56. Фиксационная амнезия – это…

…неспособность подолгу удерживать в памяти совсем недавние события – утекают и все. День, максимум два – и Артур забывает все, что с ним было. И очень жаль, потому что Артур герой, Артуру есть, чем гордиться. Например, позавчера повар на кухне нес огромную, огромную кастрюлю супа, из которой собирался накормить весь лагерь, всю нашу огромную караванку «Гимель», а кошка бросилась ему под ноги, и повар как начал падать! Кастрюля взлетела в воздух, и весь лагерь остался бы без обеда, но мимо окна кухни как раз шли Артур и Роми Зотто! Артур увидел кастрюлю, впрыгнул в окно и успел встать прямехонько под кастрюлей, и она приземлилась ему на спину, а Роми Зотто впрыгнул в окно следом за Артуром и помог ему эту кастрюлю удержать. Так Роми Зотто и Артур спасли весь лагерь, Роми Зотто рассказал это Артуру сегодня утром, перед тем как идти к доктору Сильвио Белли (семьдесят восемь лет, прогрессирующая пропазогнозия на фоне возрастного ухудшения мозгового кровообращения, тонкие светлые редкие волосы, выпяченная низкая губа, глаза влажные, темные, узкие ноздри смотрят наружу, на правой руке рядом с часами плоская родинка, как маленькие вторые часы), доктор Сильвио Белли приезжает по средам, сегодня среда, позавчера был понедельник, в понедельник на обед суп с настоящим мясом, Артур этого не помнит, ему и неважно – он вольнопитающийся, а Роми Зотто важно, он еще долго будет рассказывать Артуру, какой вкусный был суп с мясом, до следующего понедельника. Когда доктор Сильвио Белли впервые приехал на прием в «Гимель», весь еще встрепанный некрасивым, визгливым напутствием человека, который с ним живет (ей-богу, я не издеваюсь, упорно называя его именно так, это важно), Роми Зотто (тридцать четыре года, тонкая верхняя губа, приоткрытый рот, плоская переносица, скрытые внутренние уголки глаз, миоклонические судороги с аурой и галлюцинациями плюс умственная отсталость, спровоцированные обширной гипоплазией сосудов правого полушария) не был записан к нему на прием, потому что Роми Зотто, как известно, никогда ни на что не жалуется, у Роми Зотто же всегда все хорошо; нет, Роми Зотто просто шел мимо окна (жизнь бессовестнее литературы). Роми Зотто увидел своего любимого доктора, у которого колотилось от жары, и утреннего визга, и долгой ходьбы пешком семидесятивосьмилетнее сердце («Ты делаешь это, чтобы показать, насколько ты от меня независим!» «Я делаю это, чтобы хоть полдня побыть одному!»). Роми Зотто завопил, Роми Зотто попытался вломиться в окно смотрового каравана, Роми Зотто ободрал руку о задвижку, Роми Зотто ждет каждой среды, как Второго пришествия, доктор Сильвио Белли ждет каждой среды с ужасом и тоской, вспоминая грязь, и головную боль, и вереницу лиц, сливающихся в одно, но делать нечего, сейчас есть добровольцы и постарше, и побольнее его – урологу, который еженедельно трясется рядом с ним в запряженной двумя верблюдами повозке, почти столько же, сколько человеку, живущему с доктором Сильвио Белли в маленькой и старенькой квартире на углу Алленби и Кармеля («Почему ты не можешь произнести это слово? Почему ты не можешь называть меня этим словом?!» «Почему тебе это так важно? Почему тебе это так важно?!» – однажды этот визгливый, стыдный старческий диалог застал Роми Зотто, вечно улыбающийся Роми Зотто: «Это твой муууж? Ты девочка, да? Мне нравятся девочки!..»). Каждую среду Роми Зотто стоит у ворот лагеря и ждет своего друга – доктора, а его лучший друг, крупный фалабелла по имени Артур, ждет, когда Роми Зотто придет назад в свой караван и расскажет ему, как они с доктором лечили больных; в джазовом кафе, погребенном под осколками дома с белыми колоннами, – в кафе, которое отчасти принадлежало человеку, живущему с доктором Сильвио Белли, а отчасти друзьям этого человека, таким же престарелым психиатрам, – был официант с такой же плоской переносицей, с такими же широко расставленными глазами, с такой же отвисшей губой; он ронял тарелки, задевал горящие свечи, громко хлопал посреди композиций, и