Глава шестнадцатая
Оливье стоял у окна бистро, наблюдая за тем, как офицеры полиции, только что вышедшие из церкви, идут по дороге.
Оливье был не один. Все жители деревни и фермеры округи собрались в бистро, которое становилось центром притяжения общества во все времена – и в хорошие, и в плохие.
И было совершенно ясно, какие сейчас времена.
Они молча смотрели, как Арман Гамаш, Жан Ги Бовуар и Изабель Лакост идут к ним сквозь холодную ноябрьскую изморось, которая время от времени превращалась в ледяной дождь, а потом снова в изморось.
Оливье и Габри подавали кофе и чай, соки и свежую теплую выпечку от Сары. Никакого алкоголя. Не стоило распалять и без того разогретые эмоции.
Изморось сопровождалась туманом, отчего казалось, будто Три Сосны – аэропорт, закрытый для взлетов и посадок.
В обоих каминах с двух сторон бистро весело потрескивали дрова – единственный (если не считать чьего-то затрудненного дыхания) звук, который сейчас раздавался в зале.
Здесь пахло дымком и крепким кофе. И мокрой шерстью от тех, кто появился позднее, спешил сквозь напитанный влагой день.
В любое другое время, при любых других обстоятельствах в бистро царила бы уютная, безопасная, домашняя атмосфера. Бистро было убежищем. Но не сегодня.
Все смотрели в окно на эту троицу. Казалось, вместе с ней из тумана появляются дурные новости.
Потом Оливье оглянулся.
Посмотрел на Патрика Эванса. Тот сидел – ноги больше не держали его. Рядом с ним сидела Леа, держа его за руку, и стоял Матео, положив руку ему на плечо.
Но кто-то отсутствовал. Одного человека не было.
Кэти.
Хотя у них уже не оставалось сомнений в том, где она.
В этот момент она еще оставалась жива.
Но как только появятся полицейские и начнут говорить, она умрет. Все понимали: что бы ни случилось и как бы оно ни случилось, ответ на вопрос «с кем» уже есть.
Патрик дышал часто, неглубоко. Руки у него были ледяными. Глаза расширились.
Он ждал.
* * *
– Когда вы вошли в ресторан, старший суперинтендант, у вас не создалось впечатления, что люди уже знают? – спросил прокурор.
– Создалось.
– Но откуда? Это мадам Гамаш сказала им?
– Нет.
– Тогда как они узнали? Они и видели-то всего лишь несколько патрульных машин. Почему у них сразу возникла мысль об убийстве?
«Он плохо знает Три Сосны», – подумал Гамаш.
– Когда приехали местные агенты Квебекской полиции и заняли посты возле церкви и моего дома, жители поняли: что-то происходит. К тому же им было известно, что мадам Эванс пропала. Когда появился я, а следом за мной инспектор Лакост, их страхи получили подтверждение.
– А, ну конечно. Как глупо с моей стороны, – сказал прокурор, снова обращаясь к присяжным и напуская на лицо смиренное выражение. – Я на миг забыл, насколько хорошо жители деревни осведомлены о вас, о вашей работе и ваших коллегах. Они знают, что старший инспектор Лакост теперь возглавляет отдел по расследованию убийств. Но если они знают вас, старший суперинтендант, то и вы знаете их. Хорошо знаете.
Он сказал это, стоя спиной к Гамашу, однако его посыл был ясен.
Нормальная, разумная, необходимая граница между полицейскими и подозреваемыми была размыта, если не полностью уничтожена. А это, намекал прокурор, в высшей степени непрофессионально и даже подозрительно.
– Это положительный момент, – заговорил Гамаш. – И, как выясняется, немалое преимущество. Убийство может быть хорошо просчитанным, но это не математические расчеты. Это не сумма улик. Что наводит преступника на мысль об убийстве?
Теперь Арман Гамаш обращался напрямую к присяжным, и они переключили внимание с прокурора на старшего суперинтенданта.
Месье Залмановиц почувствовал эту перемену, повернулся и сердито посмотрел на своего свидетеля.
– Человека толкают на убийство не возможности, которые ему представились, а эмоции. – Гамаш говорил спокойно, даже мягко. Словно доверительно беседуя с добрым другом. – Один человек убивает другого. Иногда это вспышка неконтролируемой ярости. Иногда – хладнокровный поступок. Спланированный. Методичный. Но в обоих случаях есть кое-что общее – эмоции, вышедшие из-под контроля. Зачастую что-то долго копившееся. Скрытое. Оно прорывается наружу.
Присяжные кивали.
– У нас у всех есть подобные обиды, – сказал Гамаш. – И большинство из нас хотя бы раз в жизни чувствовали в себе готовность убить человека. Или хотя бы желали ему смерти. И что же останавливает нас?
– Совесть? – одними губами проговорила молодая женщина во втором ряду скамьи присяжных.
