51
Накануне отъезда Мигель появился в доме лишь поздним вечером, уже после того как Ольга и Амир, наскоро простившись, покинули квартиру.
– Галя, что тебя напрягло? Надо было собрать танцоров, еще раз все прогнать, проверить билеты и так далее… – принялся он устало оправдываться с порога.
Галина повела носом.
От его ухоженной трехдневной щетины снова пахло табаком. А от одежды – недавно распыленным знакомым ароматом одеколона. Смородина и пачули в верхних нотах превосходной парфюмерной композиции наверняка перебили все лишние запахи.
– А журналистка Маруся, я так понимаю, тоже едет?
– С чего ты взяла? Галя… ты опять пила?
Стихи, которые он отправлял этой Марусе несколько месяцев назад, были на испанском.
Отличный ход.
Чужой язык, как и чужой любовник, имеет особый влекущий магнетический ореол.
Галина не сомневалась в том, что эти двое давно переспали.
Была бы она на его месте, сделала бы то же самое. Эта девочка для всякого недалекого мужчины была, конечно, очень хороша. Своей глуповатой восторженностью она чем-то напоминала дуру Ольку. У таких всегда чем-то удивленных восторженных дур с рождения отсутствует важный орган, отвечающий за чувство собственного достоинства. Ими мужчины пользуются – они и рады, им лгут в глаза – они поют в ответ. С ними спят только тогда, когда на них есть время, – они с благодарностью кидаются в пучину страсти, а после как ни в чем не бывало отряхиваются и вместо того, чтобы присесть и задуматься, летят щебетать на другие кусты.
Временами Галине лезла в голову вредная мысль, что, может, было бы лучше, если бы и у нее не было этого органа.
Но с другой стороны – за ней целая армия.
Квартира, налаженный быт, отличница-дочь, стабильная работа, дающая возможность всему этому ковчегу безбедно существовать.
А что есть у них?
Невыносимая легкость бытия?
Такие даже не способны серьезно переживать. Они не понимают, что жизнь – не вечный праздник, а ежедневный труд и напряженная борьба.
Такие редко рожают детей, и весь их быт состоит из просроченного йогурта и пачки неоплаченных счетов за квартиру.
И меж тем эти твари и воровки без зазрения совести крадут чужое.
Рассыпают жемчугом смех, топят мужчин в недосказанности, заставляют их нервничать и отгадывать загадку, ответ на которую крайне прост – если отодрать с их кожи шелка и выколотить облако приторных духов, от всего этого останется одно пустое место. Чтобы чем-то прикрыть пустоту, они, чертовки, ходят на выставки с открытыми ртами, с влажными от сострадания глазами помогают бродячим животным, дружат с чокнутыми дизайнерами, катаются по загазованному городу на велосипеде, мешая ездить нормальным водителям.
Галина присела на разобранную постель и уставилась в одну точку.
Малыш Лу давно сопел в своей кроватке под балдахином.
Мигель, стараясь передвигаться как можно тише, собирался в дорогу.
Звук кляцнувших замков чемодана заставил Галину вздрогнуть и впустить в себя давно забытое.
…Ей было семнадцать, тем летом она готовилась к поступлению в институт.
Ее школьные подружки-хохотушки давно крутили взрослые романы с парнями, а те из них, что были свободных взглядов, даже не удосуживались прикрывать свое распутство хоть какими-то оправданиями.
Они так проводили время.
И весь этот балаган со сладострастными чужими вздохами, проникавшими сквозь тонкие стенки, изводил ее тем летом, то возбуждая, то заставляя отрицать и ненавидеть прежде всего себя.
Тело Галины набирало в весе, женские формы округлились, и именно тогда, под предлогом подготовки к поступлению в институт, ей пришлось окончательно расстаться с балетом.
Многие встречные мужчины заглядывались на нее, но Галина, чувствуя одно лишь липкое, болезненное смущение, упрямо продолжала считать себя уродиной.
