10
«Ну что, логика в его рассказе определенно присутствует… Сказал, что узнал про меня у сотрудников полиции, пока я в отеле с полковником была. Одна девчонка, из молодых (понаберут же без разбора!), разболталась, мол, Самоварова это, Варвара Сергеевна, внештатный консультант самого Никитина. Интересно ему стало, а дома погуглить решил, и вот – нашел…»
Чтобы не расстраивать Аньку, сытая Варвара Сергеевна была вынуждена снова сесть за стол.
– Мам, раз уж выходила, могла бы и сметаны купить… Вот и ешь теперь салат с маслом! Хотя с маслом полезнее.
– Кому?
– Ну мне, конечно! Ты и слона съешь, на тебе это не отразится. В кого же я такая жирная?
– Ты не жирная, ты фигуристая.
– Но сметаны могла бы купить, я же не могу все помнить.
– Угу…
– Да что «угу»-то! Я после города этого треклятого ноги еле домой волочу! Толпами валят: «Ах, белые ночи!» Да какие они белые?! Когда не хер делать и некуда деньги девать, чем угодно развлечь себя готовы!
Ясно: одни семейные да унылые сегодня с ней хороводились.
В дни, когда Аньке удавалось во время экскурсии пофлиртовать, она возвращалась домой в гораздо лучшем настроении.
«Но ведь ничего про то, что со мной произошло, в тех статьях не было и быть не могло!» Самоварова вздохнула и кивком согласилась с Анькой.
Интуиция ей подсказывала, что Валерий Павлович что-то такое учуял…
Еще бы!
Во-первых, он специалист.
Во-вторых, вела-то она себя, надо признаться, возмутительно.
Несчастная неврозная дура, ни слова в простоте…
– Ань, у тебя «Новопассита» не осталось? Ты же вроде пила одно время.
– Это что, Лариса Евгеньевна назначила? – удивилась дочь.
– Не совсем. Я к психиатру районному забегала, когда у зубного была. Он считает, что уже можно обходиться только этим… сиропом.
– Нет уж! Давай-ка, знаешь, сначала с ней посоветуемся, – занервничала Анька. – В конце концов мы за тебя ответственность несем, а тут, блин, умник какой-то встревает!
Умник…
И этот умник, несмотря ни на что, еще и дал по газам.
Вцепившись в протянутый им зонт, она позволила ему поцеловать себя в щеку.
И что же она сделала?!
Отскочила от него, как напуганная кошка, и помчалась к лифту, словно за ней гналась стая собак.
«Когда зонт вернешь?» – крикнул Валерий Павлович, пока она терзала кнопку вызова.
«Завтра, в то же время. Если за эклерами с утра сгоняешь!» – и юркнула в лифт.
«Заметано!»
– Мам, у тебя вид сейчас какой-то очень глупый. И выражение лица идиотское. Не нравятся готовые биточки – можешь себя не насиловать! А вообще, ты сама, коль дома сидишь, хоть что-нибудь когда-нибудь взяла бы и сварганила! Уже лет тридцать, как тебе научиться пора!
– Вот и училась бы вместо того, чтобы за каждым моим шагом следить! Мужа найдешь – ты чем, готовыми биточками кормить его будешь? А может, тоже – таблетками? – не удержалась Самоварова.
– Так, закрыла тему, сейчас же! – вспыхнула Анька.
Варвара Сергеевна заставила себя промолчать.
Она встала и принялась готовить напиток, который они в их маленькой семье называли «Здоровье».
Пол-лимона, несколько веточек мяты, большая столовая ложка меда, сушеная мелисса – десять минут, и можно будет осторожно потягивать душистый, расслабляющий взвар.
«Так ведь и нет никого, похоже, у Аньки… Ладно для души, даже для тела – никого…»
Но начав думать про это, Самоварова снова себя осекла: разговоры с дочерью про ее личную жизнь заканчивались слезливо и гадко для обеих, и каждый раз она еще долго потом чувствовала себя виноватой.
