43
Амир оказался (как метко окрестила его с ходу бабка) инопланетянином.
Отец его был араб, мать – француженка.
Он был красив, получил хорошее образование и обладал отменным вкусом в одежде.
Его жесты и манеры были неспешны и безупречны, а грация напоминала грацию утомленного удачной охотой тигра-альбиноса.
С Ольгой он говорил то по-французски, то по-английски, впрочем, и русским владел весьма сносно.
Ни от чего не отказываясь, будь то материны блинчики или бутылка армянского коньяка, припрятанного бабкой к особому случаю, он оставался безразличным к простым радостям и существовал в каких-то загадочных для понимания эмпиреях.
Еще в ресторане Ольга сказала, что у него в городе много разных, связанных с бизнесом дел.
Но что это за дела, чем он занят, каковы его материальное положение и планы на сестру, что ему интересно, что он любит – на все эти вопросы каждый из членов семьи получал уклончивые ответы.
В день приезда он появился в доме лишь поздним вечером.
Не отказавшись от кухонного застолья с салатом оливье и водкой, Амир, как успела заметить Галина, лишь пригубил из рюмки и сбил в кучку еду на тарелке.
Из всех членов семьи его заинтересовала только бабуля.
Всякий раз, когда в тот праздничный вечер с разрешения Галины она выходила покурить на балкон, некурящий Амир ее сопровождал.
Время от времени с балкона доносился смех – бабуля пыталась вспомнить свой когда-то хороший английский, Амир практиковался в русском.
К Галине и ее матери он демонстрировал холодную вежливость и постоянно их благодарил, даже не вникая, что конкретно они ему предлагают.
Подарки, о которых растрезвонила Ольга, оказались роскошными.
Катюша, завизжав от восторга, получила мобильный телефон последней модели, Лу досталась платиновая, усыпанная бриллиантами и рубинами подковка на счастье, бабке и матери – запредельно дорогие арабские духи, а Галине серьги – золото и сапфиры.
Когда молодая пара удалилась в приготовленную для них гостиную и плотно прикрыла за собой дверь, мать, домывавшая посуду, ни к кому конкретно не обращаясь, завела пластинку:
– С такими-то деньжищами можно было бы и в лучшей гостинице города жить!
Галина, прихлебывая коньяк из пузатого бокала, чувствовала себя совершенно выжатой, как долька лимона, которую она катала во рту.
– А с другой стороны – все хорошо. Это же просто арабский лорд! И, судя по всему, богат… Ух, у меня даже голова кружится. Только что же, Олюшке придется ислам принять?
Допив коньяк, Галина грохнула бокал о стол с такой силой, что от ножки откололся кусок стекла.
– Что за манера – чужие деньги считать, во все лезть?!
– Галя, ну что ты, ей-богу! – завелась в ответ мать. – Ты устала, я понимаю… И чего ты пьешь-то весь вечер за троих? Амир, кстати, все косился на тебя, когда ты за рюмку хваталась.
– Косился? Вообще-то я в своем доме.
– Никто не спорит.
– Это еще и Ольгин дом, – сухо вставила бабка, вернувшись на кухню после очередного балконного перекура.
– Если уж так, то это вообще твой дом! – парировала Галина.
В свое время из-за сложных переоформлений собственности квартира, в которой выросли обе сестры, была записана на одну бабку, а мать и Галина с Ольгой владели в равных долях той, в которой теперь жили обе пожилые женщины.
– Давайте только без этого тошнотворного разговора сегодня обойдемся, – мать резко выжала в раковину губку и, нацепив на лицо маску графини, страдающей мигренью, вышла из кухни.
Следующим вечером Ольга собрала в доме самых любимых, школьных и институтских, подруг.
Встав рано утром и проделав, пока все спали, необходимые гигиенические процедуры, Амир исчез из квартиры, оставив после себя облачко сногсшибательного парфюма.
– Бизнес, – односложно бросила Ольга.
– Так воскресенье же, – не унималась мать.
Ольга, играясь ложкой в тарелке с манной, как в детстве, кашей, лишь улыбнулась и, прервав все дальнейшие расспросы, приступила к еде.
После недолгого семейного совета мать с бабкой решили остаться и помочь дочерям с готовкой.
К тому же им было интересно взглянуть на повзрослевших девчонок.
Девчонок в итоге набралось семь человек.
Очень разные по возрасту, на который они выглядели, по образованию и нынешнему социальному статусу, все они искренне визжали от радости и время от времени, вспоминая истории из далекого прошлого, принимались хором гоготать.
В какой-то момент Галина с тяжелым раздражением вдруг ощутила, что перестала чувствовать себя в доме хозяйкой.
Стараясь сохранить опрятный вид праздничного стола, она то и дело убирала в раковину тарелки и смахивала со скатерти крошки.
– Галчо-о-онок! – звенела охмелевшим голосом сестра. – Да присядь ты уже, выдохни! Мы сами потом уберем.
«Да уж, уберете… Если я не уберу, матери придется до глубокой ночи корячиться… Тебе же, конечно, дела нет до того, что из-за шума она уже второй час не может уложить Лу. И куда подевался твой очаровательный акцент?»
Но вслух она сказала:
– Девочки, а коньяк у нас еще остался?
