Максим Макаренков
Канарейка
Н а столе окаменевшая хлебная крошка. Давлю её указательным пальцем, рассыпаются колкие песчинки. Смахиваю сухую пыль со стола, в голове всплывает: «Лунная пыль».
Что это?
Любимая книга детства.
Недавно пробовал перечитать – бросил.
В сорок пять совсем не то.
Вот это да.
Начинаю вспоминать. Сам вспомнил возраст, всплыли подробности из детства. И недавние события.
Те, что произошли незадолго до того, как я попал на стол в Институте Экспериментальной Хирургии. В операционную, где, наверное, все белое, стерильное и очень яркое. И сосредоточенный нейрохирург деловито копался в том, что оставалось от моего мозга.
Хорошо копался, если я могу все это вспомнить и увязать в слова.
Трогаю шрам, который начинается у левого виска и идёт до самого затылка.
Шрам тоже деловитый и скромный. Почти незаметный под седеющим ёжиком.
Ноги сделались очень слабыми, и я вцепился в край столешницы.
Сел, столешницу так и не отпустил.
Оказалось – меня трясёт.
Только сейчас я по-настоящему осознал, что остался жив. Я продолжаю существовать в этом мире. Могу налить себе кофе. Насыпать сахар. Накромсать бутерброды.
Побриться.
Впрочем, от кофе врач советовал отказаться, чтобы не повышать давление.
Я просидел на кухне до темноты.
Потом робко включил свет в коридоре, комнате. Расстелил кровать.
Принял душ.
Все ещё не веря в происходящее, лёг спать.
Я очень боялся, что снова приснится авария, налетающий грузовик, кошмарное осознание окончательности происходящего. Сейчас все закончится, и никогда больше не будет ничего, а я этого даже не пойму, не смогу осознать.
Именно это казалось тогда самым страшным и нелепым.
Закрыв глаза, ждал, что снова, как в первые больничные ночи, увижу красную перекошенную физиономию водителя и чьё-то серое смеющееся лицо, высунувшееся у него из-за плеча.
В том лице была жутковатая неправильность, и я все смотрел и пытался понять, что же не так. Это было очень важно, но понять не получалось, мешал грузовик, который все надвигался, скрежетал, валился на мою «Тойоту».
Потом я помнил только слабый зеленый свет в реанимационной палате. Приходили люди тоже в зелёном, потом бывшая жена с сыном. Они по-настоящему беспокоились за меня, но у них уже была своя жизнь, множество дел. Они убедились, что я жив, и успокоились.
Я тоже успокоился и захотел спать.
Теперь я дома.
И тоже очень хочу спать.
Проснулся от неприятного ощущения скользкой сырости. Оказалось – пропотел густым холодным потом. Я задыхался и ворочался в мерзком желеобразном коконе.
Отбросил одеяло и побрёл в ванную смыть ночную дрянь.
Посреди коридора остановился он неправильной тишины. В ней был кто-то кроме меня.
Не в квартире. За дверью. Я точно знал, что там кто-то, кого вообще не должно быть в городских домах.
Противно закололо ноги. Руки сделались мягкими и чужими. Хотелось сесть и расплакаться от бессильной тоски.
Всхлипнув, я добрёл до двери. Задел ботинок, он бесшумно отлетел в сторону. Квартиру заливал тихий скользкий ночной ужас.
Посмотрел в глазок.
На лестничной клетке стоял человек, закутанный в серые лохмотья. Он нежно гладил дверь квартиры напротив. Лохмотья свисали лентами, колыхались, плыли в воздухе. От них невозможно было отвести взгляд.
С жутким отвратительным сладострастием человек вжимался в дверь, гладил ее, что-то шептал.
Каждое его движение было мерзким, но притягательным, я не мог оторваться от дверного глазка, казалось совершенно невозможным сделать хотя бы шаг назад.
Наоборот – я хотел открыть дверь. Чтобы видеть каждое его движение, слышать шепот серых губ.
Меня передёрнуло – почему серых? Затрясло крупной дрожью так, что я отвалился от дверного глазка и чуть не упал, запнувшись о ботинок, притаившийся в темноте.
Со свистом выдохнул. Провел рукой по лицу и снова посмотрел в глазок.
Существо стояло посередине лестничной площадки и внимательно смотрело на меня.
Тонкие серые губы неслышно и неостановимо шептали, прозрачные глаза с едва заметными зрачками смотрели с холодным жестоким интересом. Ленты лохмотьев змеино вились в воздухе.
Я повернул круглую шайбу верхнего замка. Щёлк, щёлк – с облегчением слушал, как входят в пазы надёжные стальные штыри.
Существо досадливо покачало головой и скользнуло вниз по лестнице.
Человек не может так двигаться, подумал я.
Я едва добрёл до кровати и провалился в сон.