Время от времени она забивалась со своими развеселыми подружками в какие-нибудь злачные места, но в присутствии представителей противоположного пола девчонки мгновенно менялись и, подмечая тяжкую скованность в ее жестах, подливали масла в огонь, громко иронизируя то над ее высоким ростом, то над завидным аттестатом и продолжительной влюбленностью в неуловимого Разуваева. Она ощущала себя нелепым громоздким креслом. На нее облокачивались, ее задевали походя стройными телами, случайно обливали вином, ей орали в самые уши и ее в упор не замечали. Нахальные молодые люди, будто коршуны, кружили только вокруг ее подружек – скорой и легкой добычи.
Как-то раз, пребывая в подавленном состоянии духа, Галина, возвращалась домой от репетитора и по просьбе матери зашла в продуктовый магазин.
Выискивая необходимое на полках, она почувствовала на себе чей-то взгляд.
Галина обернулась.
Рядом стоял высокий худой мужчина и улыбался. Он попытался заговорить с ней, но от нахлынувшего волнения она лишь спешно похватала первые попавшиеся банки и побежала к кассе.
Но незнакомец не сдался.
Обдавая ее спину своей сильной энергией, он направился следом.
– Я помогу, – на выходе из магазина он вырвал из ее рук пакеты с продуктами.
– Спасибо, я тороплюсь, – выдавила она из себя, боясь поднять на него глаза.
– Я провожу, – продолжил он как ни в чем не бывало и пошел рядом.
Этот человек был существенно старше тех, с кем проводили время ее подружки.
Ему было за тридцать.
И еще ей тогда показалось, что он очень красив в своей самоуверенности, с которой произносил каждое слово.
Через какое-то время она позволила себя разговорить.
О чем они беседовали – кто теперь вспомнит…
Проводив ее до подъезда, возле которого, к счастью, в сонные дневные часы никого не оказалось, мужчина неожиданно прильнул к ней губами.
В том поцелуе, смертельно опасном, глубоком, умелом, она мгновенно потерялась и чуяла только свое маленькое неискушенное сердце, которое, не спросясь, понеслось вниз по темному тоннелю и, падая, внезапно останавливалось, и снова, глупое, неслось в безвозвратную пропасть.
Конечно, она сказала ему «нет».
Но он лишь дерзко улыбнулся, прекрасно расслышав «да».
Ночью ее бил озноб.
Мурашки разбегались по телу, будто кто-то очень близкий и вместе с тем незнакомый брызгал на кожу прохладной водой. Это странное ощущение ей понравилось. В темноте комнаты, под ровное сопение Ольки, Галина, то удивляясь, то плача, что-то бубнила себе под нос или, зарыв лицо в подушку, безудержно смеялась.
Рассвело быстро, и фонари, продолжавшие гореть за окном, своим молчаливым упрямством окончательно укрепили Галину в ее собственном, как ей тогда казалось, решении.
Днем они встретились возле того же магазина.
– Как вас зовут? – спросила Галина.
Бессонная ночь сделала тело и мысли обмякшими, послушными.
– Николай, – подумав, ответил он.
Они зашли в темное, с низким потолком, пустое в этот час кафе.
Не спрашивая, он взял ей бокал шампанского, а себе кофе.
Затушил недокуренную сигарету и небрежно отодвинул рукой ее недопитый бокал.
И вот оно, началось!
Ее благодарные губы, ее язык, со вчерашнего дня ставший ловким и опытным, встречаясь с его губами и языком, извиняли ему все, потому что перечеркивали ее прежние страхи.
Жил он, как оказалось, неподалеку.
Квартира на втором этаже замызганной пятиэтажки с самого начала показалась странноватой.
Но любые лишние мысли, едва зарождаясь, тут же, за ненадобностью, отскакивали и растворялись где-то там, в прошлом.
Значительно позже Галине, исступленно прокручивавшей по ночам кадры того дня, многое стало понятным.
Грязноватая и безликая, вместившая в себя разномастную скудную мебель квартира не знала заботы хозяина.
После бурного короткого соития, во время которого Галина почувствовала лишь острую боль, заставившую еще крепче вжаться в него, еще жарче его целовать и хрипло кричать не голосом, но нутром, она уже знала, что будет любить его так, как не сможет любить никого на свете.
Когда он получил, что хотел, из него вдруг ловко выпрыгнул другой, совсем незнакомый человек.
