Французский эссеист и писатель Амин Маалуф – человек многих социальных идентичностей. Родившись христианином в Ливане с родным арабским языком, он был отправлен во французскую школу иезуитов в детстве. В 1976, спасаясь от войны на родине, эмигрировал во Францию, где начал карьеру писателя на французском языке и где жил с тех пор. Итак, Маалуф – ливанец, француз, араб, католик, писатель, мужчина и эмигрант – и это все одновременно. Возможно, именно эта множественность личностей позволила ему написать глубоко проницательную книгу под названием «Во имя идентичности: насилие и необходимость принадлежать». Центральный вопрос книги находит глубокий отзвук в наше время. Почему так много людей совершают преступления во имя идентичности? Он дает ответ, что во имя идентичности, которую считают осажденной, можно делать то, что человек никогда не мог сделать как личность, то, что он не мог никогда сделать от своего имени. В защиту своей страны, своей религии, региона, этноса, образа группы в мире можно делать вещи, которые иначе были бы невообразимы. Книга «Во имя идентичности» предлагает мощный тезис, который освещает вспышки терроризма, войны и геноцида, которые так отравляют современность. И в процессе, Маалуф описывает силу угрозы идентичности, которая накладывает отпечаток на нашу психику:

Люди часто видят себя с точки зрения того, какая из их идентичностей больше всего подвергается нападкам. А иногда, когда у человека нет сил защищать свою принадлежность, он скрывает ее. Тогда она остается погребенной в темноте, поджидая отмщения. Но принимает он ее или скрывает, провозглашает ее незаметно или щеголяет ей, именно с той принадлежностью, которая его беспокоит, он себя идентифицирует. И затем независимо от того, относится ли она к цвету, религии, языку или классу, она вторгается в полную идентичность человека. Другие люди, которые разделяют ту же принадлежность, сочувствуют; они все собираются вместе, объединяют силы, поощряют друг друга, бросают вызов другой стороне.

Маалуф делает акцент, похожий на мой: из всех вещей, которые делают идентичность выраженной в чувствах и мышлении, угроза в основе ее, пожалуй, самая главная. Это угроза публичного разоблачения, потерянных отношений и рабочих мест, которые привели студентку в моей аудитории к защите биполярной идентичности. Эта угроза делает идентичность, на которую она направлена, из всех социальных идентичностей главной, которая доминирует над эмоциями, мышлением, той, что «вторгается в личность человека целиком».

Для Маалуфа, как и для меня сейчас, угрозы личной идентификации обладают наибольшей силой. Пребывание под угрозой потому, что у нас есть врожденное качество – это то, что делает нас наиболее осведомленным о том, что мы – определенный вид человека.

Чтобы увидеть это в своей жизни, подумайте о важных обстоятельствах в школе, на работе, в семье. Неужели нет ничего в вашем окружении, с чем вам приходится иметь дело потому, что вы – женщина, или человек в возрасте, или чернокожий, или носитель испанского акцента? И что заставляет эти характеристики становиться важной социальной идентичностью для вас в этой обстановке? Это те характеристики, которые у вас есть. Вы можете лелеять их по разным причинам. Но в этой обстановке они не будут сильно влиять на то, как вы видите вещи и предметы, с которыми вы идентифицируете себя, как вы эмоционально реагируете на события в своем окружении, к которым вы легко относитесь и так далее. Они не станут центральными для тогочеловека, кем вы являетесь.

Таким образом, я предлагаю простой вывод: ощущение наличия данной социальной идентичности возникает из-за необходимости иметь дело с личными идентификациями, обычно угрожающими или ограничительными – такими, как негативные стереотипы о вашей группе, групповые сегрегации того или иного рода, дискриминации и предрассудки и так далее. Все это происходит потому, что у вас имеются данные характеристики. И это возводит качество, которое мы имеем, в ранг социальной идентичности. Это те идентификации, чаще всего угрожающие, которые идут в комплекте с качеством.

Скажи кто-то мне, когда мне было семь или восемь, что я должен быть более заинтересован в моем афроамериканском наследии, я бы, возможно, послушал со скромным интересом какое-то время. Но не пустите меня в бассейн, и даже в семь или восемь лет, я буду поглощен мыслью об идентичности. Она никогда не была бременем для меня, как для Бройяра. Я из более позднего поколения. Я был открыт воздействию различных расовых идентификаций в большинстве важных жизненных ситуаций и мощным позитивным вещам об этой идентичности, знал о людях, которые жили в зависимости от нее. Идентичность влияет на многое во мне – на мои вкусы, предпочтения, перспективы, мое чувство собственного достоинства. Но было бы глупо не помнить, что все сознание и индивидуальность, которая связана с ней, начались с личной идентификации, факта плавания по средам и нахождения дома до конца недели.