* * *
– Сознание выкидывает странные штуки, – откинувшись в кресле, доктор Корженёв крутил в сильных сухих пальцах «Паркер» и явно веселился, – если помните, я предупредил вас об этом сразу же, как только вернулось сознание.
– Но я не спал! Понимаете, это не был сон, бред, галлюцинация, – я старался сохранять хладнокровие, рассуждать рационально. Помогало, но не слишком. До сих пор чувствовал взгляд твари с лестничной площадки.
Корженёв подался вперед, навалился на столешницу.
– Вы, вообще, с чего взяли, что можете сейчас отличить реальность от галлюцинации? Я вас буквально с того света вытащил. Вы мёртвый были. Совсем. А я вас вернул, и операция была экспериментальной. Вас таких счастливчиков на весь мир десяток, а на Россию – трое. Послеоперационное состояние попросту не изучено. Базы нет, – развел руками врач.
Я вздохнул:
– Делать-то что, доктор?
Врач пожал плечами.
– Жизнью наслаждаться. Спортом заниматься. С красивыми женщинами знакомиться. Контролировать свое окружение, не подвергать сознание ненужным стрессам. Медитировать попробуйте, хуже не будет. Поймите, – он снова взял двумя пальцами «Паркер», – вам мозг пересобрали. Грубо говоря, сейчас нейроны в вашей голове восстанавливают связи, прокладывают новые дороги, по которым проходят сигналы. Какими явлениями и образами это сопровождается, не знает никто. Честно говорю, вообще, никто. Вот в вашем случае образы и ощущения оказались крайне причудливыми.
– Может, таблетки какие?
– Никаких таблеток, – отрезал врач, – только естественное восстановление нейронных связей. Спорт, природа, женщины, медитация.
– А что делать, если эти… видения будут повторяться?
– Придёте ко мне, будем думать.
Уже в дверях я остановился. Мне пришел в голову вопрос.
– Доктор, а что с другими? Вы сказали, в России таких трое. У них тоже были галлюцинации?
Корженёв улыбнулся. Обаятельно. С пониманием.
– С остальными двумя всё в порядке. Живут обычной полноценной жизнью. У них ощущения были несколько иными. Но были. Не переживайте вы так. Все будет хорошо.
* * *
Корженёв прав.
Надо восстанавливаться. Жить той самой полноценной жизнью.
На работе меня ждали только в конце месяца. За две недели надо хоть как-то восстановиться. Полтора часа я долбил боксерский мешок, приседал, прыгал на скакалке. Теперь приятно ныли руки и ноги, побаливал пресс.
В вагоне метро я сел, закрыл глаза.
Тело вспоминало, какой это кайф, расслабиться после хорошей тренировки.
– Вы это правильно сделали, что дверь не открыли, – услышал я торопливый шепот, – вы дверь скребунам не открывайте, не надо дверь открывать, войдут они тогда, плохо это, дверь скребунам открывать.
Шёпот тёк в уши вязкой струйкой, и я не сразу осознал, что значат эти слова.
Когда понял, рывком вскочил, но шептун уже протискивался к выходу. Сгорбленная спина, жалко опущенные плечи, из-под коротких обтрёпанных брюк торчат белые щиколотки.
В дверях он обернулся. Я увидел дикие испуганные глаза.
Осторожно, двери закрываются.
Я в сердцах грохнул ладонью по стеклу.
Не хотелось в пустую квартиру, и я пошел длинным кружным путём, убеждая себя, что гуляю потому, что нельзя не побродить по уютному зелёному району в такой чудесный тёплый вечер. Да-да. А не потому, что у меня снова галлюцинации. Теперь слуховые.
Август уже подумывал о том, чтобы сдать дела сентябрю, но чувствовалось это только по редким порывам прохладного ветра и по едва уловимому терпкому предосеннему запаху.
Прошелся по Измайловскому проспекту вдоль леса, свернул во дворы, чтобы выйти к Первомайской.
Дошёл до заброшенного кинотеатра и решил срезать, пройдя вдоль его задней стены. Время было позднее, разошлись по домам даже компании пацанов, облюбовавших это место для катания на скейтах и велотрюков. Только шатун-алкаш вылез из кустов и брёл передо мной. Не то решил нужду справить, не то…
Похожие на раздувшихся слизней, эти существа прилепились к стене и колыхались на лёгком ночном ветру. Будто грязные полотенца с толстыми щупальцами, твари задёргались, извивающиеся отростки мерзко затрепетали, потянулись к пьянчуге, заскользили по лицу, словно слюнявые языки.
Твари мелко дрожали, тряслись от удовольствия.
Алкаш их не видел и ничего не чувствовал. Стоял, покачиваясь, пытался поймать равновесие.
Не поймал.
Упал на четвереньки, блеванул и завалился на бок.
Мне это просто чудится. Причудливые видения заново собранного мозга.
Плывущие в воздухе слизняки не исчезали.