И этот другой принялся непрерывно курить, роняя пепел на голый впалый живот. Пытаясь ее приободрить, он вдруг затараторил непонятными жаргонными, а потому обидными словами, принялся кому-то звонить и постоянно смотрел на часы, а потом и вовсе каким-то будничным жестом сдернул и потащил замывать испачканную простыню.
И даже ни о чем ее не спросил…
А еще у него совершенно изменился голос.
Именно он вызвал у нее шок: торопливый, с хрипотцой, задорный в своем безразличии голос.
Когда ему наконец удалось собрать ее к выходу, он прильнул к ней своим сладким и жадным ртом и снова заговорил голосом того человека, с которым она сюда пришла.
– Я еще увижу тебя?
Он был очень высок, выше, чем она.
Это успокаивало.
Галина забыла самые простые слова.
Тело ее все еще ныло и горело, и ей совсем не хотелось уходить.
– Ты дома-то что сказала?
Она что-то промямлила в ответ.
– Вот и правильно! Так завтра? Сама дорогу найдешь или встретить?
Дорогу она нашла.
Они встретились еще два раза.
На следующий день и через два дня после.
И с каждым часом новой жизни ее тело все больше подчинялось той мощной силе, что овладела ею целиком, не оставляя никаких других желаний.
Но здравый смысл, ворча, начал потихоньку просыпаться.
Она попыталась разговорить своего любовника.
– Почему у тебя такие странные татуировки?
– Тебе что, не нравятся татухи? Да сейчас уже любой лошок этим балуется.
– Даже не знаю. Но у тебя… необычные.
Он отвернулся и грубо хмыкнул.
– Че у тебя? Есть хоть кто?..
– Ты.
Он снова хмыкнул, и она заметила, что у него недостает нескольких боковых зубов.
– Николай, а чья это квартира? Она же не твоя, правда?
– Че, не нравится хата? Да нормально на время… Ты, балерина, не видела, какие бывают хаты.
Когда она пришла к нему в третий раз, он начал собирать при ней небольшой, сильно потертый чемодан, и все его внимание было приковано к футболкам, штанам и трусам, разбросанным по углам комнаты.
Он даже не подумал ее пощадить.
И это после того, что между ними было!
А было то, что минутами ранее, со скоростью вселенной двигаясь ему навстречу, соединяясь с ним и тая в нем, теперь уже вместо боли чувствуя только несказанное наслаждение, она готова была за него умереть.
Борозды морщин на лбу, хищный профиль, наглые, чувственные губы, мозолистые сильные пальцы – теперь все это должно было принадлежать лишь ей одной.
После того что он дал ей, после того как слился с ней в одно неразрывное целое, никаких других вариантов быть не могло.
Ей не нужен был родной отец, математик-неудачник, сбежавший во Францию, не нужны были мать с бабкой, подружки-пустосмешки и даже Олька.
Она готова была бежать за ним босиком по морозу, жить в убогой обстановке, готовить для него и перестирывать горы его носков…
Но он, а точнее другой, его двойник, поймав ее собачий взгляд, отвел глаза и сказал:
– Мне нужно уехать, дела… Появлюсь – разыщу тебя.
– Ты даже не знаешь номер моего телефона.
И тогда он подошел совсем близко, дохнул на нее легкой грустью и потрепал по голове:
– Я найду.
Где-то в глубине души, в той ее части, которая никому не принадлежала, но и никак себя не проявляла, Галина знала, что больше они не увидятся.
О, как же она была близка к абсолютному женскому совершенству в те последние минуты!
Безграничное желание отдать себя, юную, упругую, доверчивую, любящую не почему-то, а просто так, в руки этого беспокойного, познавшего жизнь человека раздирало ее на части.
Ей тогда было проще умереть в убогой, со скрипучей узкой тахтой и грязным тюлем на окнах комнате, чем позволить себе признать, что он ее обманывает…
…Голос Мигеля вытащил ее обратно.
Забывшись, он радостно мурлыкал какую-то песню на испанском.
Чемодан был собран.
– Галя, ты бы ложилась, я приму душ и вернусь, – произнес он многозначительно, но без всякого энтузиазма в голосе.
Погасла прикроватная лампа, и Мигель, нестерпимо фальшиво изображая желание, принялся исполнять свой супружеский долг.