– Совесть, – сказал старший суперинтендант, глядя на нее и видя ее мимолетную улыбку. – А может быть, трусость. Некоторые считают, что это одно и то же. И что единственная вещь, которая не позволяет нам совершить что-либо ужасное, – это страх быть пойманным. Но как бы мы вели себя, если бы имели гарантию, что нам все сойдет с рук? Если бы знали, что никаких последствий не будет? Или если бы не думали о последствиях. Если бы мы были уверены, что убийство оправданно. Если бы мы верили, как верил Ганди, в более высокий суд, чем судебная палата.
– Возражаю, – сказал прокурор.
– На каком основании? – спросила судья Корриво.
– Несущественно и не имеет отношения к делу.
– Это ваш свидетель, месье Залмановиц, – напомнила ему судья. – Вы сами задали вопрос.
– Я не просил читать лекцию о природе убийства и совести.
– А может, стоило бы, – сказала судья и посмотрела на часы, встроенные в судейский стол. – Пожалуй, подошло время для перерыва. Прошу вернуться через час.
Она встала и под скрежет отодвигаемых стульев прошептала Гамашу:
– Я вам дала достаточную свободу действий. Теперь внимательнее.
Он слегка поклонился, чтобы показать, что ее слова услышаны, и поймал взгляд прокурора, который за своим столом раздраженно запихивал бумаги в портфель.
Когда судья ушла и присяжных начали выводить из зала, месье Залмановиц наконец не выдержал и быстро зашагал через зал к Гамашу, который спускался со свидетельского места.
– Что это была за хрень? – требовательно спросил прокурор. – Что, черт побери, вы делаете?
Гамаш кинул взгляд в сторону присяжных – последние выходили в дверь и явно слышали прокурора.
– Не здесь, – сказал он прокурору.
– Нет, именно здесь!
Гамаш развернулся и прошел мимо него, но прокурор ухватил его за руку:
– Нет, вы не уйдете!
Гамаш рывком высвободился и повернулся лицом к прокурору.
Журналисты, все еще остававшиеся в зале, уставились на них. Завсегдатаи суда никогда не видели ничего подобного.
– Вы почему саботируете мое дело? – спросил Залмановиц.
– Не здесь. Если хотите поговорить, идите со мной.
Он повернулся к Бовуару:
– Будь добр, найди…
– Я найду свободную комнату, patron, – сказал Бовуар и поспешил к дверям, а Гамаш пошел следом за ним, не дав себе труда проверить, идет ли за ним прокурор.
Месье Залмановиц сердито посмотрел ему в спину и пробормотал: «Придурок», достаточно громко, чтобы репортеры услышали его.
Потом он схватил свой портфель и поспешил за Гамашем.
* * *
Двое мужчин остались тет-а-тет в кабинете.
Главный прокурор и старший суперинтендант Квебекской полиции. Закон и бюрократическая система делали их союзниками. Но не их собственный характер и не личный выбор.
Когда дверь закрылась, Гамаш подошел и запер ее. Затем повернулся к Залмановицу:
– Ланч, Барри?
Он показал на поднос с сэндвичами и холодным лимонадом на кофейном столике.
Залмановиц удивленно поднял брови. Потом улыбнулся. Улыбка была не самая дружелюбная.
Он взял кусочек семги с укропом и сливочным сыром на рогалике от «Сен-Виатёр».
– Как вы узнали, что я начну драку? – спросил он.
– Я не знал, – ответил Гамаш, потянувшись за копченым мясом из магазина деликатесов Шварца. – Но если бы ее не начали вы, то начал бы я.
Проголодавшийся за время заседания, он откусил большой кусок и обильно запил его холодным чаем.
– Ну хорошо, – сказал Залмановиц, прикончив половину рогалика. – Вы удивительно ловко проваливаете дело.
– Я думаю, вы делаете работу не хуже меня.
– Merci. Стараюсь как могу.
Гамаш натянуто улыбнулся и откинулся на спинку дивана. Положив ногу на ногу, он пристально посмотрел на прокурора:
– По-моему, судья Корриво начинает подозревать.
Залмановиц отер рот тонкой бумажной салфеткой и покачал головой:
– Она никогда не догадается. Ведь это не вписывается ни в какие рамки. Нам обоим повезло – мы получаем пенсии. Они нам понадобятся.
Он поднял свой запотевший стакан и чуть наклонил его в сторону старшего суперинтенданта:
– За более высокий суд.
Гамаш поднял свой стакан:
– За горящие корабли.
* * *
За ланчем в соседнем кафе, найдя столик в тенистом уголке на террасе, Морин Корриво доверительно сообщила своей партнерше:
– Я думаю, тут какие-то танцы.
– Танцы? – удивленно переспросила Джоан. – Типа джиги?
– Хотелось бы так, – ответила Морин. – Тогда я бы, по крайней мере, знала, к чему все идет.