Я решил их обойти.
Около подъезда стоял человек.
Когда я подходил, он отступил в тень и исчез за углом дома.
Мне показалось, что я видел его в Институте Экспериментальной Хирургии. Он входил в кабинет Корженёва.
Видения начинали утомлять.
«Ты счастливый человек, у тебя стоит мощнейший фильтр на всякую херню», – сказал как-то мой хороший друг, которому я пожаловался, что не могу воспринимать всякую эзотерическую литературу, откровения гуру и прочую мистику.
Так что летающие слизни просто не существуют.
Среди ночи я проснулся от шепота.
– Это вы правильно сделали, что не открыли ему дверь. Не надо дверь скребунам открывать, плохо это, дверь скребунам открывать.
Я дошел до кухни, запил водой две таблетки новопассита и лёг спать.
* * *
На следующий день меня скрутило на платформе метро.
Сначала затылок погладило лёгкое беспокойство. Я нервничал, причина не распознавалась, от этого дёргался всё больше. Начал перебирать.
Пока валялся в больнице, накопилась гора дел – как я их разгребу? Бывшая не звонит, сын так и не написал в WhatsApp, почему? Подросток, живёт своей жизнью, родители для него в другом мире, но… Да при чём тут всё это?
Что-то не так. Совсем не так, очень сильно не так!
В туннеле шумит поезд – я слишком близко стою к платформе. Шаг назад, но этого недостаточно, меня могут задеть, я упаду на рельсы, тело будет дёргаться от удара током, я обосрусь, и тут налетит состав – голова, которую так старательно собирал хирург, разлетится во все стороны…
ДА ЭТО ТУТ ПРИ ЧЁМ?!
Пытаюсь пропихнуть в себя воздух, не могу. Падаю на колени, люди шарахаются в стороны, в толпе образуется пустой коридор, и тут я вижу их.
Они идут поперек людского коридора. Трое мужчин в строгих чёрных костюмах пересекают платформу. Они пугают меня так, что я сворачиваюсь клубком, но продолжаю смотреть.
Один из них поворачивает голову, равнодушно смотрит мне в глаза, и я ору от ужаса.
Человек равнодушно пожимает плечами, деловые костюмы уходят.
– Вам плохо? – Надо мной склоняется участливая девица с зелёными волосами.
Я что-то бормочу, встаю, опираясь на её руку, бреду к скамейке, сажусь.
Почему они так испугали меня?
Очень важно понять, что такого было в этих трёх совершенно обычных мужчинах. Почему тварь под дверью, слизняки эти так не пугали, а сейчас я чуть не помер.
И почему волна ужаса накатила еще до того, как я их увидел? Что, это тоже галлюцинация?
– Вам уже лучше?
Я поднимаю голову, передо мной стоит человек, которого я видел у Корженёва. И прошлой ночью, когда слизняки облизывали алкаша, тоже. Он очень неброский, этот человек. Но я его запомнил.
– Вы следите за мной, – хриплю я.
Незаметный не реагирует.
– Если вам лучше, то зайдите к доктору Корженёву. Он очень ждет вас.
Неприметный запрыгивает в закрывающиеся двери поезда и исчезает.
* * *
Доктор всё так же обаятелен, крутит в руках «Паркер», но уже другой.
Интересно, сколько у него ручек с золотыми перьями? Он пользуется только «Паркерами»? Или в торжественных случаях достает «Монблан»?
– Очень рад, что у вас все в порядке, – улыбается мой добрый доктор и продолжает, сияя от удовольствия. – Вот вы и научились видеть Изнанку. Значит, я старался не зря.
Чувствую, что кабинет начинает плыть, свет становится слишком ярким, ушам больно от малейшего звука.
– Что? Что видеть? – хриплю я.
Корженёв терпеливо повторяет:
– Изнанку. Это моё определение. А так названий масса. Сокрытое. Незримое. Тонкий мир. Хотя это и неправильно, тонкий мир нечто совершенно иное.
Комната колышется, доктор делается неприятно размытым. Кресло, в котором я сижу, висит в пустоте.
А потом всё становится очень резким и чётким.
– Значит, это были не галлюцинации, так?
Я абсолютно спокоен. Даже чувствую облегчение. Один из самых сильных моих страхов – безумие. Утрата рассудка.
Корженёв качает головой.
– Нет. Вы абсолютно нормальны. То, что вы видите, – часть реального мира. Предупреждая ваши вопросы – видят эту область немногие, а здраво и связно воспринимают, как естественную составляющую реальности, и того меньше. Как правило, такие «путешествия в Изнанку» бывают в форме бредовых или религиозных видений. Часто люди действительно сходят с ума. Сознание не справляется.
– Но почему вы не сказали мне об этом? Почему говорили о галлюцинациях?
Доктор развел руками.
