28
Еда в доме потеряла вкус.
Слова – почти всякий смысл.
Варвара Сергеевна ловила себя на мысли о том, что общее количество слов, произнесенных в этом доме за последние годы, можно было бы разделить на десять, а тех, что остались, с лихвой хватило бы, чтобы им с дочерью понимать друг друга в быту.
Самоварова теперь часто ощущала нашатырный запах, исходивший от кошачьего туалета.
Он начал преследовать и раздражать.
Что делать? Снова сменить наполнитель?
Она перетрясла и перестирала всю свою одежду, купила лавандовые саше и разложила по шкафам.
В те дни, когда она была вынуждена сидеть дома, Варвара Сергеевна взяла в привычку слоняться по квартире и с содроганием обнаруживать все новые подтверждения внезапному открытию: место, где она прожила большую часть жизни, было запущенным, холодным и грязным.
Весь коридор и обе комнаты были завалены коробками с хламом, копившимся десятилетиями, потолок издевательски демонстрировал лужи разводов, а пол местами проваливался под ногами.
Она предложила было дочери сделать генеральную уборку, но Анька, уткнувшись носом в путеводитель на французском, только отмахнулась, сославшись на загруженность и постоянную усталость.
Дочь все чаще выглядела совершенно жалкой.
В категоричных интонациях ее голоса дребезжало одиночество.
Одним субботним вечером Варвара Сергеевна решила с чего-то начать и схватилась за первые попавшиеся коробки.
Наткнулась на старые фотографии и с большим удовольствием принялась их разбирать.
Анька, «законно» (суббота же) махнув за ужином три рюмки клюквенной настойки, подключилась к процессу и с интересом разглядывала снимки, на которых мать была запечатлена задолго до ее появления на свет.
– Смешная ты здесь, юбка какая короткая, прямо стыдоба! – смеялась Анька.
– Носили так, причем все! У нас преподавательница была молоденькая, историю КПСС читала, тоже в такой приходила на лекции. Все парни, кстати, посещали. Спорили, кому на первых партах сидеть.
Анька оживилась:
– Крутая была тетка! А фотка ее есть?
– М-м-м… Боюсь, что нет.
– А тети Лары Калининой?
Варвара Сергеевна промолчала.
Взяла в руки первую попавшуюся карточку с давно потерянными по жизни институтскими приятелями и напряглась: «А развелась ли Гольштейн с Макаровым? Что-то такое ведь кто-то о них говорил…»
Но Анька после выпитого хотела общения и продолжала напирать:
– Ну найди тетю Лару! Интересно!
– Ее здесь нет.
– А почему? Это же твоя единственная подруга.
– Мы познакомились позже.
– Позже – это когда?
– Позже.
Анька упорствовала:
– После плена?
– В общем, да.
– Так бы сразу и сказала! Тайны эти твои… Я задаю тебе обычный вопрос, а ты делаешь такое лицо, что я почему-то чувствую себя последней идиоткой. Впрочем, мне не привыкать…
Все.
Настроение в доме было испорчено.
Самоварова, продолжая уже совершенно без эмоций перебирать цветастый глянцевый ворох из давно забытых лиц, мест и ощущений, обреченно понимала, что именно она, мать, в их отношениях все всегда делала не так.
Вот только как это – «не так»?
Слишком большой получался клубок, запутался – не распутать.
Оставив после себя облако алкогольных паров и обиды, Анька ушла к себе.
Варвара Сергеевна слышала, как она позвонила какой-то из своих многочисленных приятельниц и принялась горячо обсуждать режиссерские ляпы модного западного сериала.
Анька…
Чужая в общем-то женщина, которая изредка говорит ей ласково: «Мама».
Через пару часов, систематизировав фотокарточки по годам и событиям и разложив их аккуратными стопками обратно в коробки, Самоварова послонялась по квартире и поняла, что в этом доме ее единственная дочь не найдет ровным счетом ничего, кроме своей скорой старости.
* * *
Под утро приснился Валерий Павлович.
Как кадры из разных фильмов, наслоившиеся друг на друга на одном большом экране, во сне смешались несвязанные события и люди.