Не расслышав посреди всеобщей болтовни ее вопрос, разгоряченные кобылы вывалили на балкон, кто курить, кто подышать воздухом.
Коньяк остался.
Проводив девочек до лифта, Ольга вернулась в квартиру, скинула в коридоре красивые туфли и нежно прильнула к сестре.
– Ты моя золотая… Устала, наверное? Хлопочешь все. Я такой маленькой себя чувствую рядом с тобой, будто в детство попала. – И пьяная Олька принялась приторно всхлипывать.
Галина почувствовала восхищение: ни слегка поплывшая под глазами краска, ни мятая рубашка, ни это хмельное присюсюкиванье, казалось, не могли испортить ее сестру.
«Как же она легка, как желанна! Желанна любому мужику!»
– Давай еще по маленькой, сестренка? – подмигнула Галина. – Я завтра попозже на службу пойду.
И понеслось.
Покончив с коньяком, сестры допили все оставшееся на столе спиртное.
Непринужденно украшая свой рассказ то французскими, то английскими оборотами, Ольга поведала сестре переливчатую историю о том, как, уехав, работала по ночам официанткой (скрывая это от семьи), о том, как сложно давался на практике чужой язык, о том, как подцепила в кафе своего первого серьезного покровителя, женатого и дурно пахнувшего немолодого француза, как он оплачивал ее обучение в академии, где она и получила специальность, которая дала ей возможность самостоятельно вырваться на другой уровень жизни.
Она рассказала, как украдкой красилась тестерами в больших магазинах, как вынуждена была делить комнату с наркоманкой, про классные вещи за два евро и никем не востребованный телефон в дни рождения, про свидания вслепую и секс с множественными синяками и ушибами, про самые роскошные рестораны и клубы мира…
Рассказала она и о том, как ее унижали, как порой она выбегала за два квартала до дома из такси, потому что ей нечем было расплатиться, – и все это она говорила играючи, будто бисер на столе пальчиком перебирала.
Полгода назад сестра перебралась в лондонское представительство крупной компании и буквально через месяц встретила на светском рауте Амира.
С этого момента Олькиной исповеди предметы стали расплываться перед глазами Галины. Уже не чувствуя тело, она добрела до спальни и свалилась рядом с давно уснувшим, лишь коротко показавшимся на кухне Мигелем.
– Любовь моя, – сказала она ему.
Поведя носом и что-то буркнув во сне, он перевернулся на другой бок.
Проснулась Галина от скверных трелей будильника.
Мигеля рядом не было.
И Лу в кроватке тоже.
«Ясно, гаденыш… Один ушел гулять с малышом, чтобы мне стыдно стало…»
Пытаясь побороть тошноту и головокружение, Галина встала с кровати и отыскала на стуле домашний халат. От синего, вытертого местами плюша тянуло (а с похмелья особенно резко) молочной смесью.
Дойдя до двери, Галина вдруг вспомнила, что в доме теперь живет загадочный гость.
Глядя в мутное и лживое зеркало трюмо, наспех привела себя в порядок.
Из кухни тянуло спасительным ароматом кофе.
Свежая, цветущая Ольга весело гремела чашками.
– На работу не опоздаешь? – не оборачиваясь, спросила она. – У тебя там все старый Моисеевич верховодит?
– А где Амир?
– Давно уехал по делам.
Тонкая, как ивовый прутик, звонкая, как капель, воздушная в своем изумительном шелковом пеньюаре, ножом для чистки овощей сестра кромсала кусочки вчерашнего торта.
– Давно встала?
– Часа два назад. Твою Катрин я покормила.
– Спасибо. Она сама себя кормит, чай, не грудная. Чем кормила-то? – вяло усмехнулась Галина, наливая воду в стакан.
– Торт она ела.
– Там же йогурт и апельсиновый фреш в холодильнике! Неужели вы не нашли?
– Говорю же, она ела торт.
Не видя ни в чем проблемы, которую она же и создала, Ольга, слегка пританцовывая, поставила на стол турку с кофе и огрызки вчерашнего торта.
Из-за физического недомогания у Галины не было сил спорить с сестрой.
Она села на диванчик и принялась рассматривать Ольгу, словно видела ее впервые.
Нет, это был сон: все эти толстые бородавчатые мужики и пакетики с наркотой…
Перед ней кружила фея.
Она присвоила себе материну былую красоту и бабкин острый язык, а еще такой забытый звонкий отцовский смех, пухлые губы и свежесть подростковой кожи, роскошь чопорных бутиков и буйную легкость сирени, порочность, не требующую лишних слов и движений, и невероятную, искрящуюся энергию, которая, окутывая все вокруг невесомым облаком, делала это все лишенным смысла по отношению к ее безупречности.
Глотая безвкусную воду, Галина поняла, что видит перед собой себя же, восхитительную, против всякой жизненной логики чистую, такую, какой должна была стать, но не стала.
Когда-то, темной майской ночью, пока сестры спали в своих кроватках, ее безбожно обокрали.
Тот бес, чем-то похожий на Амира, прежде чем вылететь в окно, на миг задумался, вернулся и положил мешочек с сокровищами у изголовья младшей сестренки.