– Во-первых, надо было убедиться, что это и правда не галлюцинации. Потому и послал понаблюдать за вами своего сотрудника. Во-вторых, не всегда эффект стабилен, он может постепенно ослабеть и пропасть. В этом случае зачем мне вас тревожить?
Несмотря на фантастичность, слова доктора звучали логично и убедительно. Но чего-то не хватало. Была какая-то пустота, недосказанность.
– Хорошо. А что было со мной на платформе? И почему вы именно после этого позвали меня?
Доктор стал очень серьёзным. С отчетливым стуком положил на стол ручку.
– Вы очень умны. Именно поэтому я и решил поговорить подробнее. И сделать очень интересное предложение. На платформе вы почувствовали присутствие. Не знаю, как еще это назвать. Чтобы вы поняли, о чём идёт речь, я должен вам кое-что объяснить. У вас есть время?
Есть ли у меня время? Только что я узнал, что могу видеть грёбаное городское фэнтези. Конечно, у меня есть время.
Я молча кивнул.
Корженёв посмотрел на меня с уважительным удивлением.
Ну, а что мне оставалось делать – биться в истерике?
Он встал из-за стола, открыл дверь.
– Меня нет. Да. Ни для кого.
Достал из шкафчика два стакана и бутылку хорошего виски. Разлил понемногу. Для поддержания разговора и чтобы обозначить неформальность, не больше.
Кивнул:
– Пейте.
Сам сделал маленький глоток.
– Я занимаюсь исследованием Изнанки уже много лет. Предваряя ваш вопрос: нет, я не умею видеть её так, как вы. Но есть определенные места и предметы, с помощью которых можно попасть в эту область реальности, вступить в контакт с её обитателями. Таких людей, как я, немного. Большинство из нас знает друг друга, мы обмениваемся информацией, порой даже ведём что-то вроде торговли с существами Изнанки. Большинство из них совершенно равнодушны к тому, что происходит в нашем мире. Есть те, кто похож на меня, с ними мы и торгуем, и другие… дела ведем. А есть существа, чья природа настолько далека и страшна, что столкновение с ними смертельно опасно. Нечто вроде легендарных акул-людоедов, которые, один раз попробовав человеческого мяса, будут всю жизнь охотиться на людей. Вот, как раз таких «белых акул» вы и почувствовали на платформе.
Теперь уже я глотнул виски. Разом и до дна.
Корженёв продолжал:
– Мне нужен человек с вашими способностями. Который сопровождал бы меня и вовремя предупредил об опасности. Сам я, увы, такими способностями не обладаю.
Помолчал. Наклонил тяжёлый стакан, посмотрел, как переливается виски.
– Плачу хорошо.
Почему я не задал ему хоть один из вопросов, что крутились в голове?
* * *
Поначалу Корженёв звонил сам. Я приезжал к служебному входу института, садился во внедорожник BMW, за рулем которого всегда был молчаливый сотрудник – я называл его Неприметным, и мы ехали туда, куда говорил доктор.
Хорошо помню первую поездку.
Мы остановились на Малой Ордынке, и Корженёв пошел к обшарпанной арке, ведущей во дворы. Из прохладной темноты выкатился красный мяч.
Доктор остановил его носком мягкого замшевого мокасина. Толкнул обратно.
– Идём. Нас уже ждут. И, пожалуйста, не разговаривайте с мальчиком.
– С каким мальчиком?
Но Корженёв уже скрылся в тени.
Маленький, залитый августовским солнцем двор. Рядом с песочницей мальчик стучит мячом. Увидел меня, улыбнулся.
– Ловите, дядя!
– Не берите мяч, – резко бросает Корженёв.
Я спешу за ним, на лице мальчика разочарование.
Доктор уже поднимается по ступенькам, тянет на себя тяжелую деревянную дверь.
За ней оказался гигантский зал, в дальнем конце которого широкая лестница поднималась к опоясывающему зал балкону. На балкон выходили три двери.
– Нам налево, – говорит Корженёв. – Здесь я всегда занимаю левый кабинет. Подождите меня, пожалуйста, тут, – просит он, когда мы подходим к двери, – если появятся ощущения, похожие на те, что вы испытали на платформе, стучите изо всех сил.
Он выходит спустя полчаса, в руках тяжелый на вид потертый коричневый портфель.
Мягко закрывает дверь, и мне слышится за ней детский плач.
Уже в машине спрашиваю:
– А если бы я заговорил с мальчиком?
– Вы бы не вернулись, – коротко отвечает Корженёв, а Неприметный мерзко улыбается.
* * *
Постепенно Корженёв перестал интересоваться моими планами заранее. Просто присылал машину.
Он все больше погружался в себя и, кажется, все сильнее нервничал. Теперь он не оставлял меня за дверями и просил быть как можно ближе.