Галине казалось, что ею овладел труп.
Бездушный зомби, запрограммированный на несколько простых движений.
Дрожа от исходившего от него холода, она чувствовала, как мерзнут ноги и как сильно ей хочется спать.
Поезд отходил ранним утром.
Напичканная успокоительными и коньяком, Галина крепко спала.
Будить ее он не стал.
На столе осталась записка.
«Не скучай. Береги Лу».
Встала Галина в самом скверном настроении.
Сон, приснившийся под утро, вцепился и не отпускал.
Его осколки вспарывали реальность насквозь.
Огромные булыжники почти целиком скрывались под водой, десятки чьих-то ног, пытавшихся выбраться на сушу, ржавая лестница буквально в нескольких метрах, но люди, скользя и спотыкаясь, мешали друг другу по ней подняться; она тоже пыталась выбраться или хотя бы устоять, нащупав ногой склизкий каменный край, но, чтобы удержать равновесие, ей необходимо было куда-то поставить и вторую ногу, и она с силой оперлась на чью-то спину в грязном белом плаще. Ей удалось встать обеими ногами на мокрую неровную поверхность, которая вот-вот должна была уйти под воду, и в этот момент человек в белом плаще обернулся, и вместо лица у него обнаружилась расплющенная резиновая маска, чем-то напомнившая лицо бомжихи.
– Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты! – давя из себя ужас, отчаянно закричала Галина.
Но это не помогло.
Она лишь испугала Лу.
Ухватившись за поручни кроватки он встал и, чувствуя настроение матери, громко заплакал. Галина подскочила и стала поглаживать сына по голове.
– Я схожу с ума… – бормотала она. – Но так быть не может. Полетать он, подонок, поехал… По звездам в глазах соскучился. Обойдешься, гаденыш, не получится у тебя ничего!
Галину трясло.
И вдруг, ощутив жуткую усталость, она осела, будто сдувшись, на пол.
Голая ножка сына пролезла между рейками кроватки и настойчиво колотила ее по лбу.
– Твари двуличные, ненасытные! Вы и есть все зло мира. Рвете нас и топчете, высасываете и бросаете умирать. Так сдохнете сами! Под колесами машин, от руки незнакомцев, неожиданно и в самом расцвете, как гибнем заживо мы, – продолжала она, растирая по щекам слезы. – Я дала тебе работу, статус, семью, квартиру, ребенка и всю себя… И так играючи, небрежно, ты разменял все это на минуты обманчивой новизны?! И с кем, скотина?! За что?
Глупый синий слоненок удивленно глядел на нее с прикроватного коврика.
Жгучие слезы наполнились никем не понятым, невысказанным страданием. Уверенность в том, что миллиарды женщин во всем мире, ныне живущих, умерших и даже еще не родившихся, так же, как она, нестерпимо страдают, заставила ее собраться, и теперь только ощущение нестерпимой обиды не позволяло ей рухнуть.
– Мама! – вбежала в комнату Катюша. – Мам, тебе плохо? Ты так кричала!
– Да нет… Я потеряла под кроваткой серьгу, подарок твоей тетки. Расстроилась и не сдержалась, извини… Иди, дочка, я скоро приду, будем завтракать.
– Мама, – дочь, напуганная ее видом, продолжала стоять в дверях, – с тобой точно все в порядке? Может, тебе лучше полежать? Я позвоню тете Оле!
– Не надо! Не надо никому звонить! Иди, дорогая… Я скоро.
Дочь не поверила, но дверь все же прикрыла.
Она уже совсем большая, ее девочка.
Скоро, совсем скоро, польется в ее уши сладкий яд, одурманит рассудок долгий, обещающий чудо взгляд, участит сердцебиение обманщица-надежда, и тогда-то захлопнет свою дверку адская клетка, из которой уже не выбраться никогда. Придет горькая обида, которая с годами пообвыкнется, отупеет. Коварна обида, она разрушает незаметно. Возобладала же когда-то справедливость и подарила миру божественную Кармен! Не позволила женская сила затолкать себя в клетку. Убивала без оружия, заставляя этих пустобрехов мучиться заживо.
А Кармен убить нельзя.
Посмеется она в лицо глупцу, а сила ее останется и будет жить вечно.