доктор Сильвио Белли ненавидел его, ненавидел все, что в этом бедолаге воплощалось, а именно – потребность человека, живущего с доктором Сильвио Белли, вечно быть святее святого, всех прощать, всем сочувствовать, криворуких мудаков не увольнять, потому что у них мамы болеют или там что; всегда чувствуешь себя говном рядом с таким человеком, никогда не знаешь, как от него уйти. Завидев издалека Роми Зотто у полипреновых ворот, забранных в три ряда колючей проволоки, доктор Сильвио Белли закрывает глаза и говорит себе, что это закончится; просто надо перебраться на ту сторону, на другой конец этого дня; хочешь не хочешь, а ты там окажешься; семь, может быть, восемь часов – и верблюжья маслека́ потащит вас с урологом и двумя ортопедами обратно по бесконечному пустому Аялону, а там, в городе, военный мотоцикл с коляской, лавируя между тем, что прежде было домами, довезет тебя с раскалывающейся головой и растрясенным желудком до самого дома, до самого вечернего скандала («Но ведь это я, я должен сходить с ума от страха, что с тобой что-нибудь случится!» «Если ты не заткнешься, со мной что-нибудь случится прямо сейчас!..»). С девяноста процентами пациентов, которые приходят к доктору Сильвио Белли в лагере, он ничего не может сделать: травматик, травматик, травматик, истерик, невротик, травматик. Всем добрый доктор Сильвио Белли выписывает по четверти таблетки «зипрексы» в день; хороший доктор, экономный. Сам он ест по восемь таблеток «зипрексы» в день, их выписывает ему человек, с которым он живет; выписывает ежемесячно со скандалами, мольбами, клятвами сократить дозу со следующего месяца, тем более что в пункте выдачи медикаментов на этот рецепт каждый раз нехорошо косятся и намекают, что хорошо бы при такой дозировке поставить на рецепт утверждение старшего окружного врача. С тугим комом в животе идет доктор Сильвио Белли каждый месяц в пункт выдачи лекарств, с испариной на лбу высиживает несколько часов душной очереди под младенческий ор и старческий хрип, под ссоры из-за потерявшихся номерков, под вой сирены, после которой очередь сбивается в испуганное блеющее стадо, а сотрудники, забыв ключи в кассовых аппаратах, бросаются задраивать окна полипреном («Мы не эвакуировались из-за тебя! Из-за твоей наркомании и из-за тебя!» «Ты можешь эвакуироваться к чертовой матери в любую секунду, вон дверь!» «Это не дверь! Это сраная полипреновая занавеска! Я убьюсь на этой развороченной лестнице!..»; внизу, под этой развороченной лестницей, слушают семейный скандал тощие собаки, торгующие помадой, гашишем, грязными леденцами, предлагающие погадать по руке, выпрашивающие пол-карточки на корм для щеночков). Ни разу в такие моменты доктор Сильвио Белли не протиснулся бочком за прилавок, ни разу не протянул руку к шестой полке третьего шкафа справа; у него есть рецепт, у него есть рецепт, в конце концов, вот уже взяли его рецепт, вот уже сверили имя в подписи, вот уже открыли какой-то электронной приблудой бронированный ящик, вот уже несут коробочку, вот уже доктор Сильвио Белли кладет под язык две приторных, отдающих мелом желтых блямбочки; ему надо. Вот уже доктор Сильвио Белли кладет под язык две приторных, отдающих мелом желтых блямбочки; ему надо, потому что Роми Зотто записан к нему на прием первым, – острые вперед, наблюдающиеся за ними, потом все кому не лень, но доктор Сильвио Белли живенько приучил лагерных фельдшеров прямиком отправлять острых в медлагеря, так что первым идет Роми Зотто, Роми Зотто, у которого Все Хорошо. Роми Зотто, Роми Зотто, искушение мое: пациент с симптоматикой, которой хватило бы на пятерых, бросается обнимать тебя поперек пуза и говорит, что у него Все Хорошо; трудно не пошутить, что это последствие асона, а еще труднее не поддаться бешеному соблазну мееееееедленно снимать Роми Зотто с одной таблеточки за другой и смотреть, когда это желтозубое «хорошо» закончится. Все десять минут, отведенные регламентом, Роми Зотто заверяет доктора Сильвио Белли, что тот по-прежнему его Самый-Самый Лучший Друг, а