Грегор Замза проснулся однажды утром после тревожного сна и обнаружил, что с ним произошла метаморфоза, он обратился в ungeheuren Ungeziefer. Критики спорят, как лучше это перевести. В точности Кафка не объясняет природу этой твари. Возможно, то был огромный таракан. Уборщица приняла его за навозного жука. Сам он не вполне понимает. В любом случае, нечто ужасное, на спине панцирь, маленькие дрыгающиеся ножки. Существо, от которого все отворачиваются с омерзением: и начальник, и родня, даже любимая и любившая его прежде сестра. В конце концов остается лишь труп, который уборщица выметает и выбрасывает вместе с мусором. Вот во что и он превращается, твердил себе Д, в чудовище, противное даже самому себе.

Он бродил по городу, потерявшись в своих мрачных мыслях, и, несмотря на яркий солнечный свет, ему казалось, будто он заперт в темноте, вернее, заперт в ярком луче рампы, который выставляет его на обозрение и суд всему свету, но окружен черными испарениями, сквозь которые не различает лица судей. Лишь у порога отцовского дома он сообразил, что ноги сами привели его обратно на Макдугал-стрит. Он нашарил в кармане ключ и вошел, надеясь, что не столкнется лицом к лицу ни с кем из близких. Он не был готов к такой встрече. Не был самим собой. Если они увидят его сейчас, наверное, заметят и метаморфозу, уже искажающую его тело, и в ужасе вскрикнут: Ungeziefer! Он не был к этому готов.

Как странен показался ему в этот день интерьер родного дома! И не только по той очевидной причине, что любовница его отца, Василиса Арсеньева, едва переехав, занялась радикальной “модернизацией” с полной заменой всей отделки и таким образом поднялась на еще одну ступеньку, до статуса “сожительницы”. На четвертом пальце ее левой руки все еще не было кольца, но трое младших Голденов были уверены: уже недолго ждать того дня, когда на этом пальце засверкает бриллиант, а после бриллианта неотвратимо появится и золотой ободок. Вела она себя уже вполне собственнически. Весь дом перекрашивался в модный перламутрово-серый цвет, все старое заменялось или уже было заменено чем-то новым, хай-эндом – мебель, ковры, предметы искусства, настольные лампы и потолочные светильники, пепельницы и рамы картин. Д заранее попросил не трогать его комнату, и Василиса уважила просьбу, так что хотя бы тут все оставалось знакомым. Но он понимал, что странность не в этом переделанном доме, а в нем самом. Если, пока он шел через холл и дальше вверх по ступенькам, на него снизошло ожидание беды – все изменится, и эта перемена завершится катастрофой, – то источником дурного предчувствия была не перламутровая краска и не гарнитур кресел и кушеток в серебристом велюре, предвестие не висело среди штор свежеотделанной гостиной, не сияло в новой люстре посреди столовой, не мерцало в новых газовых каминах, чей огонь зимой нагреет гряду камешков и те засверкают супермодной иллюминацией. Правда, эта обновленная обстановка уничтожила привычный, обжитой мир, который Нерон Голден создал для себя и сыновей, как только они сюда перебрались. Новизна была одержима пугающей инаковостью эрзаца – более ранняя версия, пусть и сама служила имитацией жизни, хотя бы этого сумела как-то избежать. Но нет! Не в доме заключалась главная причина. Перемена совершалась в нем самом. Он сам был той тьмой, которую ощущал вокруг себя, он был той силой, что заставила стены сдвинуться ближе, потолок опуститься, как в фильме ужасов, породила стесненность и клаустрофобию. По правде говоря, дом стал намного светлее прежнего – это в Д нарастала тьма.

Он бежал от того, к чему, как он сам видел, все время неуклонно приближался. Он знал, что нечто надвигается, но из этого не следует, что он сам так хотел. Он ненавидел надвигавшееся, но не мог уйти от реальности, и внутренний конфликт вызвал ту бурю, что бушевала теперь вокруг него. Он хотел скрыться в своей комнате и захлопнуть дверь. Хотел исчезнуть.