Сегодня Галина решила обойтись без алкоголя и ограничиться успокоительными таблетками.
Это давалось с трудом, любая мелочь вызывала раздражение.
Еще вчера она запланировала с детьми большую прогулку и намеревалась с утра продумать маршрут, но мысли не слушались и возвращались обратно к Мигелю.
– Мам, скоро? – крикнула из коридора дочь. – Мы с Лу голодные.
– Скоро! Пойди умойся и брата умой.
На дно тостерницы провалился кусочек хлеба и начал гореть.
– Черт! – Галина с силой хлопнула по прибору рукой. Тостерница разозлилась и обожгла ей пальцы.
– Мам, там в дверь звонят.
– Так открой! – Она присела на стул и усиленно пыталась вспомнить о том, что говорила ей Олька про восстанавливающее дыхание.
В дверь снова позвонили.
– Нет, знаешь, ты не открывай… Пошли все черту!
– Мам, там говорят, что из ЖЭКа.
– Что им нужно?
– Стояк где-то течет, ходят проверяют.
– Много их там?
– Да нет, одна женщина.
– Документы посмотри и стой рядом. Скажи, у нее две минуты, пусть проверяет и катится ко всем чертям!
– Поняла.
Галина вернулась к плите.
Еще несколько секунд, и омлет бы сгорел.
После того как с завтраком было покончено, Галина дала дочери час на домашнее задание и пообещала во время прогулки сделать исключение – перекусить вредной уличной едой.
Дочь вяло обрадовалась и ушла делать уроки.
Чтобы на что-то переключиться, Галина решила прибраться в гостиной.
В комнате все еще висел аромат роскошного восточного парфюма.
Хм…
Этот Амир с самого начала вызывал у нее смешанные чувства, а уж после вчерашнего разговора на балконе…
Ни одной понятной эмоции, равно как ни одной, четко различимой ноты, за которой он мог быть уязвим, за полтора месяца, что они прожили в ее доме, она так и не обнаружила. Даже его отношение к сестре выглядело лишь выученной и необходимой ролью.
От него разило тьмой.
Но она была совсем не такая, как у Разуваева, хлюпенькая и жиденькая, – то, что исходило от Амира, ощущалось величественным, равномерным по структуре покровом.
И мысль, что проникала несмело в голову, когда она соприкасалась с ним, как вчера, когда выслушивала возмутительное коммерческое предложение, вдруг выпросталась наружу и заставила ее на несколько минут забыть Мигеля, – настолько она была преступна и хороша!
Привиделось, как она занимается с Амиром любовью.
Аж сердце замерло.
Он чем-то напоминал Николая…
«Как странно! – думала Галина. – Все эти звонкие, суетливые и доступные: Разуваев, Родя, Мигель, эти обычные пешки, никогда не могли мне дать ощущение Мужчины, давно забытого, но пришедшего со мной в этот мир. Ощущение, без которого жизнь женщины превращается в тяжкую повинность. Такое ощущение давал когда-то отец… Разница в том, что какие бы мерзости ни говорили о нем мать с бабкой, в нем не было тьмы, напротив, его образ был маяком, но сейчас, подходя все ближе к какой-то страшной черте, я вижу, что и он оказался подделкой…»
Из дальнего угла комнаты на нее внимательно глядела старая девочка: над большими испуганными глазами нависал тяжелый, исполосованный глубокими морщинами лоб.
И Галина заговорила с ней:
– У мужчин существует только одна мотивация – тщеславие, которое заставляет их карабкаться вверх по социальной лестнице, больше зарабатывать, кричать с броневиков, бежать в атаку, заводить детей и постоянно стремиться захватить пространство очередной, даже самой пустой женщины. А у нас, женщин, только две мотивации: ты и любовь.
И ты, обида, сильнее… Ты, словно тень, пристаешь еще где-то в начале, оглушаешь хлопком двери ушедшего отца, давишь в ночи на горло никем не востребованными эмоциями, и растешь, и крепнешь, питая себя нераздавшимися звонками, неподаренными букетами и неправильными словами…
За дверью послышалась возня.
– Мам, ты здесь?
– Да, убираюсь.
Из губы сочилась кровь.