За столиком летнего кафе он едва слышно разговаривал о чём-то с человеком в льняном костюме кремового цвета, чьи глаза состояли из мелких кристаллов, а зубы отливали голубым. Но никто кроме меня не видел этого. Я сидел за соседним столиком и пил кофе без кофеина.
Слышал лишь отдельные слова.
– Сердце леса…
– Ты же понимаешь, что ищущие…
– …старая библиотека закрыта…
– …да, но Читатель там…
Льняной костюм резко шикнул.
– Я и так слишком долго с тобой говорю. Ты не найдёшь посредника.
И тут я забеспокоился. Что-то не так. Тяжело дышать, ноги слабые, как в первый день после реанимации.
Оглядываюсь по сторонам – по потолку течёт тень. Ветерок доносит запах тошнотворной гнили.
Я сглатываю.
– Доктор. – Он не слышит, что-то увлеченно шипит льняному костюму. – Корженёв, слушайте! – повышаю я голос.
Он смотрит на меня шальными глазами. Всё понимает и бежит к выходу, опрокинув стул. Я бегу за ним.
Оглядываюсь – человек с кристаллическими глазами недоуменно вертит головой. Что-то замечает в глубине зала и тоненько визжит.
Мы уже в машине. BMW урчит, рвёт с места.
С того дня Корженёв селит меня рядом со своей квартирой при институте.
* * *
Мир вокруг меня расплывается, все чаще я не могу понять, где заканчивается Изнанка, где начинается привычная реальность. Видимо, теперь для меня чёткой границы нет, надо это осознать.
Я ухожу из квартиры, которую предоставил мне институт, и частенько брожу по местам наших с Корженёвым встреч. Теперь я могу найти дорогу туда.
Но со мной не говорят.
Дверь во дворе с аркой открывается, но за ней лишь пустой огромный зал. Никого.
В кафе и подъездах, где шепчется со странными созданиями доктор, тишина и непонимающие взгляды.
Парень со странными волосами-лентами кивает на стену, где кто-то нацарапал: «Живи, умри и снова». И уходит.
Рядом с магазином, где Корженёв покупал что-то шевелящееся и пищащее, – женская головка и чёрным «Свято место пусто».
Знаки, на которые я тоже раньше не смотрел. Теперь – вижу, но разгадать пока не могу.
Но я упрям, и, чтобы я отвязался, мне начинают бросать обрывки фраз.
Дородная тётка в бигуди, за спиной которой плавает в дверном проёме коричневый студень, цедит:
– Из Института он ходит. Сам спрашивай.
И захлопывает дверь.
Я не говорю об этом доктору, а Неприметный больше за мной не следит. Или я его не замечаю.
Мы посещаем все более странные места.
В одной из башен Москва-Сити мы пересаживаемся из одного лифта в другой.
Выходим на этаже, где явно идёт ремонт. Лежат мешки. С цементом?
Не знаю, слишком странный запах. В углу стоят козлы из тёмного тяжелого на вид дерева, свисает с потолка проводка.
Корженёв с портфелем – коричневый, потёртый, тот, что получил от кого-то в клубе. Перешагиваем через сложенные в дверном проёме декоративные панели – на них вырезаны раззявленные в крике детские лица, – идём сквозь пустые стылые комнаты.
Корженёв отодвигает шуршащую пластиковую завесу. Комната освещена подвешенной к потолку «времянкой». В центре сидят кругом десять человек в коричневых балахонах. К бритым головам присосались скользкие на вид полупрозрачные трубки-черви. Они огромны. Хлюпающие, мерно сокращающиеся тела исчезают в темноте под потолком. Внутри полупрозрачных туш клубится чёрно-красное.
Похоже, что меня сейчас стошнит.
Корженёв расстёгивает портфель, достаёт громоздкий свёрток. Раскатывает на полу – это чехол, полный странных, очень старых на вид инструментов. В левую руку он берет широкий изогнутый нож, покрытый полустёртыми знаками, в правую – квадратную склянку толстого стекла. У неё откидывающаяся крышка, как на банках с вареньем, и мне становится от этого очень смешно.
Сдерживаюсь, чтобы не захихикать. Корженёв делает шаг и аккуратно перерезает червя прямо над головой одного из сидящих.
Подставляет склянку, в неё с мерзким хлюпаньем шлёпается комок сероватой слизи. Еще один.
Доктор закрывает склянку, ставит её на пол. Садится на корточки, придерживает за плечи человека в балахоне – тот заваливается на бок, страшно белеют закатившиеся глаза.
В руке Корженёва пробирка – в такие берут кровь. Он ловко проводит лезвием по шее человека в балахоне. Там, где сонная артерия. Кровь почему-то бежит вяло. Она почти чёрная, густая, комковатая. Не может быть такой крови у человека.
Пробирка наполняется, он затыкает её, прячет в карман.
Спокойно собирает инструменты, прячет склянку со слизью и командует:
– Теперь уходим.