Когда я представляю себе Д в тот критический час, я вспоминаю слова Теодора Адорно: “Высшая форма морали – не чувствовать себя уютно в своем доме”. Да, ощутить некомфортабельность комфорта, тяготиться легкостью, подвергать сомнению все то, что обычно и охотно принимается как само собой разумеющееся, превратить себя в вызов всему тому, что для большинства людей – пространство, где они чувствуют себя в безопасности от всякого вызова. Да! Этика, дошедшая до такого предела, где ее пора уже назвать героизмом. В тот час “домом” Д Голдена был даже не отцовский дом, а нечто еще более близкое – его собственное тело. Он не вмещался в собственную кожу, интенсивно переживая новую и грозную вариацию на тему конфликта разума и тела. Его нефизическая личность, разум, начал требовать того бытия, которое тело, физическая личность, отвергало, а итог – терзания и физические, и душевные.

Золотой дом затих. Д постоял мгновение на втором этаже, перед отцовскими апартаментами. Эта дверь была закрыта, но соседняя дверь, за которой раньше была запасная спальня, а теперь гардеробная Василисы Арсеньевой, была распахнута, в лучах вечернего света переливались блестящие платья, множество полок были заполнены обувью с агрессивными шпильками. Это будет для меня проблема, проникли в его сознание слова с какого-то неведомого корабля-матки, зависшего за пределами атмосферы, за линией Кармана, твои педали колоссальны, от тебя никакого толка, твои стопы чересчур велики, ненавижу тебя, твои ноги так велики. Да, Фэтс Уоллер, что ты говоришь. А теперь эти большие стопы его повели, по собственной воле, прямо в центр комнаты, где запах пачулей сильнее, чем где-либо в доме, запах, который она принесла сюда, чтобы изгнать все прежние запахи, она, Василиса Арсеньева, молчаливая и высокомерная, словно кошка, оставляла свою метку всюду, где пройдет. И вот его руки тянутся к этим платьям, он зарывается лицом в пахучие блестки, вдох-выдох-вдох. Темнота вокруг отступает, комната наполняется светом, может быть, даже счастьем.

Как долго он там пробыл? Понятия не имел, столько эмоций стеснилось в груди, душа обратилась в вихрь смятения, и все же это было так прекрасно, прикосновение тончайшей ткани к щеке, изумительное ощущение – чего? – гламура, этого он не мог отрицать, как и то, что из этого следовало, что было естественным следующим шагом.

А потом Василиса встала на пороге, следя за ним.

– Могу я помочь? – спросила она.

“Могу я помочь”, таким тоном, словно это магазин, а она подозревает его в краже, так пассивно-агрессивно стояла там, так спокойно, даже улыбаясь слегка, не вздумайте относиться ко мне свысока, леди, “могу я помочь”, нет, вряд ли, ладно, он в ее гардеробной, он терся лицом о ее платья, это правда, но все же это неправильный вопрос. Может быть, всего лишь лингвистическая проблема, она могла заучить эту фразу по разговорнику, не очень-то она разбирается в интонациях, когда вопрос задают таким тоном, он звучит враждебно, хотя на самом деле, может быть, кто знает, она спрашивает буквально, буквально хочет мне помочь, вот и спрашивает, не осуждает, не злится, действительно протягивает руку, чтобы помочь, не хотелось бы понять ее неверно, ситуация и без того непростая, и да, она подходит ко мне вплотную, обнимает меня и произносит еще одну фразу из разговорника: “Посмотрим, что мы сумеем сделать”.

Василиса принялась вытаскивать вещи и прикладывать к нему: “Это? Или это?” – спрашивала она и подбадривала: “Мы с тобой похожи формами. Сухощавые, так это называется?” Да, кивнул он, довольно точное слово.

– Сухощавые, сухие, – продолжала она, утвердительный ответ ее подбодрил. – Твоя мама, должно быть, была высокая и худая. Словно модель.