Галина встала, схватила тряпку и открыла первую попавшуюся створку шкафа.
На аккуратной стопке полотенец лежал забытый Ольгой шелковый халатик.
Галина взяла его в руки и прижала к лицу.
– Оля… Самого главного я в тебе и не поняла… Что же ты с ней сделала, с обидой? Прогнала мерзавку за дверь? Не поверю… Как же глупа наша жизнь и какая же пропасть теперь между нами!
Галина свернула халатик и хотела было положить обратно, но ее взгляд упал на лежавший в самой глубине полки сверток.
Что-то увесистое было завернуто в бесплатную газету из тех, что бросают в почтовый ящик.
В свертке был пистолет.
Галина судорожно завернула его в халат сестры и запихнула обратно в шкаф.
– Катя, иди сюда, быстро!
– Мам, я вообще-то уроки делаю, – донеслось из соседней комнаты.
– Я сказала быстро! Где Лу?
– Играет в манеже, ты сама велела его туда посадить.
– Женщина из ЖЭКа проходила в эту комнату?
– Да.
– Ты была рядом?
– Нет, потому что Лу…
– Идиотка ты несчастная! Как она выглядела?
– Кто?
– Эта женщина!
– Мам, при чем тут эта женщина, ты бы лучше…
– Заткнись и отвечай на мой вопрос: как она выглядела?
Дочь глядела на нее с неприкрытой ненавистью.
– Баба как баба, – процедила она.
– Это что за выражение? Ты, сопля!
Катюша с трудом сдерживала слезы.
– Говори, дебилка, это очень важно!
Из соседней комнаты раздался громкий плач Лу.
Дочь всхлипнула, дернулась и хотела было уйти, но Галина приказала:
– Стоять! Я сама к нему подойду! Говори, как выглядела эта женщина!
– Как алкоголичка, – и, повернувшись к ней спиной, дочь с яростью добавила:
– Как совсем не интеллигентная алкоголичка.
* * *
Галина неслась по парку.
Город, поглощенный субботними делами, был суетлив и безразличен.
То и дело на глаза попадались приговоренные к совместному времяпрепровождению семьи: дети галдели, взрослые, отмахиваясь, спешно отвечали им на вопросы и возвращались к своим сплетням, пиву и сигаретам.
Галина решила обойтись без машины, благо место, куда ей было необходимо как можно скорее попасть, находилось всего в двух переулках от дома.
Ольгу вызвать все же пришлось.
Катюша, конечно, сама бы справилась с Лу, но Галина была не уверена в том, что вернется домой.
Ее лицо исказила судорога.
«Ничего… Даже если со мной случится самый худший из возможных вариантов, пусть Олька на своей тощей шкурке узнает, что жизнь – не вечный праздник! Ничего, ничего… Пусть отменит свой вылет, посидит с детьми да с кастрюлями, да еще в изматывающем неведении. А что касается матери с ее подскочившим давлением – это всю жизнь так. У нее даже дождик за окном способен вызвать давление».
На окраине парка сухонькая старушка украдкой приторговывала ландышами.
Почувствовав на себе взгляд лучистых, светло-голубых, как у юродивых, глаз, Галина сбавила шаг.
В сумке лежали заготовленные откупные: десять пятитысячных купюр, а если повезет обойтись малой кровью – еще в тысячных купюрах. Подумав, Галина вытащила пятерку и быстро засунула старухе в карман ветхого пальтеца.
– Иди домой, бабуля. А цветы свои в церковь отнеси.
Старушка хотела возразить, но тут поднялся встревоживший пыль ветер, и Галина, испугавшись, дернулась с места и понеслась дальше.
Через пару минут она уже приближалась к двухэтажному, вымазанному серой безысходностью, зданию.
«Течет же и там какая-то жизнь… Наверное, те, кто там служит, в чем-то когда-то сильно провинились», – думала она, глядя на решетчатые, угрюмые окна строения.
– Дамочка, вы по какому вопросу? – высунулся из будки дежурный.
Галина обернулась: немолодой усатый дежурный готов был в любую секунду нажать тревожную кнопку.
– Меня вызывали, – соврала Галина.
– В какой кабинет?
