3-й дивизии в сложившийся ситуации нельзя. Это стало неразрешимой задачей после зиминских событий и непринятия белыми «нейтралитета», мы понимаем, в чем причина. Эти поезда либо захватят наседающие на полковника Прхалу красные, либо мы продаем их значительную часть белым…

– Зачем им покупать, если наши солдаты их просто бросят на железной дороге, как под Тайшетом?

– А вот тут, пан генерал, мы должны навязать русскому главкому соглашение. Или – или, это хорошо понимали политцентровцы с большевиками, поймет и белое командование!

– Царствие ему небесное!

Григорий Михайлович перекрестился на икону – запоздавшее на пять дней известие о смерти главнокомандующего восточным фронтом генерал-лейтенанта Каппеля разбило вдребезги его последнюю надежду на поддержку. Белые пробились через Красноярск, но какой ценой!

Армии сейчас отходят от Нижнеудинска к Зиме, совершенно обескровленные и небоеспособные. Прорвалось не потерявших веру солдат и офицеров до прискорбия мало – по чешским сведениям трехдневной данности, переданных Иркутскому ВРК, тех, кто был способен держать в руках оружие, всего шесть тысяч, еще десять тысяч больных тифом и ослабевших людей везли на санях – по сути, огромный санитарный обоз. Сам Каппель при переходе по Кану провалился в полынью, обморозился и спустя несколько дней болезни угас, не успев сделать главное.

Кто теперь поведет войска? Кто вдохнет в них на-дежду?

Ответа атаман Семенов не находил и метался сейчас по комнате из угла в угол, словно зверь в клетке. Он перебирал в памяти всех известных ему омских стратегов, что допустили такую катастрофу, и ни один из них не подходил на роль вождя.

Нет, войска прорвутся, тут нет сомнения – смерть Каппеля придаст им силы, но приводить в Чите армию в порядок придется долго. Что будет дальше, вот в чем вопрос.

Генералы, которые называют его Гришкой Семеновым, считают атамана выскочкой, вряд ли признают главнокомандующим, игнорируют приказ Верховного правителя. Да еще обвинят его в том, что он не приложил усилий для спасения адмирала Колчака, не отбил у красных его литерные эшелоны. Это будет неизбежно, не может не случиться. Но вся штука в том, что у них нет вождя с большой буквы – сам бы передал власть обратно Александру Васильевичу, но насчет дальнейшей судьбы адмирала Григорий Михайлович не испытывал никаких иллюзий. Без суда или по приговору, но красные казнят адмирала неизбежно, он ведь знамя для гибнущего белого движения, символ спасения будущего, хоть и погубившего его в настоящем.

Вождем мог стать генерал Каппель – полковник Сыробоярский, бывший его личным представителем при ставке Колчака, спасенный японцами в Иркутске и сегодня прибывший в Читу, сказал при встрече, что умерший генерал пользовался безусловным авторитетом. Еще тогда, в начале месяца, стремясь вызволить хоть как-то адмирала из нижнеудинской ловушки, в которую его поймали чехи, Каппель вызвал Сыровы на дуэль. Вот тогда Григорий Михайлович, не желая подвергать будущее армии, что шла под началом главкома, опасности, сам вызвался заменить его у барьера, отправив вызов наглому чешскому генералу.

Вот только ничего не вышло, хотя он был согласен драться на любом оружии, даже на кулаках – трусы на дуэль не выходят, а только пакостят по мере своих возможностей!

– Циклоп мерзостный, – пробормотал Григорий Михайлович, собрав в жесткую складку кончики губ. Даже если он его в Чите прилюдно пощечиной наградит, эта сволочь только утрется и молча уберется. Вот только не выйдет к нему Сыровы, побоится – мимо Читы проедет.

Атаман Семенов уселся за стол, положив на бумаги крепкие кулаки. И задумался – с каппелевцами он еще удержит Забайкалье, тем нужна только передышка, и не зря вагоны направлены к Мысовой, словно чувствовал. Им еще идти пятьсот верст, да по озеру еще полсотни, судя по темпам, через три недели, не позднее, они будут на станции. Нужно удержать ее любой ценой, хотя ситуация ухудшается с каждым часом…

– Ваше превосходительство! Важная телеграмма, передана вне всякой очереди!