Артур – просто друг; а то ж, не дай бог, доктор Сильвио Белли взревнует. Все десять минут, отведенные регламентом на Роми Зотто, доктор Сильвио Белли спит – то есть сидит с открытыми глазами и произносит что-то медицинское, но на самом деле спит, ему надо беречь силы, у него впереди травматик, травматик, травматик, истерик, невротик, травматик. Но крадучись, сквозь сон проникает в сознание доктора Белли этот самый Артур. Нет, нет, не надо Артура, не надо этого – тонкие светлые редкие волоски дыбом торчащей челки, выпяченная нижняя губа, глаза влажные, темные, узкие ноздри смотрят наружу, фиксационная амнезия, рассеянный взгляд, легонько трясущаяся голова, нет, нет, не хочу на это смотреть, нет, я еще не такой, я врач, я езжу в лагеря лечить людей, я еще сильный, у меня еще крепкие руки, я кручу в ничуть не дрожащих пальцах с бурыми пятнами стило от тяжеленного военного планшета, я не хочу записывать на прием Артура – но сквозь эту мерзость, сквозь это отвращение к карикатурному сходству, которое невозможно от себя скрыть, просачивается в сознание доктора Сильвио Белли брезгливое любопытство, настоящее врачебное любопытство; запишем и это в признаки несгибаемости, душевной молодости, докторской остроты ума: а приведи-ка ты ко мне, Роми Зотто, мой мальчик, своего друга Артура, а посмотрим-ка на него. Роми Зотто убегает, потряхивая пухлым женским задом, начинается прием; стоящий у входа в палатку, где располагается мирпаá, амбал с автоматом (плоская переносица, жесткий волос, растущий из родинки на лбу, ассирийские глаза – впрочем, есть ли смысл его запоминать?) отгоняет всех, кто без направления («Поймите, я сам бывший медбрат! При чем тут направление, у меня тремор прямо здесь и сейчас!» «У всех тремор, пустите, я по номеру!» «Вы фашисты!» – вот же поразительно, три минуты конфликта – и кто-нибудь немедленно фашист, вот она, транспоколенческая травма). Доктор Сильвио Белли стучит по коленке бывшего медбрата (ну а что, у человека реально тремор прямо здесь и сейчас, это поинтереснее, чем застарелые нистагмы и бесконечная, муторная, не снимающаяся даже регулярным рокасетом головная боль как результат острой депрессии, которая тут у каждого второго); за окном раздается сначала утробный ор, потом кошачий визг, потом вопли Роми Зотто с его слюнявым пришепетыванием. Что это было? Роми Зотто привел Артура, они стояли в очереди, как хорошие зайчики, ждали, когда их пустят к доктору, а тут коты. Коты обожают Артура, коты, твари такие, ебут Артуру мозг, Артур и до асона умом не блистал, не для этого селекционеры растили свой цветочек, а уж когда выставочный подиум под ним превратился в щепки, а кусок потолочной балки пришелся Артуру прямо в затылок, Артур и вовсе стал небольшого интеллекта – и слава богу, потому что иначе как бы он верил всей приторной бурде, которую добрый фантазер Роми Зотто день за днем льет ему в уши? Но вот коты – это проблема; Артур, всю жизнь гарцевавший по ярко освещенным площадкам с расчесанным хвостиком и гривою в стразиках, Артур, которому за каждую высокую оценку огромный, как Халк, хозяин давал специальную лошадиную бонбоньерочку, гордо пересказывает выдумки Роми Зотто всем и каждому, а коты – суки, коты специально приходят к Артуру, улучают момент, когда Роми Зотто нет рядом, – и начинааается. «О великий Артур, герой и спаситель, мы пришли слушать про твои подвиги, почти нас своим высочайшим вниманием!» Поразительно, да – откуда у них этот язык? Почему, скажем, хорошо знакомые нам кролики Яси Артельмана разговаривают, как слабоумные кролики, а эти чешут таким вот образом? Мы вернемся к этому вопросу, когда речь снова пойдет об Арике Довгане (заранее скажу: нет у автора никакого ответа, просто, как писала Татьяна Толстая, «такое им вышло последствие», но Арик Довгань по просьбе своего дружочка Чуки Ладино, главы тель-авивского генштаба [ну, какой сейчас генштаб? Главы тель-авивского чего-то] пытается что-то такое изучать, а кроме того, все животные ото дня ко дню говорят все лучше и лучше, но чтобы вот