Он окаменел:

– Моя мать была шлюха, – сказал он и затрясся. – Она продала меня моему отцу и исчезла в Шлюхостане.

– Ш-шш, – сказала Василиса. – Ш-шш, довольно. Это в другой раз. А сейчас твой лучший миг. Примерь вот это.

– Не могу. Не хочу портить твои наряды.

– Не беда. У меня их так много. Снимай рубашку, натяни вот это через голову. Сам видишь, только чуточку туговато. Что скажешь?

– А это можно попробовать?

– Да, конечно.

(Хочется оставить их на минуту, предоставить им приватность, деликатно отвести глаза, выключить мою я-сам-и-есть-камера-в-смартфоне или хотя бы отвести ее в сторону, вот площадка лестницы, вот ступеньки, ведущие вниз, в холл, где ныне, в результате переустройства, несла вахту собачка, якобы собранная из воздушных шариков, а со стены щерилась маринованная пиранья, слова любви переливались ядовито-розовым и зеленым неоном над входом, и вот парадная дверь отворяется. Входит Нерон Голден. Король вернулся в свой замок. Я смотрю ему в лицо. Он оглядывается по сторонам, недовольный. Он хочет, чтобы она вышла с ним поздороваться, где она есть, не прочла его эсэмэс? Он вешает шляпу и трость у входа в холл и зовет.)

– Василиса!

(Вообразите, как я-камера несусь наверх, прямо в ту комнату, где Василиса и юноша в ее одежде замерли, застигнутые его окриком, и она, Василиса, смотрит на Д и понимает, что он все еще боится отца.)

– Он убьет меня. Он непременно убьет меня. Господи!

– Нет, он ни в коем случае тебя не убьет.

Она протягивает ему его обычную одежду.

– Одевайся. Я его отвлеку.

– Как?

– Приведу его наверх…

– Нет!

– В спальню. И закрою дверь. Когда услышишь сильный шум, будешь знать, что можно безопасно уйти.

– Какой шум?

– Уж конечно ты догадываешься, какой шум. Нет надобности подробно объяснять.

– О!

Она остановилась в дверях, собираясь идти к Нерону.

– И еще одно, Д!

– Что?! То есть да, прости, что?

– Может быть, я не на тысячу процентов законченная злобная стерва.

– Да! Да! Разумеется! То есть нет! Разумеется, нет.

– Я тебе помогу.

– Спасибо.

Она заговорщически улыбается. На этом я завершаю сцену, крупным планом улыбка Моны Лизы, Сфинкса.

Он заключил мир с Рийей, терпеливой, все понимающей, и вот они сидят с Айви Мануэль в ямайском ресторанчике на углу Хаустон и Салливан, пьют опасные коктейли поздней ночью. Или вообразим иначе: трое сидят вокруг простого круглого стола в совершенно темной студии, пьют (опасные коктейли допустимы даже в лимбе), мир не существует, ничего, кроме них троих сейчас, когда они обсуждают глубокие проблемы языка и философии. (Сознательная аллюзия: Жан-Люк Годар, Le gai savoir, 1969, в главных ролях Жан-Пьер Лео и Жюльет Берто. Многие считают этот фильм чересчур дидактическим, но порой дидактика – именно то, что требуется.) Поначалу Д угрюмится, цитирует Ницше (автора Die frohliche Wissenschaft), который задает “Шопенгауэровский вопрос: имеет ли бытие какой-либо смысл? – Вопрос, который хотя бы расслышат во всей его полноте не ранее, чем через двести лет”. Но постепенно женщинам удается его развеселить, приободрить, поддержать, утешить, и тогда, получив от него слабый кивок, настороженную улыбку, они принимаются мало-помалу посвящать юношу в словарь его будущего, того будущего, где местоимение “его” уже не будет его. Первостепенное, самое главное слово – “переход”. В музыке это модуляции, от одной ноты к другой. В физике – атом, ядро, электрон и т. д. переходят из одного квантового состояния в другое, поглощая или излучая радиацию. В литературе тоже встречаются пассажи, плавно соединяющие две темы или два раздела. В нашем же случае… в нашем случае это процесс, в результате которого человек навсегда приобретает внешние, физические характеристики гендера, с которым себя отождествляет, в противоположность гендеру, полученному при рождении. Этот процесс может включать, а может не включать такие меры, как гормональная терапия или операция по коррекции пола.