Но идёт почему-то не к лифтам, а дальше – в тёмный, пахнущий сырым цементом коридор. Я иду следом. Меня трясёт. Прислушиваюсь – нет, это не предчувствие, не то, что было на платформе.
Это потому, что минуту назад врач, который собирал мой мозг, вскрыл артерию кому-то, похожему на человека, и оставил умирать.
А с чего я взял, что умирать?!
Доктор открывает незаметную, запачканную цементом дверь и кивает:
– Проходите.
Делаю шаг и жмурюсь от солнца.
Мы стоим во дворе, рядом с песочницей мальчик стучит красным мячом в серый асфальт.
Пахнет пыльной листвой.
* * *
Неделю Корженёв не выходит из своего кабинета. Требует, чтобы я все время был рядом, – сижу в комнате напротив, читаю, смотрю телевизор, брожу по Сети, дурею от скуки.
Пытаюсь найти хоть какие-то зацепки, следы Изнанки, голова пухнет от идиотских фальшивок и творчества сумасшедших.
Лишь на одном сайте, где люди делятся крипипастами, натыкаюсь на историю, похожую на ту, что случилась со мной. Когда что-то в серых лохмотьях скреблось в соседские двери.
Пытаюсь связаться с человеком – пользователь удалил свой аккаунт.
Тупик.
Корженёв входит без стука.
– Собирайтесь, едем.
Оказывается, уже глубокая ночь. Едем через центр, спускаемся на Яузскую набережную, сворачиваем у Электрозаводского моста. Мимо Семёновской, мимо Измайловского комплекса – это же родные места. Интересно, куда его понесло?
Останавливаемся у заброшенного кинотеатра «Первомайский». Вот это да. Именно тут я увидел серые полотнища с присосками.
– Следите внимательно, – бросает Корженёв. Вижу, Незаметный вцепился в руль так, что пальцы побелели.
– Идите за мной. Стойте чуть позади и не отвлекайтесь, слышите?
Мне не нравится, как он говорит. Так приказывают слугам. А я – не слуга. Но Корженёв считает иначе.
Идём туда, где я видел плывущих в воздухе слизняков.
Ночи уже холодные, я ёжусь, передергиваю плечами, чуть не теряю Корженёва в тумане.
Тумане? Откуда он сейчас?
Белёсые клубы расходятся, мы оказываемся в ватном коконе. Из которого выходит сутулый мужик в ватнике и кирзовых сапогах. Шмыгает носом, сипит.
– Принес, значит. Это хорошо.
Корженёв делает шаг назад:
– Туманщик, я отдам это только Хозяйке.
Туманщик скалится. Зубы у него редкие и жёлтые. Он молча кивает и скрывается в серой дымчатой стене.
Стена тает.
Справа – глухая потрескавшаяся стена кинотеатра, вдоль неё батарея пустых бутылок.
Слева – тёмный прямоугольник спящей девятиэтажки высовывается из-за деревьев.
Корженёв вертит головой.
Я не замечаю, как появляется Хозяйка.
Просто ночная темнота становится чуть плотнее прямо перед доктором и делает к нему шаг.
Темнота говорит низким женским голосом:
– Ты принёс. Отдай.
Корженёв роется в портфеле, достаёт склянку, протягивает.
Тонкие бледные пальцы с синими ногтями гладят крышку, склянка исчезает в темноте.
– Я смотрю, у тебя новая канарейка, – коротко смеется Хозяйка и исчезает.
* * *
Пока едем назад, Корженёв внимательно смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю. А я вижу. Но – молчу.
Мне очень страшно.
Корженёв так и не говорит ни слова, пока мы не заходим в жилой корпус института. Его квартира на втором этаже, моя на первом.
У лестницы он жмёт мне руку, заглядывает в глаза и доброжелательно говорит:
– Большое спасибо. Ваша помощь неоценима. Уверен, ваша работа поможет не только мне. Но и многим людям. Вашему сыну, например. У вас очень хороший мальчик.
Он уходит, а я остаюсь стоять в пустом холодном вестибюле.
Снова тянутся пустые дни и бессонные ночи.
Я хожу по комнате и думаю. Выйти в город я теперь не могу. Корженёв требует, чтобы я постоянно был рядом, в конце коридора частенько маячит Неприметный, о каждом шаге надо докладывать, а ночью охрана никого не выпускает – прямой приказ директора. Кстати, а кто этот директор, которого никто никогда не видел? По любому вопросу люди приходят к Корженёву.
Канарейка… Канарейка… Птичка, которую шахтёры брали с собой, чтобы она им сигналила, не скопился ли где метан или угарный газ. Очень полезная работа. Нужная. Жаль, птичка погибала. Всегда.