так чесать – это только коты и еноты); а пока поглядите, как бедный дурачок Артур, сам ненамного больше крупного кота, заводилы, гордо вскидывает благородную головушку и рассказывает, что буквально позавчера они с Роми Зотто гуляли по лужку для вольного выпаса (фиг туда пускают кого гулять, дебил), а там собирала цветы Мири Казовски (ах, Роми Зотто, Роми Зотто, вот ты и выдал себя), а из-под куста на нее выпрыгнула огромная змея и оплела ей шею и стала Мири душить, но тут Роми Зотто подскочил и схватил змею за хвост и сорвал у Мири с шеи, а Артур затоптал змею насмерть, а Роми Зотто отнес напуганную Мири на руках в лагерь, а Мири поцеловала его в щеку, только тссссс, об этом никому нельзя рассказывать. Коты в восторге, коты хотят подробностей. Большой ли букет успела собрать Мири? Какого цвета была змея? А главное – как же это она не оплела тоненькие ножки Артура, не повалила его на землю и не задушила? Нет, Артур, конечно, очень сильный, но что-то тут не сходится, нет-нет, они ни на секунду не думают, что Артур врет, они просто хотят представить себе эту героическую сцену во всей красе – так какого, значит, цвета была змея?.. Тут происходит то, что с бедным Артуром происходит каждый раз, когда он пытается думать о позавчерашнем, или позапозавчерашнем, или позапозапозавчерашнем дне – а иногда и просто о вчерашнем: выясняется, что в голове у него темно и как-то нехорошо, густо и вязко, и главное – сейчас-сейчас, сейчас он напряжется, немножко напряжется и все вспомнит, вот сейчас он немножко напряжется, вот сейчас… И начинается то, ради чего коты доебываются до бедного крошки Артура: он принимается переступать ножками на месте, и мотать головой, и пыхтеть, как еж, и ржать тоненьким голосочком, и все это так похоже на настоящую лошадь и так уморительно, что коты приходят в полный восторг: «Давай, Артур, ты сейчас вспомнишь, Артур, давай, давай!» Где же в этот момент Роми Зотто? Отлучился, Роми Зотто каждые пять минут бегает сказать своему другу доктору, что они с Артуром тут, стоят в очереди в мирпаа, пусть доктор не волнуется, они не уйдут! Тем временем у Артура в голове, в темной вязкой мути, как будто начинают проскакивать маленькие такие искры, ну сейчас же он вспомнит, ну вот сейчас – на губах у Артура показывается пена, очередь, успевшая обласкать крошечную лошадоньку и забыть о ней, наконец замечает неладное, а тут еще и коты как заладят: «Ой, Артур, что с тобой? Артур, тебе плохо, да? Тебе плохо? Хеврей, Артуру плохо!..» Прибегает Роми Зотто, бросается трясти Артура и топать на котов ногами, коты заходятся кряхтением: кхе-кхе-кхе с открытой пастью, кхе-кхе-кхе – смех, коты теперь умеют смеяться, коты и еноты. Роми Зотто коты не боятся, но тут от очереди отделяется очень черный, очень худой человек, держащий за руку маленькую девочку. Коты явно знают этого человека, коты давай вылизываться, смотреть по сторонам, кто-то просто убегает. «Маспик», – говорит черный человек. Один из котов, правда, взгляда от этого человека не отводит, вылизывает себе лапу и смотрит в упор, говорит: «Какая хорошенькая девочка», – а на лапе все когти выпущены и так поигрывают слегка. Черный человек смотрит на кота, а кот на черного человека; остальные коты как-то вдруг тоже подтягиваются, а к черному человеку из очереди присоединяется еще один черный человек, стоявший у выхода из мирпаа, поджидавший кого-то. Роми Зотто подхватывает Артура под живот и, кряхтя, тащит вперед – очередь вроде продвинулась, у Артура перестала идти пена изо рта, Артура немножко знобит, Роми Зотто гладит его шелковую спинку, ну все, ну все. Роми Зотто клянется, что никогда больше не подпустит к Артуру котов, а если коты придут, когда Роми Зотто нет рядом, Артур должен на них копытами вот так, вот так (топает); Артур тоже топает, Роми Зотто тоже топает, Артур тоже топает, Роми Зотто начинает хохотать, Артур начинает ржать, очередь начинает шипеть и огрызаться, выходит доктор Сильвио Белли, велит Роми Зотто успокоиться и оставаться снаружи, забирает Артура в мирпаа.