В дверь быстро вошел старший адъютант, и на атамана сразу плеснуло тревогой. Сердце защемило – с какой стороны будет нанесен удар, он еще не знал, но то, что новость не просто скверная, а гораздо хуже, уже понял и собрался встретить очередную порцию испытаний судьбы.

– Красные атакуют Сретенск большими силами, части их 7-го полка ворвались в предместье. По сведениям начальника гарнизона, там сам командующий Шилкинской группой «товарищ» Погодаев!

– Немедленно передать Мациевскому – удерживать город любой ценой, помощь будет оказана! Сдача Сретенска недопустима и приведет к нашей неизбежной гибели!

Отдав приказ, атаман почувствовал прилив кипучей энергии – ведь он был молод, а такой возраст позволяет не только не терять веру в собственные силы, но и быстро реагировать на удары изменчивой судьбы…

– Главный принцип военного дела заключается в концентрации всех сил и средств в нужное время и в нужном месте – на направлении главного удара, – Сыровы положил ладонь на развернутую на столе карту. Политические советники внимательно слушали генерала, которого считали человеком весьма компетентным в военном деле.

– У русского главкома в распоряжении около 12 тысяч боеспособных солдат и офицеров. Конечно, влив в строй перебежчиков, ехавших в наших вагонах с беженцами военных, на тысячу-другую воинов смог увеличить свой отряд, но с учетом потерь в зиминском бою и заболевших тифом и это возможное пополнение не играет роли. То есть под рукою у него не более дюжины батальонов пехоты уменьшенного двух-трехротного состава, раз он взялся сводить свои дивизии в них, – Сыровы усмехнулся с некоторым пренебрежением, – и где-то два десятка неполных эскадронов, главным образом, казаков. Остальные силы примерно в три-четыре батареи артиллерии, технические части и обозники, плюс какое-то число комендантских команд на станциях. И это все!

Генерал усмехнулся еще раз, постукивая пальцем по карте. Его единственный глаз светился отблесками странного веселья. Командующий скривил губы и внимательно посмотрел на серьезные лица Павлу и Гирса. Полковник Зайчек, по своему обыкновению, уселся с торца стола, оставив свое лицо непроницаемым, как всегда это делал.

– На Иркутск он двинется завтра по железной дороге – один путь еще продолжает оставаться свободным, по настоянию ревкома мы отвели его для проезда их разгромленного отряда. Вот пусть белые им и воспользуются, хотя он крайне нужен нам самим для проталкивания эшелонов на восток. Ну да ладно, раз такие ставки пошли в игре! Треть своих сил он оставляет в Зиме, и как только пройдут эшелоны Прхалы, а это неделя, не больше, им придется самостоятельно останавливать красных. А потому у Каппеля на все семь дней, если не меньше! Дойти до Иркутска, взять его штурмом, забрать под свою охрану золотой запас и сформировать правительство. И как это можно сделать, даже при нашей помощи?!

Все сидящие за столом дружно покачали головами – теперь действия русского главкома представились им в несколько ином свете, они попахивали откровенным авантюризмом.

– У него просто нет времени на мобилизацию, даже если часть крестьян, соблазненная щедрыми подачками, возьмется за оружие. Потом нужно перебрасывать половину войск обратно к Зиме – там будет сосредоточено не больше 10 тысяч белых войск, против вдвое большего по числу и вдохновленного победами противника. Не спорю, какое-то время каппелевцы удержат позиции, у них будут пушки, снаряды и наши бронепоезда. На месяц или два, никак не больше, и то благодаря наличию лишь трех узких дорог, стиснутых тайгою, – удобная для обороны позиция.

Самое главное – считаю, что большевики не станут оборонять Иркутск до последнего солдата. Они эвакуируют самое ценное из города на север, поближе к тайге и своим партизанам, отведут и большую часть войск. Путей у них два – по Якутскому и Балаганскому трактам. Я склоняюсь ко второму варианту – в городе партизаны и соединение с ними, да с прибытием повстанцев с северных районов они соберут тысяч 12–15 бойцов, пусть и слабого качества. Да, потребуется какое-то время для приведения этой разношерстной вольницы в порядок, примерно месяц, а потом красные дружно ударят с двух направлений и заставят белых отходить к Иркутску.

Длинный монолог генерала ни разу не был прерван вопросом – слишком ясно и четко были обоснованы взгляды командующего на возможность продолжения войны белыми.