Лицо Джоан помрачнело.
– Что ты имеешь в виду? Тебя что-то смущает? Дело слишком трудное?
– Не могу поверить, что ты спрашиваешь об этом, – с искренней обидой произнесла Морин. – Хочешь сказать, мне не по зубам дело об убийстве?
– Я так не считаю, это ты сама сказала, что не знаешь, чего ждать дальше. Ладно, давай начнем с начала. Что тебя беспокоит?
– Главный прокурор, который возглавляет прокуратуру всей провинции, избрал тактику нападок на старшего суперинтенданта Квебекской полиции, который дает свидетельские показания. Уходя на перерыв, я слышала в дверях, как прокурор прилюдно оскорбил его.
– Своего собственного свидетеля? Но это бессмысленно.
– Хуже того, это может привести к признанию судебного разбирательства неправильным. Мне кажется, кое-кто из присяжных тоже слышал. Вот о чем я говорю. Эти двое достаточно опытные, чтобы знать, как действовать наилучшим образом, и достаточно зрелые, чтобы уметь сдерживать эмоции. В конце концов, прокурор и свидетель на одной стороне. Но я не могу понять, что они делают и почему. Тем более с учетом того, что дело обещало быть совсем простым. Сам глава Квебекской полиции практически был свидетелем преступления. Его жена нашла тело, только подумай.
Она покачала головой и отодвинула от себя салат.
– Может, они просто не любят друг друга, – сказала Джоан. – Такое бывает. Два упрямых быка. Два альфа-самца. Вероятно, уже бодались прежде. И не раз.
Морин рассеянно кивнула:
– До меня доходили слухи, что они не ладят. Копы и прокуроры часто не в ладах. Но тут что-то большее. Не могу объяснить. Они переходят черту. Хотя оба знают: черта есть. Я просто… – Она провела пальцами по запотевшему стакану с холодной водой.
– Что?
– Смешно, но, когда я вошла сюда, меня вдруг осенило: может быть, они делают это специально?
– Чтобы загубить дело? – спросила Джоан. – Они не только танцуют джигу, но еще и в сговоре?
Морин хохотнула:
– Ты настоящая язва.
– Извини, я не хотела зубоскалить. Но это очень странно, тебе не кажется? Зачем им так поступать? Если ты права, то они действительно пытаются развалить дело об убийстве. Гамаш производил арест подсудимого. Прокурор предъявлял обвинения. И теперь эти двое, которые к тому же не любят друг друга, намеренно заводят процесс в тупик?
Морин покачала головой, а потом кивнула:
– Я согласна. Это нелепо. Фантазия разыгралась.
Она погрузилась в размышления, а Джоан стала наблюдать за людьми, идущими по улице Сен-Поль.
Все они, без сомнения, начали день свежими и бодрыми, но теперь многих доконала жара. Судья Корриво чувствовала, как по шее катится струйка пота, да и подмышки у нее намокли.
Ее угнетала мысль о том, что сейчас придется вернуться, надеть судейскую мантию и провести весь день в этой духовке – зале суда. Хорошо хоть ее не зажарят.
– Месье Гамаш сегодня утром цитировал Ганди, – сказала она. – Что-то о высшем суде.
Джоан постучала по айфону:
– Нашла. «Есть более высокий суд, чем судебная палата, и это суд совести. Он выше всех других судов».
Морин Корриво судорожно вздохнула:
– У меня мурашки по коже.
– Почему?
– Глава Квебекской полиции объявляет свою совесть выше наших законов? Тебя это не пугает?
– Вряд ли он хотел сказать что-то подобное, – заметила Джоан, пытаясь успокоить свою партнершу. – Это скорее расхожее выражение, чем личное кредо.
– Представляешь такой заголовок в газете: «Глава Квебекской полиции действует, руководствуясь своей совестью, а не законами».
– Ну да, или такой: «Судья впадает в бешенство в зале заседаний».
Морин рассмеялась и встала:
– Мне пора. Спасибо за ланч.
Но, сделав несколько шагов, она вернулась:
– Ты в это веришь?
– Что чья-то личная совесть выше общественных законов? – спросила Джоан. – Разве наши законы не основаны на представлениях о совести? На заповедях?
– Например, запрет гомосексуальности?
– Нашла что вспоминать, – усмехнулась Джоан.
– Этот закон еще действует во многих странах. Он не имеет никакого отношения к совести.
– Значит, ты согласна с месье Гамашем? – спросила Джоан.
– Если я с кем и соглашусь, то скорее с Ганди, чем с Гамашем. Но может ли судья реально верить в суд совести? Который выше всех других? Это похоже на анархию.
– Это похоже на прогресс, – возразила Джоан.
– Это похоже на окончание многообещающей судейской карьеры, – с улыбкой сказала Морин. Она поцеловала Джоан, потом наклонилась и поцеловала еще раз, прошептав: – А этот – за Ганди.