Итак, осмотр. Сделать, понятно, ничего нельзя; во вмятину, оставленную балкой за ухом у этой пародии на лошадь, поместится хороший апельсин; самое интересное – что он вообще разговаривает, вот в чем дело: от зоны Брока явно ничего не осталось, ах, тут бы МРТ, но для МРТ надо отправлять Артура в ветлагерь, а доктору Сильвио Белли совершенно не хочется отправлять Артура в ветлагерь, Артура там захапают, а доктор Сильвио Белли хочет его себе – зачем? Ну, есть причина, о которой даже проницательный доктор Сильвио Белли никогда не догадается: маленькому мальчику Сильвио Белли нравится маленькая лошадка; но существует причина поважнее, и взрослый, рефлексирующий Сильвио Белли хоть и без удовольствия, но отдает себе в ней отчет: это сцена, достойная «Капричос», – старый обрюзгший эскулап видит себя в слабоумном молодом жеребчике, который, как в хорошем фрейдистском сне, мелковат. «Нет нужды предупреждать публику, не вовсе невежественную в искусстве, что ни в одной из композиций этой серии художник не имел в виду высмеять недостатки какого-либо отдельного лица». Какой могла бы быть подпись? «Даже так он не разглядит себя: Пусть он светит в эти глаза сколько угодно; все, что он видит, – это собственные страхи». Это все глупости, глупости, ничего похожего, он, доктор Сильвио Белли, в полном порядке, нет у него этих лицевых тиков, нет нарушений памяти, нет подворачивающегося от тремора заднего левого копыта, не смотри сюда, зачем ты себя мучаешь? «Будем наблюдать», – говорит он Роми Зотто и с тех пор каждую неделю наблюдает, светит и постукивает, и водит палочкой мимо носа; теперь ему есть о чем бедовать с Роми Зотто: не заговаривается ли пациент? Легко ли усваивает те истории, которые Роми Зотто для него придумывает? Умеет ли описывать детали? Не бывает ли такого, что недоконь пришепетывает, прилепетывает, заикается (нет, нет, не бывает, правда же, не бывает?). Ползут по радужной пыли военные дрожки, мелькает загнивающий струп у верблюда на бедре (само заживет), доктор Сильвио Белли вспоминает, как холодно Роми Зотто теперь встречает Артура, выходящего из мирпаа, как поджимает губы; доктор Сильвио Белли, укачанный до тошноты, представляет себе, как в полуразрушенной квартире Роми Зотто варит Артуру суп из тунца и консервированной свеклы и спрашивает, делая вид, что ему совершенно безразлично: «На следующей неделе ты снова туда же? Это не упрек, я просто интересуюсь». Доктора Сильвио Белли ждет суп из тунца со свеклой, поджатые губы, напускное безразличие, душно разгорающийся еженедельный скандал. Первый и единственный партнер доктора Сильвио Белли, вышедшего из шкафа в шестьдесят восемь лет, профессор Тель-Авивского университета в старческих трусах и с окладистой бородой, хочет от своего маленького, от своего ушастого мужа (мужа! мужа!) – чего? Обид и мучений, надо полагать. Вот эта оставленная на кухонном столе грязная ложка в кругленькой кофейной лужице, это влажное банное полотенце на кровати, эти маникюрные ножницы, переложенные с одного края тумбочки на другой, и кривой полумесяц грязного ногтя под ними – все это совершенно необходимые человеку, который живет с доктором Сильвио Белли, маленькие обиды и мучения, которые он терпит ради любви; сейчас доктор Сильвио Белли явно приедет позже договоренного времени, Господи, помилуй и помоги, много ли лет мне осталось? – и неужели все они будут вот с этой мукой, с этим комом темной вины, злости и стыда в животе? Доктор Сильвио Белли закрывает глаза, от жестокой дорожной тряски дергаются у него в голове картинки: темная кухня, дергающийся свечной огонек, человек, который живет с доктором Сильвио Белли, начинает с вопросов и претензий, голос его дрожит, доктор Сильвио Белли стоит и ждет; человек, который живет с доктором Сильвио Белли, переходит на обычный свой крик с подвываниями, со слезной нотой, никогда, однако, не превращающейся в слезы; доктор Сильвио Белли стоит и ждет; человек, который живет с доктором Сильвио Белли, хватает доктора Сильвио Белли за плечи и требует ответов – каких ответов? – неважно, тех самых ответов, которые раз и навсегда, отныне и навеки убедят его наконец в любви доктора Сильвио Белли, в такой любви, чтобы сдвинутые с места маникюрные ножницы ничего не значили, чтобы перестало быть все время так страшно, так ненадежно; доктор Сильвио Белли стоит и ждет; человек, который живет с доктором Сильвио Белли, трясет его за плечи или делает еще что-то предварительное, что в таких случаях делают; доктор Сильвио Белли стоит и ждет – и тогда человек, живущий с доктором Сильвио Белли, наконец, наконец, наконец бьет доктора Сильвио Белли по лицу – и доктор Сильвио Белли разворачивается и выходит из дома, и он свободен, свободен, свободен, безо всяких вопросов, безо всякой необходимости объясняться, просто свободен. Тряска усиливается, верблюд Мамик, тянущий повозку, и его напарник, заводят дурными голосами: «Имаот шарот, имаот шарот…» – въехали в Тель-Авив, через сорок минут доктор Сильвио Белли будет дома, через сорок минут его встретят с поджатыми губами, спросят, обязан ли он был оставаться в лагере до поздней ночи, чтобы его муж (муж! муж!) от тревоги сходил с ума.