Что-то когда-то не объяснила, не привила, не донесла.
Вот только что?
Анькиного отца она выгнала.
Пока Самоварова, молодой и востребованный специалист, горела на службе в милиции, принося в дом зарплаты и премии, этот младший научный сотрудник, протиравший в своем НИИ штаны, самозабвенно пил, менял любовниц и со временем перестал даже мало-мальски заботиться о приличиях.
У них, тогда еще совсем молодой пары, попавшей в ЗАГС по причине ее «залета», не возникло общей главной ценности – потребности в семье.
Но вокруг родители, общественность…
Так и протянули лет десять.
И может, тянули бы до сих пор, но ее представления о других ценностях (важнейших для Варвары) – профессиональный рост, работа, карьера – совсем не совпадали с тем, как видел свой общественный статус ее супруг.
Работу свою он категорически не любил, а Варвару при каждой ссоре тыкал, как нашкодившую девчонку, в доказанную ходом вещей очевидность: ни семья, ни дочь не имеют для нее никакой ценности.
Нет, Анька не была для нее ценностью. Она была единственно понятным смыслом и светом в ее наполненной чужими трагедиями жизни.
Вот только мужу все это объяснять было бесполезно: они всегда говорили на разных языках.
Анька никогда об этом прямо не высказывалась, но Варвара Сергеевна теперь уже понимала: не то чтобы тяжелая обида, но непрощение того, что сотворили с ней вечно отсутствовавшие и интересовавшиеся только ее учебой родители, намертво пристыло к дочери.
И пошло под откос, так и не разогнавшись, ее женское счастье.
А Варвара Сергеевна все работала, успокаивая себя тем, что Анька пока молодая, пусть погуляет, повыбирает, успеет еще.
А потом вдруг подняла седеющую голову от протоколов следствия да увидела, что дочери, издерганной, несчастливой, скоро тридцатник.
Анька, с виду милая, домашняя, вышла из душа с полотенцем на голове и принялась разливать по чашкам душистый напиток.
– Мам, да что с тобой сегодня? Ты какая-то загадочная весь вечер… И не надо на меня злиться! Я совсем не против «Новопассита», но без ведома Ларисы Евгеньевны мы не можем ничего вот так, с бухты-барахты, менять. В конце концов, благодаря ее комплексному лечению ты пришла в норму!
«Безусловно», – усмехнулась Самоварова, рассеянно поглаживая забравшуюся на колени Капу.
– Ань, я не злюсь… Просто этот цирк, в котором я играю роль выжившей из ума немощной старухи, мне давно уже надоел.
– Ой, а мне-то как надоел! – нервно хохотнула Анька. – Таблетки, кстати, выпила?
– Само собой, – вяло огрызнулась мать.
– У… А мне сосед на тебя жаловался.
– Костлявый? С четвертого?
– Да.
– Он просто злой человек и налоги с жилья, которое сдает, не платит. Не обращай внимания.
– Где же он его сдает-то?
– Да бабка у него померла, уже года два, тут недалеко.
– Мам, ты только не выходи из себя, но я должна тебя спросить… Ты когда выходишь… хорошо себя чувствуешь, не теряешься?
В глазах дочери застыла неподдельная тревога.
«Ну как такое может быть? Анька уже третий год из-за меня все вечера и ночи проводит дома, а мне нестерпимо хочется отсюда бежать, хоть прямо сейчас!»
– Мам, я без претензий, просто скажи, после поликлиники ты куда-нибудь сегодня ходила?
– М-м-м… Ходила, за эклерами. Мне шестьдесят два года и что, по-твоему, я должна тебе и об этом докладывать?
– Да не должна ты мне ничего! Шляйся, где хочешь, только потом…
– Что потом?
– Ничего, проехали…
Было видно, что Анька не намерена больше пререкаться совсем не потому, что ей нечего ответить, а потому, что она действительно чертовски устала. Приток туристов в город в этом месяце обычно увеличивался раза в два.