– Воссоздание восточного фронта под Иркутском невозможно, эта попытка с негодными средствами и малыми силами обречена на поражение. Я думаю, настоящий план Каппеля в другом – выиграв время, вывезти все самое ценное из Иркутска, отступить в апреле и занять позиции на восточном берегу озера, взорвав туннели и угнав туда все суда. Все остальные пароходы белые выведут из строя, утопят или взорвут котлы. И вот тут принципиально иная ситуация получится – пока не встанет лед через девять месяцев, красные не смогут ничего сделать. Обход севернее невозможен через тысячи километров тайги, с юга лес пройти возможно, вот только оборону у Култука держать удастся очень долго, имея на железной дороге бронепоезда и стянув артиллерию. Знаком я с этими местами, там десять тысяч белых остановят любые атаки многократно превосходящего противника, которого и не будет – через тайгу армии не протащишь!

– Благодарю вас от всего сердца, пан генерал, – Богдан Павлу плотоядно улыбнулся. Он не скрывал своего ставшего исключительно хорошим настроения. – Значит, мы навяжем русскому главкому свои условия. Без нашей помощи деваться ему некуда, а мы получим достойную компенсацию за утерянное имущество 3-й дивизии, пусть за красных и заплатят их противники. В Верхнеудинске уже будет сформировано новое, более лояльное к нам правительство – Владимир Оскарович государственник, для него объединение с Приморьем намного важнее желания побыть диктатором атамана Семенова со всей его «восточной окраиной» вокруг одной Читы. Да и японцы усмирят свои аппетиты в такой ситуации!

– Каппель талантливый генерал, самый лучший в русской армии, но законы войны неумолимы, – торжествующим голосом произнес Сыровы, и тут его глаз неожиданно прищурился. – Господа, а вам не кажется, что атаману и главкому будет тесно в Забайкалье, как двум паукам в банке? А что, если к ним мы добавим третьего…

– Румынский полк разбит окончательно, товарищ начдив. Они бросили свои эшелоны и бежали. К сожалению, чехи отступили в порядке, слишком у них много пулеметов. И свои бронепоезда вовремя отвели, в засаду не попали, одного только прищучили.

Командир 88-й стрелковой бригады Грязнов вздохнул с нескрываемым сожалением, еще не остыв после вчерашнего боя, что продолжался ночь и почти весь нынешний день в двух верстах от оставленного интервентами уездного города. Далеко от сильно пострадавшей станции, с россыпью отметин от пуль и осколков на грязных стенах, виднелся вьющийся в небо дымок, исходивший от искореженного прямыми попаданиями бронепоезда, орудийные площадки которого были полностью разбиты.

– Цука, – с характерным акцентом выругался Лапин, оглядываясь по сторонам. Везде валялись трупы сражавшихся солдат-интервентов в однообразных серых шинелях, меховых шапках и сапогах. Вперемешку с врагами лежали и его красноармейцы, экипированные более подходяще для суровых сибирских условий – в полушубках, папахах и валенках. Судя по количеству тел, бои на самой станции были не очень продолжительные, иначе бы она превратилась в руины, так же, как и большинство примыкавших к ней домов. Кое-где поднимались дымки недавно потушенных пожаров. Бревенчатые строения вспыхивали легко от попадания снарядов, а потому, несмотря на опасность, их тушили чуть ли не всем миром обыватели – пожар запросто мог превратить в пепелище весь городок, если бы еще подул сильный ветер.

– Отбили двенадцать эшелонов, товарищ начдив, забиты всяким добром под завязку, везде печки стоят, лежанки с матрасами и одеялами. С удобствами ехали, собаки.

В голосе начбрига прозвучала непередаваемая смесь ненависти и зависти – о таких условиях его бойцам, ночевавшим зачастую у костров, приходилось только мечтать. Каппелевцы проходили по трактам и проселкам, как саранча по полям, уводя свежих лошадей, подчищая запасы фуража и продовольствия и, главное, оставляя не только больных и умерших от тифа, но и саму болезнь в крестьянских домах, где все ночевали вповалку. От нее полки красных тоже редели, но отнюдь не безвозвратно. Идущая на восток дивизия росла в численности, как катящийся снежный ком с горы.