Вот и Роми Зотто все чаще встречает своего друга Артура с поджатыми губами – неправда, конечно, у Роми другая мимическая картина: с насупленными бровями и выпяченной, как у ребенка перед ревом, нижней губой встречает Роми Зотто своего Артура после отъезда доктора; полчаса провел Артур у доктора – у Роми Зотто есть часы, электронные, – а самого Роми Зотто доктор только похлопал по плечу и сказал: «Ну-ну». Несколько дней Роми Зотто дуется, Артур подлизывается. Интересно, помнит ли Артур, что он натворил позавчера? Да-да, позавчера тоже приезжал доктор, приезжал, потому что соскучился по своему другу Роми Зотто, приезжал тайком, никто, кроме Роми Зотто, его не видел. И доктор все ему, Роми Зотто, рассказал, потому что лучшие друзья все друг другу рассказывают; да-да, доктор рассказал ему, как ужасно вел себя Артур, он разбил доктору фонарик, и плевался, и укусил его за ногу. Теперь доктор очень сердится на Артура и говорит: «Вот бы все были такие, как мой друг Роми Зотто!» Артур потрясен, Артур мотает шелковой гривонькой и перебирает тонкими ножками: это как же? Это почему? Мне было больно? Он сделал мне больно? Почему я так?.. Тут Роми Зотто несколько теряется – и правда, почему? – к этому вопросу он не готов, поэтому Роми Зотто просто поворачивается к Артуру спиной и идет обедать в хадар-охэль, дети и больные и такие, как Роми Зотто, едят в первую очередь. Артур тихонько трусит следом, дети набегают и начинают тискать Артура, от этого Роми Зотто становится только хуже. Бесконечная предобеденная очередь, мелкие едкие срачи, вас здесь не стояло, ма зэ, ма питом, пропустите с температурой, с температурой есть мирпаа, не надо тут никого заражать; в мирпаа никто не хочет, оттуда могут отправить в медлагерь, про медлагерь рассказывают ужасы, срач набирает обороты. Артур боится толпы, он отбегает и ждет Роми Зотто под полипреновой стенкой огромного обеденного шатра, вольнопитается от тоски нехорошей, сильно утоптанной желтой травой. Роми Зотто тем временем нейдет в горло кусок порошкового омлета, Роми Зотто вдруг ужасно пугается, что Артур его разлюбит и все, Роми Зотто стыдно и страшно. Роми Зотто выскакивает из хадар-охэль, орет, зовет Артура, а Артур – вот он, тут, его обступили коты, слушают его с преувеличенным вниманием, один – черный, узкий, жилистый – стоит за углом на стреме, ему явно неинтересны эти глупости, но пусть ребята развлекутся. Артур, Артур, мы совсем забыли, что с нами было вчера, расскажи нам, Артур! Бедный дурашка Артур. «Так я же не знаю… Я ж вас не видел… Сейчас придет мой друг Роми Зотто, он все знает, он вам расскажет!» Роми Зотто топает и машет кулаками, и пинает толстыми ногами воздух: «Вот я вам! Вот я вам!..» Роми Зотто обнимает Артура, стоит на коленях среди пожелтевшего иссопа и кошачьих какашек, Артур внезапно спрашивает: «А кто тебе рассказывает, что с тобой было?» «Давай дадим клятву, как самые что ни на есть самые друзья! – говорит Роми Зотто. – Не пойдем завтра к доктору! Доктор не хочет тебя видеть, а я возьму и тоже не пойду, потому что я твой друг, я твой самый что ни на есть лучший друг!» Артур канючит, что хочет к доктору, ну почему доктор не хочет его видеть, он будет хорошо себя вести и так далее, но Роми Зотто гнет свое, и вот уже они торжественно клянутся, два дурачка; Роми Зотто пожимает Артуру липковатое копыто, коты с безопасного расстояния: «Кхе-кхе-кхе, кхе-кхе-кхе», вот суки. Вместо доктора они завтра пойдут к Мири, Мири будет делать йогу, а Роми Зотто с Артуром будут смотреть, а потом Роми Зотто отбежит на минуточку в туалет. Уже поздно, Роми Зотто надо идти в караван, а Артура уже ищет его ахраи, ему пора в загон на ночевку, а то эти вольнопитающиеся засыпают, где стоят, а к утру буря оставляет от них такое, что с теми, кто их находит, истерика случается.