«Мужика бы ей хорошего под бок, да со мной бы поскорее разъехаться», – вздохнула Самоварова, но вслух сказала:
– Умеешь же ты из ничего хайп устроить!
– Что устроить? – изумилась Анька.
Но мать, в сопровождении Капы и Пресли уже стояла в дверях кухни.
– Хайп.
Это словечко, которое он позаимствовал, по всей видимости, у продвинутого сына, она сегодня впервые услышала от Валерия Павловича. Оно ей понравилось.
– Ой, мам, ладно, съела, и на здоровье… Хотя ты вроде раньше эклеры не очень… – донеслось ей вслед.
* * *
– А где же Валерий Павлович?
Самоварова стояла на пороге и смотрела на высокого худощавого парня, сына Валеры.
– Проходите, пожалуйста! Я, кстати, Алексей!
– С ним что-то случилось?
– Нет, что вы! На работе он, сегодня же среда.
– Вот, возьмите! – Она торопливо протянула парню зонт. – Он вчера меня выручил, просил сегодня вернуть. Спасибо и всего хорошего, – на одном дыхании выпалила Самоварова.
– Постойте, куда это вы? Отец велел встретить вас наилучшим образом, комп включить… Вам работать нужно, ну а мне пора бежать.
Окончательно растерявшись, Варвара Сергеевна нерешительно переступила порог.
– Разве это удобно?
– Я вас умоляю, конечно! Я, в общем-то, вас и ждал. Отец очень просил организовать все в лучшем виде и ни в коем случае вас не отпускать! – обезоруживающе улыбнулся Алексей.
– А как же я уйду?
– Так он вернется к обеду, он же до двух принимает. Проходите, прошу вас! Интернет уже летает, кофе на кухне сами нальете. Ну все, до встречи!
«До встречи…»
М-да…
Нечасто ей доводилось такое слышать, девяносто процентов людей из недавнего прошлого совсем не хотели встречаться с ней еще раз.
– Кстати, а где же ваша собачка?
Алексей снова широко, по-мальчишески улыбнулся:
– Ну да, папа говорил, что вы – следователь. Девушка у меня в соседнем подъезде… Со школы знаем друг друга, а тут, пару месяцев назад – меня как прострелило! Влюбился… Стюардесса она. Бывает, ночью из рейса вернется и… Жалко ее, пусть, думаю, отсыпается. В общем, гуляю иногда с ее собакой.
– Понятно.
– Ладно, еще увидимся! – и Алексей, проигнорировав кнопку лифта, заспешил по ступенькам лестницы вниз.
Самоварова прошла на кухню.
Помимо термоса, кофейной чашки и сахарницы, на столе лежала соблазнительная бело-розовая картонная коробка из кондитерской той самой, их с Валерием Павловичем, кофейни.
А на коробке записка:
«С фисташковым кремом твои. Буду признателен, если оставишь один шоколадный. Кури, не стесняйся, лучше – в окно. Постараюсь вернуться к половине третьего».
Прежде чем налить себе кофе и открыть коробку, Варвара Сергеевна надела очки и принялась изучать записку.
«Почерк ровный, почти без наклона, что говорит об относительной уравновешенности личности. Среди прописных букв попадаются печатные. Хм… Личность не лишена творческого начала? Буква «я» заметно крупнее остальных. О… Да это – доминант! А острота отдельных букв свидетельствует о некоторой нервозности…»
В записке не было ни одной орфографической или пунктуационной ошибки.
«Районный психиатр, да… А курить бросить не может. Жена ушла к женщине. А у самого, судя по всему, женщин было много… И преферанс по ночам. Ладно, со всем этим необходимо будет разобраться… А хочу ли я разбираться?»
Самоварова с удовольствием угостилась кофе с фисташковыми эклерами, покурила в окошко и только после этого отправилась расплетать хронику покойного Мигеля Мендеса и тех, кто мог быть непосредственно причастен к его жизни и смерти.