У идентичности есть позитивные и негативные идентификации – вещи, с которыми человек сталкивается в обществе потому, что у него есть определенная идентичность, которая не угрожает ему, а просто влияет на события нейтрально или даже положительно. Мужчины должны ходить в мужские туалеты, а женщины – в женские. Эта договоренность – настоящая половая идентификация. Но она так рутинна, что по природе своей нейтральна. Мы ее не замечаем. Столь же нейтральная идентификация, как эта, не заставляет нас видеть, чувствовать и испытывать мир с точки зрения нашей сексуальной идентичности, если только мы по ошибке не заходим в неправильный туалет, или если у нас нет андрогинных черт. В противном случае туалеты, разделенные по половой принадлежности, представляют собой негативную идентификацию, которая заставляет нас сильно почувствовать собственную сексуальную идентичность.

Положительная идентификация также мало влияет на наше осознание собственной идентичности. Когда в школе или университете набирают команду для игры в баскетбол, меня могут выбрать почти сразу потому, что я афроамериканец и потому, что в этом обществе афроамериканцы отлично играют в баскетбол. Тем не менее, быстрый выбор игрока ничего не подрывает во мне, я, возможно, этого не замечу. Я могу не заметить, что у меня было преимущество. Я мог бы предположить, что меня оценили так же, как и всех остальных. И, не замечая моего преимущества, я, возможно, не буду сильнее осознавать свою идентичность, на которой этот выбор был основан.

Вид идентификации, который с наибольшей вероятностью повесит на тебя значок идентичности, – это угроза того, что что-то плохое может случится потому, что вы имеете идентичность. Вам может не хватать уверенности в том, что оно произойдет. Достаточно того, что плохое может произойти. Подобная возможность требует бдительности, и вопрос идентичности становится назойливым.

Студентка с биполярным расстройством в моей аудитории не могла не задать вопрос. Она хотела знать: как может человек, который зарабатывает на жизнь изучением проблем личности, не упомянуть о моей проблеме? Неужели в настоящее время биполярное расстройство настолько серьезно, что о нем не может быть упомянуто в исследовании? Она искала подсказки, выясняла значения ее идентичности и того, как она повлияет на ее жизнь. Несмотря на то, что ее личность осталась скрыта, к ее вопросам нельзя относиться легкомысленно.

Джеймс Комер является новатором одной из самых успешных в стране программ школьной реформы. Снова и снова тщательная реализация его стратегий превращает плохие общеобразовательные школы в выдающиеся школы, обладающие огромным ростом в результатах тестов учеников. Комер знает, что ученики из малообеспеченных меньшинств могут страдать, помимо прочего, от угрозы идентичности, которую я описываю. Чтобы облегчить ее, он иногда дает им простой совет. Если происходит нечто, что может отражать предубеждение или несправедливость против людей из их района, он говорит, что им не следует обращать на это внимание. Если это случится снова, он говорит им, что им не следует обращать на это внимания. Если это происходит в третий раз, он говорит им, что они должны поднять всех на ноги и сообщить о проблеме.

Совет Комера – это стратегия вероятностей. Есть шанс, что первый сигнал, который может быть признаком расовых или классовых предрассудков, не является таковым. Я помню, что мы с Джимом размышляли, строя предположение: были ли 30 процентов первых сигналов невинными? А остальные 70 процентов? Изменился ли этот процент в дальнейшем? Невозможно получить точную цифру. Что мне понравилось в совете Комера – это то, что он был показательным в плане психической нагрузки учеников. Он сказал о том, что этот факт представлял собой, по большей части, беспокойство, порожденное двусмысленностью, беспокойство, как их класс и раса повлияют на суждение о них, беспокойство о личной идентификации. Если у них получалось его подтвердить, то это повышает порог того, насколько стоит беспокоиться о двусмысленности. До тех пор, пока все не станет яснее, они могут отодвинуть опасения по поводу идентичности на второй план.

По большей части это является угрозой, которая позволяет данной идентичности вторгнуться в нашу целую идентичность. Мои примеры показывают это по отношению к серьезным угрозам: возможная потеря работы, социальное отторжение, публичный конфуз и тому подобное. Но насколько серьезные идентификации необходимы для того, чтобы сделать идентичность центральной для нашего функционирования? Одна из наиболее выдающихся исследовательских традиций в социальной психологии последовательно иллюстрирует эту противоположность: даже самых минимальных угроз идентичности достаточно, чтобы заставить нас думать и вести себя как член группы.