Обычные стрелковые дивизии Красной армии строились по так называемой «троичной системе» – три бригады по три полка трехбатальонного состава, по три роты в каждом. Плюс полк войсковой конницы в четыре эскадрона и четыре дивизиона артиллерии – по одному трехдюймовых пушек на каждую бригаду и гаубичный на дивизию. Добавьте саперов, связистов, санитаров и обозников, политотделы и прочее – механизм получался громоздкий, с огромным штатом в тридцать тысяч человек. Управлять таким количеством людей было затруднительно, и обычно в дивизии насчитывалось 10–12, редко достигая 15–17 тысяч личного состава, треть из которых приходилось на тех бойцов, кто непосредственно вел бой, – «штыки и сабли», по военной терминологии. А так как структура сохранялась, то численность красноармейцев в них сокращалась подобно шагреневой коже. В батальонах обычно было всего 300–400 бойцов, артдивизионы имели по две, а то и по одной батарее.

Несмотря на тиф, усталость и потери в боях, численность 30-й дивизии, как и других четырех из состава воевавшей в Сибири 5-й армии, возрастала от месяца к месяцу. В строю осталось не больше пятой части первоначального состава, что пошел в наступление от уральских предгорий и перешел через Енисей. По пути в части постоянно вливались коммунисты, кто работал в подполье, настроенные большевистской агитацией рабочие и партизаны из тех, кто не уклонился от «добровольно-принудительной» мобилизации. Последняя без промедления проводилась идущими в обозах представителями советской власти, которые с местными коммунистическими активистами тут же создавали ревкомы во всех городах и уездах, освобожденных от колчаковцев. Сейчас 30-я дивизия насчитывала 27 тысяч вполне здоровых и боеспособных бойцов, столько же, как всех в отступающих остатках белых армий. Вот только более половины нынешних ее красноармейцев совсем недавно сами служили у колчаковцев и десятками тысяч сдались в плен под Красноярском. Мобилизованных белыми сибиряков тут же ставили в строй, и они из кожи вон лезли, чтобы доказать свою преданность победителям и заслужить полное прощение.

Частенько, но после фильтрации в особом отделе, ставили на вакантные командные должности и бывших офицеров, тех, кто не вызывал у чекистов особых подозрений. Процедура надзора за такими краскомами, которых именовали «военспецами», была давно и тщательно отработана. Тут и надзор со стороны комиссара, без согласия которого ни один приказ не был действительным. А также бдительность «особистов» и «сознательных» бойцов-коммунистов. И главная предосторожность – семья такого офицера тут же бралась на заметку как потенциальные заложники в случае его предательства, тем самым обеспечивая полную лояльность новоиспеченного красного командира. Слишком многому научили большевиков частые измены «военспецов» в первый год гражданской войны!

– Тут такое дело, товарищ начдив, – Грязнов мотнул головою, – позавчера в Нижнеудинск перебежали несколько десятков солдат из команды разведчиков какой-то белой дивизии, вроде бы Казанской, из-под Тулуна аж сбежали. Так местные партизаны их на глазах жителей голыми по улицам таскали и водой поливали, пока те дуба не врезали. Сам видал – стоят, что твои скульптуры…

– Турни, – флегматично произнес Лапин. – Зачем нас лишать хорошего пополнения? Топросить-то успели?

– Никак нет, товарищ начдив, – Грязнов пожал плечами, – стояли уже замороженные. А вот местных поспрашивали – слухи пришли из Тулуна, что белый главком Каппель в селе умер, в гроб положили!

– Туда ему и торога! Путем в Тулуне, гроп откопать, а тело выставить на опозрение!

– Так он того, – начбриг замялся, не зная, как ему сказать то, что сам толком не знал, – лежал вроде мерзлой тушки, а потом из гроба живехоньким вылез! И вроде снова командует…

– Прехня, поповские сплетни! Чутеса им потавай, – Лапин выругался. – Цуки! Сопаки прехливые!

– И еще одно, товарищ Лапин. Мы тут чеха пленного допросили наскоро, – говорит, из Иркутска отряд к станции Зима подошел, тысячи три красноармейцев и партизан. Колчаковцы его опрокинули и всех перестреляли, захватили пушки, патроны, пулеметы.

– Тураки, кто раненого зверя по морте голым кулаком пьет, на пути вставая? Его нато затница пинать! Когта это пыло?

– Позавчера днем, товарищ начдив!

Лапин задумался, прошелся мимо трупов румынских солдат, возле одного остановился и чуть попинал тело в бок сапогом, проверяя окоченелость. Вернулся обратно к Грязнову.