– Э… Забыла! Сейчас буду выяснять. – Она вымучила из себя улыбку.
Дежурный внимательно оглядел ее с головы до ног и вернулся на свое место.
При входе в здание отделения ее встретил другой дежурный, брат-близнец того, из будки.
– Вы к кому? По какому вопросу? Документы есть?
Галина не сдержалась:
– Представьте себе. – Она небрежно достала из сумки лежавший наготове паспорт. – Вот скажите, вам хоть иногда приходила в голову мысль, в каком бреду вы здесь находитесь? Я пришла сделать важное заявление, а меня каждые несколько метров тормозят с таким видом, будто дают понять, что я пришла понапрасну, и с чем бы ни пришла, это все неважно, и я только всем помешаю. Ну что, не так?!
– Гражданка, вам назначено или что? – На лице дежурного мелькнул интерес, который быстро сменился привычным суровым выражением. – Скажите, зачем пришли.
– Я хочу сообщить о преступлении. И говорить буду только со следователем, – отчеканила Галина.
Странно, но как только она попала на территорию отделения, ее паника начала отступать, сменившись на обычную обороняющуюся самоуверенность.
Дежурный что-то долго выспрашивал у еще одного дежурного, сидевшего за большим, с косой массивной решеткой и маленькой дыркой посредине окном.
Пахло дешевой форменной кожей и скверным кофе из автомата.
Напротив входа стоял обшарпанный стол и несколько стульев. На одном из них сидел мужчина, который заполнял бланк заявления. Над столом, в рамках под стеклом, висели памятки и инструкции. Над ними крупными, похоронными буквами было написано «Информация».
Ее разговор с дежурным привлек внимание сидевшего за столом, и теперь, прежде чем что-то написать, он косил глаза в ее сторону и, наклонившись, продолжал с особым рвением корябать ручкой на листке.
С виду он ничем не привлекал внимание, но его мечущийся взгляд выдавал в нем беспокойную, стремившуюся вырваться наружу мысль.
Дежурный вернулся.
– Стойте здесь, скоро за вами спустится следователь.
– А кто это? Преступник? – тихо спросила Галина.
– Нельзя исключить, – гыкнул дежурный. – Жена у него пропала. Как положено, трое суток прошло, – выдал он негромко и, быстро одернув себя, нахмурился и предупреждающе кашлянул.
Прошло еще несколько минут, и Галина, успев надышаться местным воздухом, теперь ощущала только усталость. И ясное, четкое осознание того, что пришла она сюда, возможно, на свою беду, вопреки здравому смыслу, ее успокаивало.
Все, что она видела вокруг, – формальное, тусклое, унылое, так неумолимо и точно отображало ее нынешнюю жизнь, что в голове крутился только один вопрос: «Почему я не сделала это раньше?»
В ожидании следователя, тщательно подбирая слова, которые могли бы передать всю нелепость и трагизм ситуации, она готовилась к исповеди.
– Ганушкевич, сколько можно? Ты, голубчик, второй час здесь сидишь! – окликнул мужчину дежурный.
– Готово, вспомнил. Вот, послушайте и вы тоже! – И мужчина, повернувшись к Галине, бесцеремонно ткнул в нее пальцем.
– Всякая женщина – зло, но дважды бывает хорошей: на ложе любви и на смертном одре.
– Муй бьен, сеньор, – оскалилась Галина. – Но даже не думайте приписать это открытие своему воображению.
– Помилуйте, сеньора! Это Поллад. Но именно с этого я и пытаюсь начать.
– Пора бы закончить! – гаркнул дежурный.
– Да начали уже с этого и без вас. Тоже мне, Мериме! – усмехнулась Галина.
Дежурный, приняв этот странный диалог за возможный сговор, даже погладил себя по кобуре, но тут скрипнула железная дверь, ведущая в основное здание, и из нее показался молодой, хорошо одетый востроносый человечек. В общем и целом он был довольно симпатичный, если бы не почти карликовый рост.
– Это вы хотите что-то сообщить? – обратился он к Галине простуженным, с бабьими интонациями голосом.
Прежде чем исчезнуть вместе со следователем за дверью, Галина успела обменяться с мужчиной взглядом.
В ее взгляде читалось мрачное торжество.