– Не думай об операции! – твердят женщины. – Пусть это тебя вовсе не беспокоит, нам еще очень до этого далеко. (Когда дойдет до съемок, пусть актрисы решают, которая из них какую произносит реплику. Но пока пусть говорит Рийя, потом Айви, и так далее, чередуясь.)

– Тебе надо осознать, кто ты есть. Для этого существует профессиональная помощь.

– Ты можешь оказаться ТГ, ТС, ТВ, КД – кем себя почувствуешь, что тебе подходит.

Трансгендер, транссексуал, трансвестит, кроссдрессер.

– Не надо спешить и заходить хоть на шаг дальше, чем тебе комфортно.

– Для этого есть профессиональная помощь.

– Раньше люди ставили перед именем специальные обозначения. Типа ТС Айви или КД Рийя. И еще была смена пола. “Смотри, вон сменившая пол Салли”. Но с тех пор трансмир повзрослел. Теперь она будет просто Салли или как вздумается. Никакой больше компартментализации.

– Однако с местоимениями предстоит решить. Слова очень важны. Если ты больше не “он”, то кто? Можно зваться “они”, это годится, если ты поймешь, что не идентифицируешь себя ни с мужчиной, ни с женщиной. “Они” – это неопределенная гендерная идентичность. Очень приватно.

– А еще есть ze.

– А еще ey.

– А еще hir, xe, hen, ve, ne, per, thon и Mx.

– Вот видишь. Большой выбор.

– Thon, например, это комбинация that и one.

– Mx – вместо “мисс”, произносится “микс”. Лично мне больше всего нравится.

– Разумеется, дело не только в местоимениях. Я тебе кое-что успела объяснить в тот первый раз в музее. Слова очень важны. Ты должен определиться со своей идентичностью, если только определенность для тебя не состоит в неопределенности, а если так, то у тебя, скорее всего, флюидный гендер.

– Или же трансфеминный, ведь ты родился мужчиной, идентифицируешь себя со многими женскими аспектами, однако не чувствуешь себя женщиной.

– Слово “женщина” отделено от биологической составляющей. Как и слово “мужчина”.

– Или же ты не идентифицируешь себя ни с женским, ни с мужским потому, что ты, возможно, небинарен.

– Так что спешить нельзя. Надо во многом разобраться.

– Многому научиться.

– Переход подобен переводу. Ты движешься от одного языка к другому.

– Некоторые люди легко усваивают языки. Другим труднее. Но для этого есть профессиональная помощь.

– Взять хотя бы навахо. У них четыре гендера. Помимо женщин и мужчин – Na’dleehi, “с двумя душами”, те, кто рождается мужчиной, однако берет на себя роль женщины, или наоборот, само собой.

– Ты можешь стать тем, кем выберешь быть.

– Сексуальная идентичность – не данность. Это выбор.

До той минуты Д молчал. Но тут заговорил:

– Вроде бы аргументация строилась от противного? Быть геем – не выбор, а биологическая необходимость? А теперь это все же стало выбором?

– Выбор идентичности, – возражает Айви Мануэль, – это не покупка хлопьев в супермаркете.

– Говоря о “выборе”, мы подразумеваем также “быть избранным”.

– Но все-таки это выбор?

– Для этого есть профессиональная помощь. Профессионалы помогут тебе прояснить свой выбор.

– И тогда он станет необходимостью.

– Но тогда он не будет выбором?

– Это всего лишь слово! Что ты к нему привязался? Всего лишь слово.