А еще я вспомнил о том, что таких как я, по словам доброго врача, трое на всю Россию. И что живут они тихо и счастливо. Не вязалось это с «новой канарейкой»…
Как только Корженёв переселил меня в институт, я получил пропуск с пометкой – «свободный проход». Его я и вертел сейчас в руках. Корженёв вызывал меня и ночью, никто не удивится, что я иду в главный корпус. А по дороге к нему можно и задержаться. И заглянуть в небольшое одноэтажное строение, куда время от времени заглядывал Неприметный.
Что-то там было очень интересное, и это что-то добрый доктор старался не афишировать. Я обратил внимание, что даже видеокамер над входом не было. Чтобы информация не попала на посты наблюдения?
Долгое время я старательно убеждал себя в том, что это не моё дело. Но слова Хозяйки и нехорошее упоминание сына сделали меня очень любопытным. И очень осторожным. Так отчего не начать с маленького домика, окруженного липами?
* * *
Пропуск сработал.
Внутри темнота. Нет даже дежурного освещения. Лишь в дальнем конце коридора пробивается едва заметная полоска света.
Вхожу.
Скрипят половицы. Под окном с опущенными жалюзи две древние кровати – еще советских времен, с металлическими рамами. Между кроватями тумбочка, на которой рассыпаны одноразовые шприцы и лежит обломок каменного угля.
Над тумбочкой тусклый ночник, подвешенный на вбитый в стену гвоздь.
Мочой воняет так, что я закашлялся.
Закрыв платком нос, подхожу ближе.
На серых несвежих подушках жёлто-белые костяные лица. Белки в красных прожилках, крохотные точки зрачков.
Потрескавшиеся губы.
Тот, что слева, что-то почуял, дернулся. Скрипнули широкие брезентовые ремни, перетягивающие высохшее тело.
– Аргыв-ввл! Выр-рыгл! Ры-гы-ры!
Что-то пытается сказать, изо рта тянется густая слюна.
Я перевожу взгляд на соседнюю кровать. Второй не реагирует. Глаза так и смотрят в потолок.
– Канарейки, – шепчу я и аккуратно прикрываю дверь в палату.
* * *
Остается только ждать.
Я послушно следую за Корженёвым. Молчу, внимательно смотрю по сторонам.
Кажется, он привыкает к моему безмолвному присутствию.
И тогда я изображаю панику.
Мы срываемся с места, Неприметный гонит внедорожник к институту, и доктор запирается в кабинете.
Но спустя три дня снова выезжает в город и берёт меня с собой.
Он очень озабочен и сосредоточенно молчалив. Мы проносимся сквозь Москву причудливым маршрутом. Короткие встречи, обмен десятком слов, досадливое цоканье языков – нет, не знаю, нет, не видел. Что вы, библиотека давно закрыта. Зачем вам Читатель, это же легенда…
В институт возвращаемся поздно вечером.
На подъезде к пропускному пункту меня начинает трясти. Сначала мелко дрожат пальцы. Потом перехватывает горло и темнеет в глазах. Смотрю в окно. На другой стороне улицы стоят три тёмные фигуры. Одновременно они поворачивают головы, смотрят на BMW. Мы сворачиваем к въезду, я теряю их из вида.
Достаю смартфон и привычно гоняю разноцветные кристаллики.
– Да выключите вы звук, – морщится Корженёв, и я давлю качельку громкости. Теперь кристаллики красиво лопаются в полной тишине.
В лифте немного отпускает. Настолько, что я могу нормально говорить и спрашиваю, нужен ли я сегодня вечером.
– Да, посидите в соседней комнате, – бросает доктор и уходит в свой кабинет.
Это плохо. В комнате видеокамеры, поэтому расслабиться не получится, а показывать, что я почуял «белых акул», нельзя.
Почему их чувствую только я? Нет ответа.
Почему их так боится Корженёв? Не знаю.
По идее, ничто не мешает этим людям в хороших деловых костюмах просто расспросить тех, с кем встречался доктор, и приехать в институт.
Тут я вспоминаю, как одновременно повернули головы одинаковые фигуры, и впервые задаю себе правильный вопрос – а с чего я решил, что они люди? И будут действовать, как люди?
Игра в вопросы-ответы помогает отвлечься. Я сажусь так, чтобы не было видно лица и рук. Сижу, кручу ленту Фейсбука в смартфоне и неслышно вою.
Они здесь. Они уже прошли пропускной пункт и приближаются к корпусу. Откуда я это знаю?
Меня затопила волна ужаса. Но так было даже лучше. Я потерял способность двигаться. Получалось только дышать. И ощущать каждый шаг этих троих.
Они вошли в вестибюль, и я увидел – не глазами, не картинкой в голове, а всем телом, – как стеклянные двери запечатывает прозрачная скользкая плёнка. С хлюпаньем присосалась к дверям, намертво срослась со стеной.
Трое поднимались по лестнице – гулкой и безлюдной.