– Тогоним, если ускорим наше твижение вперет. Твоя пригата, товарищ Грязнов, идет по тракту талее, охватывайте их севернее, отсекайте пронепоезта! Итти к станции Куйтун, потом на Зиму. Пригата Захарова пойтет южнее, по проселкам, там, гте пелые шли. Нато их тогонять, хотя лошатей хороших они увотят! Нато преслетовать неутомимо, не тать им опомниться! Вперет, только вперет!

– Знаешь, Вася, это очень странно… Мне и словами выразить трудно, что творится в моей памяти после той невероятной ночи, когда я снова вернулся к жизни. Все время в мозгу всплывают странные слова, их очень много, я никак не могу разобраться. Будто навалили ворох разных телеграфных переговоров и изорвали ленты с фразами. Обрывки, обрывки… Кто говорил, с кем, по какому случаю – ничего не знаю. Только время от времени словно подсказка свыше приходит, зачастую странная… Но вот результат оказывается действенный, какой совсем и не ожидал…

Генерал говорил урывками, часто прерывался – Вырыпаев видел, что, несмотря на чудесное выздоровление, Владимир Оскарович очень слаб, не может долго говорить и, раньше поражавший всех своей двужильностью и неутомимостью, иной раз ложится днем отдыхать. Только с ним, своим другом и адъютантом, он мог вот так откровенно говорить, словно не имея сил сдержать то, что творилось в душе.

– Вот пустая бутылка с вином, которое выпито. Можно, конечно, разбить стекло вдребезги, но ведь лучше использовать ее снова. Да, пусть налито будет не божанси или бургундское, а наше крымское из Ливадии… Вот это и есть новое наполнение при старой форме. Так и слова – до революции ведь были «товарищи министра» или «Государственный совет», и эти слова имели совсем другое наполнение, хотя созвучны с «советскими товарищами». И словно шарахнуло третьего дня – ведь у крестьян такая каша в головах заварилась, что они сами ничего не понимают и за словами идут, словно буддисты за мантрой. Как под гипнозом – читал я в то время про сие умение человека чужой воли подчинять. Не верил, но старый товарищ, слову которого я доверяю, убедил, что видел таковой опыт собственными глазами. И вот еще – помнишь листовку, Вася, с которой народ против нас подняли в Енисейской губернии?

– «За царя и советскую власть»?

Вырыпаев отлично помнил поразивший его текст – такой смеси откровенного обмана и цинизма ему еще не приходилось читать. Но ведь чудовищная ложь большевицкой агитации сработала и привела в конечном итоге Белую армию к трагедии массовой сдачи под Красноярском.

– Вот и я подумал – почему они призывают за советы рабочих и крестьянских депутатов? А в них почему-то оказываются одни коммунисты, чуток разбавленные прочими «левыми», которые или быстро изгоняются, или живо перекрашиваются в большевиков. А почему мы не можем выступить за советы, только народные, которые придут на смену земству? Ведь последнее, по сути, перешло на политический путь, совершенно забыв о народной пользе, для которой оно и создавалось. Начала верховодить интеллигенция, в которой проснулось ужасное стремление к разрушению здорового государственного начала, – и к чему это привело? Те же мужики, которым они не дали приобрести практический опыт самоуправления, ударились в анархизм и партизанщину, считая прежние устои оковами. Вот и проснулись самые темные инстинкты в их душах!

– Бога нет, царя не стало, мы урядника убьем! Податей платить не станем и в солдаты не пойдем!

Вырыпаев вспомнил знаменитую частушку, ходившую во всех сибирских селах и ставшую своего рода политической программой, и чуть нараспев ее озвучил.

– Вот это самое страшное, друг мой Василий Осипович! А посему мы должны дать крестьянству, что составляет три четверти населения, приобщиться к управлению государством через народные советы! И установить самую настоящую народную советскую власть!

Полковник застыл в полном ошеломлении – он не ожидал такого поворота. Да, раньше Каппель не раз высказывал свое недовольство существующим положением власти, но вот так круто ее изменить?!