Галина, жена убитого кубинца, простоволосая, все в том же цветастом сарафане, как тень плелась за ней по коридору отделения и выспрашивала разрешение на свидание с каким-то задержанным. Самоварова делала вид, будто не замечает ее, к тому же Галина серьезно мешала: напрочь забыв, в какой конкретно кабинет и к кому ей необходимо попасть по срочному, но совершенно неважному в сюжете сна делу, охваченная нешуточной паникой, она обходила все этажи трехэтажного здания, безрезультатно разглядывая одинаковые коричневые двери, с которых чей-то злой умысел поснимал различительные таблички.
– Меня никто не слышит, пожалуйста, ответьте… – тихо, упрямо шептала тень за спиной.
Где-то вдалеке, левее и ниже нависших сизых туч в окне, раскатывался бас Никитина. Он явно кого-то отчитывал.
– Сережа! – крикнула Самоварова.
Она едва стояла на ногах от усталости.
Предгрозовой ветер раскачивал распашные двери, они болтались и мерзко скрипели.
– Сережа!
Но коридор, как и прежде, был совершенно пуст.
Кроме ее преследовательницы в здании никого не было.
Она вспомнила про Валеру.
Надо всего лишь достать телефон, найти его номер и набрать вызов.
Всего лишь… Но это простейшее действие почему-то очень сложно было осуществить во сне.
Наконец она выбралась на улицу.
Шумная и пестрая, будто на уличной ярмарке, толпа, заполонила весь двор отделения.
Галина так и не отстала.
Оказавшись среди людей, Варвара Сергеевна повернулась к ней лицом.
В жидком, тревожном предгрозовом свете Самоварову поразил ее неопрятный и неухоженный вид.
«Анька моя, дороже дешевого турецкого колечка ничего в руках не державшая, в соседний магазин без свежего маникюра не выйдет, а эта… светская персона, как же так?»
– Так у нее цель есть, а дочь твоя все ответы на вопросы ищет, – ответил Валерий Павлович, оказавшись перед ней так неожиданно, что она, забыв про элементарную вежливость, отвернулась от старушки, взахлеб рассказывавшей о случившейся здесь краже.
– А какие могут быть ответы, если женское естество само по себе подразумевает одни вопросы? – кипятился Валерий Павлович. – Вы отчаянно хотите найти подходящего мужчину и при этом годами не покидаете зону комфорта, хотите от нас равенства и дружбы – и при первой нашей провокации ложитесь в постель со своим «другом», хотите от нас честности, а сами лукавите почти в каждом слове. Рожаете для себя детей и снова лукавите, привязывая их тяжелыми гирями к наших ногам. А еще вы, грязнули, оставляете везде свои грязные, с пучками волос, расчески, а нам постоянно пеняете на свинство, – уж как-то совсем издевательски закончил он свою мысль.
– Валера, зачем ты так…
Варвара Сергеевна, от стыда не смея поднять на него глаза, уставилась в мокрый асфальт, заваленный газетами и рекламными листовками.
И ей вдруг захотелось, чтобы в продолжении этого диалога не было дальнейшей необходимости, чтобы весь этот цветной мусор под ногами обратился в ноты. Вот получилась бы веселая музыка!
– Валера, – она подняла голову.
Перед ней уже стоял полковник Никитин.
От его громоздкой фигуры в темно-сером плаще повеяло сырниками, которые та, и цельная, и лукавая, поджарила ему на завтрак.
Чьи-то руки подхватили Самоварову так легко, будто у нее вовсе не было веса, оторвали от земли и сквозь голосящую на все лады толпу танцующими шагами, под музыку, прорвавшуюся из репродуктора, понесли к выходу.
Проснувшись, Варвара Сергеевна еще долго лежала в постели.
Теперь, когда прошла уже неделя, когда все разворошенное внутри немного улеглось, она позволила себе задуматься о внезапной физической близости с Валерием Павловичем, в момент которой она даже не успела устыдиться собственного поношенного тела.
Ей завладела тревога.
В любовницах Никитина было проще, хоть и больно.
Те отношения не предполагали практически никакой ее ответственности.
Тогда она была относительно молода.
И гордыня, принявшая форму жертвенности, неотступно следовала за ней по пятам.
Теперь же, потеряв в крушении все, даже собственную тень, она совершенно не понимала, что ей со всем этим делать и как вести себя дальше.