Одновременно поворачивались головы, и я чувствовал, как они прощупывают пространство – ловят сигнал жертвы.
На втором этаже они разошлись, но я все равно чувствовал их как единое существо. И от этого было ещё страшнее. Восприятие растягивалось, словно резиновая лента, сознание не вмещало увиденное.
Кажется, лопнул экран смартфона, я сдавливал его в ладони, но уже не понимал, что делаю. Голову заполняли картины из разных концов коридора.
Выглянул из двери задержавшийся сотрудник-полуночник, открыл рот, увидев чужих, бледная рука поднялась в предостерегающем жесте и – истончилась, превратилась в тонкий гибкий побег, опутавший случайного свидетеля. Он залез ему в рот, раздулся, выпивая кровь, лимфу, все соки тела, он рос в голове, пока не треснул череп жертвы.
В дальнем конце коридора другая часть существа задумчиво наклонила голову и пошла по аварийной лестнице выше.
Я добрел до двери, открыл и вернулся за стол.
Интересно, а где Неприметный? Обычно он торчал в приемной доктора. Может, отлучился в сортир?
«Зачем я тут сижу?» – подумал сквозь заполняющую голову влажную жуть.
На подгибающихся ногах выбежал в коридор и наткнулся на человека в костюме.
Упал на задницу и тупо уставился на тёмную фигуру.
Рукава костюма, аккуратные снежно-белые лацканы с золотыми запонками, сухие загорелые запястья – они были единым целым. Словно у пластмассового солдатика.
Существо плавно вытянуло шею. Она тянулась и тянулась, пока надо мной не нависло бесстрастное лицо. На котором не было глаз. Каждая черта лица, каждая морщинка и складка были тщательно прорисованы на гладкой коже. Глаза расплылись, превратились в чёрные подвижные пятна.
В моей голове появилась картинка – беспомощная фигура на полу. Сидит, открыв рот.
Не та. Не издаёт звуков.
Гибкая шея повернулась на звук открываемой двери. В коридор вышел Корженёв.
Сипло взвизгнул и попытался захлопнуть дверь.
Существо плюнуло в него комком прозрачной слизи.
Триединое ждало друг друга.
Собрались перед дверью, вошли, аккуратно закрыли её за собой, и только тогда раздался крик.
Я полз к лестнице.
Встать не мог, голова плыла от заполняющих её образов того, что триединое делало с Корженёвым.
Им было что-то нужно. То, что у него было.
Когда они превратили ноги врача в желе, меня стошнило.
Я добрался до лестницы.
Трёхтелый кружил вокруг Корженёва в диком извивающемся танце. Я видел это с трёх разных точек – они вращались, взлетали в воздух руки, превращавшиеся в корни-щупальца, немыслимо изгибались ноги в безукоризненно отутюженных брюках, и от этого тошнило еще сильнее.
Меня била крупная дрожь.
В институте стояла невозможная тишина.
Лишь едва слышно хлюпала прозрачная плёнка, покрывающая дверь и окна. Она почуяла меня, зачмокала, содрогнулась, предвкушая.
Я побрёл к комнате охраны.
Оттуда можно открыть ворота подземного гаража.
В комнате никого. Темно, только мониторы отсвечивают.
На одном – кабинет Корженёва.
Врач лежит на полу, пытается подняться, беззвучно открывается чёрный провал рта.
Перед ним – срастается боками и спинами Трёхтелый, превращается в обманчиво неуклюжее изваяние.
Идола давно забытого нами бога.
Наползает на расползающееся по ковру тело.
Мне кажется, что даже здесь я слышу визг Корженёва.
* * *
Я решился вернуться к зданию института лишь три месяца спустя.
Жёлтое такси влилось в утренний поток, я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
Сейчас я уже мог заснуть без таблеток почти на три часа. Но всё равно, недосып сказывался, я задрёмывал в самых невероятных местах и подрывался, тяжело дыша.
Провалился в дрёму и сейчас, потому не сразу понял, что говорит водитель.
– А зачем вам заброшка-то?
– Что? Какая заброшка?
– Так по адресу этому заброшенная больница же. Известное дело. Но если решили посмотреть, так днём там делать нечего. Но вечером тоже не советую, там шибанутых шляется – сил нет. Тянет их туда, место нехорошее.
– Погодите. Там же Институт Экспериментальной Хирургии.
Таксист внимательно посмотрел на меня и замолчал.
Так и доехали.
Странное, сросшееся корпусами, словно Трёхтелый боками, здание я видел в первый раз. Оно было заброшено уже много лет – такое видно сразу по тоскливым провалам окон, выцветшим облупившимся стенам, мусору вокруг. По неопределимому, но явному ощущению чужеродности пространства вокруг гигантских корпусов.
Я обошел больницу кругом.
Долго стоял, смотрел в пустые окна.
В одном из них колыхалось серое скользкое полотнище.