– Раньше русский народ на «совете» ведь и жил, пословиц и поговорок сколько на эту тему сложено. Ведь не зря же соборность была, ту же смуту только ею закончили и всей землею царем Михаила Романова избрали. Вот и сейчас нужно избирать путем соборности через Советы народных депутатов Народное собрание, а не Учредительное, исключив всяческую партийность. Пусть сами мужики выбирают, за кого голосовать в селе – своего проверенного соседа, которого знают все, или заезжего горлопана из эсеровской партии? Вот пусть эти волостные старшины, уже выбранные советами, и заседают в собрании, а либералы и политические партии, которые только и умеют давать безответственные обещания, из него будут изгнаны раз и навсегда… Хотя… Пусть и они там будут, просто отводить на политические партии треть мест, не больше, дабы пустой говорильни не вышло, – сами мужики им не дадут, заставят отвечать за слова и дела…

Каппель надолго задумался, прикрыв глаза веками, откинув голову на подушку. Главком лежал на диване, прикрытый до пояса пледом, а Вырыпаев сидел рядом в продавленном кресле и лихорадочно обдумывал сказанное. Он не ожидал, что Владимир Оскарович вдруг заговорит вот так откровенно и прямо на политические темы, про которые раньше отзывался очень осторожно и даже уклончиво с той поры, когда на смену эсеровскому правительству КОМУЧа пришла Директория, которую скоро сменил Верховный правитель России адмирал Колчак.

– Вот потому-то, Вася, я и написал обращение к народу и армии, против которого на совете выступили некоторые генералы. Заметь, и тут «совет», куда же без него русскому человеку деться, пусть и именуют его «вашим превосходительством». Зато теперь у крестьян выбор появится – за какую они советскую власть? Ту, которая целиком у коммунистов в любой ситуации, или за действительно народную советскую власть, при которой они сами будут решать свои дела. Понимаешь разницу?

– Я это в вашем обращении ощутил, Владимир Оскарович, и подумал еще, что в мужицких головах кавардак начнется…

– Зато большевицкая агитация действовать не станет! Ибо мы раздаем им чешское имущество, а коммунисты продразверстку введут. Про нас слухи добрые пойдут, а против той «советской власти» мужики на дыбы встанут, когда со всеми ее «прелестями» поближе познакомятся. Вот тогда и мы придем их освобождать… Надо только сейчас удержаться…

Каппель снова замолчал, а Вырыпаев переваривал услышанное, которое ему нравилось все больше и больше. Вот только со временем плохо, оно стремительно идет, пока эта идея до народной толщи дойдет, много недель, а то и месяцев пройдет. Действительно, нужно продержаться любой ценою, выиграть время, но вот как?

– Помнишь, еще в восемнадцатом на Волге я назвал вас своими боевыми товарищами? Как сейчас в приказе – мы все товарищи по оружию, в одном воинском братстве состоим, от солдата до генерала. Я хочу, чтобы осознание этого слова дошло до каждого, мы все боевые товарищи! Вот тогда мы станем едиными, армия сплотится, и не будет дезертиров и перебежчиков! Посмотри на ижевцев и воткинцев – наших генералов коробило, когда они себя товарищами называли. И правильно делали – вслушайся только в слово – здесь братство, честь, верность присяге! А у большевиков «товарищ» – отличие от всяких «неполноценных» и врагов, от разных «бывших», «лишенцев», «военспецов» и прочих «несознательных граждан». Я тебе говорил не раз, вспомни Ачинск – тех генералов, что держатся за прошлое, не поняли природы гражданской войны и продолжают считать себя властителями, а солдат нижними чинами, из нашей армии нужно убирать немедленно. Они этого никогда не поймут и будут играть на пользу красным агитаторам!

За вагонным окошком серел рассвет, и в проступивших сумерках виднелись верхушки далеких сосен. Вырыпаев посмотрел на главкома – и хотя тот продолжал лежать с закрытыми глазами, полковник знал, что Владимир Оскарович не спит, а думает. И сидел молча, стараясь не мешать другу размышлять о наболевшем.

– Я уверен – мы станем вскоре товарищами, так и обращаться друг к другу будем – от солдата до меня, главнокомандующего. А вот для чиновничьей братии и прочих останемся «господами» и «превосходительствами», пусть знают свое место. В нашем народе даже поговорка соответствующая имеется – «гусь свинье не товарищ»!

Вырыпаев непроизвольно хмыкнул и, не выдержав, рассмеялся. И тут увидел на губах Каппеля улыбку. И неожиданно понял, что его друг хотел сказать дальше, но не смог – Владимир Оскарович уже спал…