Утро; луг для вольнопитания, основательно подъеденный вольнопитающимися; Мири Казовски в позе собаки мордой вниз, вокруг ее «группа» – енот, две собаки, что-то мелкое в траве, невидное Роми Зотто с Артуром из-за кустов. «Пошли ближе! Пошли ближе! Я тоже хочу!» «Я не хочу ближе! Стой тихо, ты мне мешаешь!» Артур не слушается и бежит туда, к грубо нарезанным полипреновым коврикам, к золотым звездочкам, которые ему до сих пор давали только за то, что он позволял детям себя гладить и, в отличие от кое-каких других товарищей, не слишком при этом возбуждался («Ой, мама, что это у собачки?» «Это такая болезнь, не трогай ее больше, отойди, пошли отсюда!»). Роми Зотто остается в кустах; еще немножко – и он побежит в туалет, черт его знает, может, без Артура ему сейчас и сподручнее. Артур пытается поднять повыше заднюю правую ногу и держать ее прямой, одновременно максимально вытянув шею и оскалив от усердия громадные зубы: Мири Казовски сама разрабатывает асаны для этих, четвероногих, и все зарисовывает в блокнотик уродливыми кривулинами, достойными второклассницы. Коты лежат на солнце, их разморило, они с утра провернули кое-какое дельце в восточной зоне лагеря и теперь ждут сигнала от старшого, когда перекидывать товар. Собак особо не позадираешь, поэтому коты развлекаются нехитрым образом – тянут когти в сторону тех самых мелких в траве – и убирают, тянут – и убирают; рушатся асаны, мелкие в испуге ищут глазами Мири Казовски, коты облизывают лапы, как ни в чем не бывало; прекрасное летнее утро, и никто еще не понял, что зима никогда не настанет, у асона тридцать три фасона. Появление Артура приводит котов в тихий экстаз, они подбадривают Артура изо всех сил: «Давай, Артур, ты можешь! Давай, Артур, давай, выше ногу, еще выше, и язык надо высунуть обязательно, тяни язык, Артур! Позавчера ты сгибался кольцом и касался ушами задних копыт, ты что, не помнишь? Спорим, ты и сегодня можешь, Артур?..» Результат выглядит так невыносимо идиотски, что коты кхекают и захлебываются, Мири Казовски бежит топать на них, но они клянутся, что больше не будут, что только хотели помочь, и Мири Казовски, хоть и не верит этим заразам, все же не гонит их: у Мири Казовски миссия, Мири Казовски не сомневается, что постепенно коты втянутся, станут участвовать – а там и природная гибкость, и явное влияние в среде бадшабов; Мири Казовски уже видятся занятия на сто разновидовых душ, как в том ашраме, где Яселе спал, пока она перекачивала прану из чакры в чакру или что там еще делают. Некоторое время коты и правда помалкивают да потягиваются, но как только Мири отходит учить полевок позе льва, они опять: «Ай-яй-яй, Артур, что-то у тебя сегодня совсем ничего не получается. Тебе надо бежать к доктору, Артур, скажи ему, что ты сегодня ушами до копыт не достаешь!» Тут Артур им, естественно, сообщает, что они с Роми Зотто больше не пойдут к доктору, они поклялись. Приходится рассказать, как Артур ужасно себя вел, и как доктор его теперь ненавидит, и как Роми Зотто тоже больше не пойдет к доктору, потому что Роми Зотто настоящий друг. Коты переглядываются. О праздник, о дар судьбы. Артур, Роми Зотто тебя обманул. Какой же он друг, если он так тебе врет! Неужели ты не помнишь, Артур? Весь лагерь про это знает! Доктор приехал и сразу позвал тебя к себе, и сказал: «Вот Артур, мой самый лучший друг», – а Роми Зотто стал топать, и кричать, и бить доктора, и говорить: «Нет, это я ваш лучший друг!» – а доктор сказал: «Уберите от меня этого психа, я больше никогда не хочу его видеть!» – а Роми Зотто упал, и изо рта у него пошла пена, неужели Артур не помнит? Артур стоит с видом растерянного дурачка и смотрит в сторону кустов, кусты подрагивают, кажется, Роми Зотто решил, что и без похода в туалет можно справиться. Плевать на Роми Зотто; «Я хочу к доктору! – кричит Артур. – Где доктор?» Доктор уже приехал, Артур, – не ест, не пьет, больных не лечит, только спрашивает: «Где Артур? Где мой лучший друг?..»

Ей-богу, фалабелла, несущийся со всех ног, – это невыносимо комично; комичнее только полноватый и глуповатый человек, который, размахивая руками, несется из кустов фалабелле наперехват. Вы будете смеяться, но взбешенный фалабелла – это вполне себе взбешенный конь, и Роми Зотто получает такой удар головой в живот, какой ему долго не забудется. Роми Зотто хватает Артура за шею и пытается повалить: «Не ходи к доктору! Ты поклялся! Не ходи к доктору!» «Ты мне все наврал! Ты сам плохой! Это тебя доктор ненавидит!..» Роми Зотто обливается слезами, но силушки ему не занимать, он гнет и гнет Артура к земле, Артур упирается копытами, комьями дыбится земля с ошметками травы, Артур пытается вырваться и снова бодает со всей дури Роми Зотто в живот – и тут Роми Зотто вдруг видит всю радужную пыль, покрывающую мир, всю сразу, и это так невозможно прекрасно, что Роми Зотто замирает с лошадиной головой под мышкой. У Роми Зотто немножко звенит в ушах, но звон этот хороший, разборчивый, как будто с неба кто-то спускается по большой лестнице и от него тепло-тепло; Артур вроде как вырастает раза в два, но это уже не Артур, а другое животное, радужное-радужное, и голос у него зычный, и только зубы, как у Артура; Роми Зотто еще держит его за гриву, а животное даже не пытается высвободиться, а только говорит: «Роми Зотто, Роми Зотто, что я сделал тебе? Почему безжалостно бьешь ты меня?» Роми Зотто от изумления падает на колени – а перед ним уже вроде как стоит доктор Сильвио Белли с огненным мечом и говорит: «Почто ты бьешь этого сраного фалабеллу, спасшего тебе жизнь? Ведь если бы не он, я за твое вранье убил бы тебя». Роми Зотто выпускает Артура, падает на землю, изо рта у него идет пена, это большой судорожный припадок. Артуру плевать, Артур несется к мирпаа.

Человек, живущий с доктором Сильвио Белли, стоит перед доктором Сильвио Белли, держась за сердце. У доктора Сильвио Белли глаза застланы яростью, будь у него сейчас огненный меч – он разрубил бы, разрубил бы этот ужас, вяжущий его по рукам и ногам. Кресло, прерывистое, ухающее дыхание, нитроглицерин из аптечного шкафа, «Зачем ты это сделал? Ну зачем? У тебя был инфаркт, у тебя во время асона был инфаркт!» Трясущаяся старческая рука лезет в карман, достает пачку с плоскими желтыми блямбочками: «Ты… (судорожный вдох) Забыл… (судорожный вдох)», – и страдальческий взгляд, полный одновременно упрека и самоотверженности, и доктор Сильвио Белли быстро отворачивается, чтобы ненависть не заговорила устами его, и тут в мирпаа вваливается Артур. Вопли из очереди; кто-то вваливается за Артуром следом, пытается не пустить, доктор Сильвио Белли пятится к креслу, потому что Артур зубаст и страшен; человек, живущий с доктором Сильвио Белли, вцепляется в его руку. Артур внезапно останавливается и смотрит на них, подходит ближе, всматривается так и сяк в человека, живущего с доктором Сильвио Белли, в этого замершего от страха старого человека, в его покрытую коричневыми пятнами руку, сжимающую руку доктора Сильвио Белли. «Ты кто?» – спрашивает Артур низким, огромным голосом. «Я?.. Я друг», – отвечает неизвестно почему человек, живущий с доктором Сильвио Белли, и в следующую секунду копыта Артура буквально на пару миллиметров не достают до его лица. Рыча, доктор Сильвио Белли хватает Артура поперек живота и пытается повалить на пол; рыча, Артур выворачивается и пытается заехать доктору Сильвио Белли копытом в глаз, потом головой в живот, а потом страшно, со всей дури кусает доктора Сильвио Белли за плечо, а доктор Сильвио Белли страшно, со всей дури кусает Артура за переднюю ногу, и лупит, лупит его кулаками, а человек, живущий с доктором Сильвио Белли, вскакивает с кресла и пытается оттащить Артура, и ему это даже удается, и тут доктор Сильвио Белли с размаху, сладостно и быстро, наконец, наконец бьет этого человека по лицу, и еще раз, и еще раз, и ногой в живот, и еще раз по лицу.

Через месяц Роми Зотто рассказывает Артуру, что два дня назад в лагере было огромное-огромное наводнение, люди стали захлебываться и почти тонуть, а Роми Зотто с Артуром быстро побежали к мирпаа и спасли нового доктора, доктора Гиви Мизрахи – Роми Зотто его поднял, а Артур подсадил к окну, и так они выбрались из затопленной мирпаа, и доктор Гиви Мизрахи сказал, что Роми Зотто и Артур его самые лучшие друзья на свете, таких прекрасных друзей у него никогда не было и не будет.