Глава 40
Вернувшись в дом Любинов, Фрост поделился с семьями тем, что ему удалось обнаружить, и все тут же начали вспоминать. Выяснилось, что у всех были одинаковые рисунки матери и дочери.
Камилль Валу подарила рисунок, на котором она была в больнице с новорожденной Мелани, родственникам мужа, когда навещала их в Швейцарии. Она предполагала, что он все еще висит в их шале в Венгене.
Родители Рей Харт хранили такой же рисунок в коробке вместе с другими памятными вещами на чердаке. Они давно не заглядывали туда.
Мать Сю Тянь отправила рисунок бабушке Сю в Китай.
Отец Хейзел Диксон вспомнил рисунок, правда, он вместе с другими вещами из детства Хейзел сгорел во время пожара несколько лет назад.
Ни у кого, кроме Гильды Флорес, этот рисунок не висел на стене. У нее же он висел только потому, что она решила оставить комнату Нины такой, какой она была при жизни дочери. Рисунок с Наташей все еще стоял на полке в доме Робби Любина, но этот дом находился за две тысячи миль отсюда, в Мейпл-Гроуве, Миннесота. Никто из семей не подозревал, что существуют такие одинаковые рисунки. Не подозревала и Джесс.
Фрост не мог осуждать ее за то, что она не заметила рисунок.
Даже если бы Джесс и выяснила, где родились все жертвы, она все равно не распознала бы схему. Матери жертв рожали в трех разных больницах в различных частях города, и Фрост предположил, что Хоуп Каттер надолго не задерживалась ни на одной работе. К тому же Хоуп была медсестрой отделения экстренной помощи, а не акушерского. У нее не было поводов оказаться в послеродовой палате. «В больнице, когда у нее выдавалась свободная минутка, она ходила в педиатрическое отделение и болтала с мамочками».
Однако оставалась Кейти.
Как и в остальных аспектах убийства, она не вписывалась в схему. Она вообще родилась не в Сан-Франциско; она оказалась сюрпризом даже для Дженис, когда та поехали навестить тетку Фроста в Сан-Луис-Обиспо. И у родителей не было такого рисунка. Все это подкрепляло предположение Фроста о том, что Кейти случайно наткнулась на Руди Каттера. Она увидела его где-то, когда он занимался тем, что никто не должен был видеть.
С новой уликой была одна проблема.
Все родители помнили рисунок, но никто не вспомнил Хоуп Каттер. Рисунки не были подписаны. Не было ничего, что могло бы связать ее с ними.
– Мне запомнилось еще кое-что, – сказала Камилль Валу. – Рисунок оказался для меня приятной неожиданностью. Я не знала, откуда он взялся. Когда женщину выписывают из роддома, сестры собирают все ее личные вещи. Выписка – это, конечно, радостное событие, но ты чувствуешь себя усталой и полна тревоги. Прошло несколько дней, прежде чем я открыла конверт из манильской бумаги, лежавший с вещами. Внутри был рисунок. Без пояснений. Без записки. Без подписи. Просто картинка. Мне он, естественно, понравился, но я не представляла, кто его нарисовал.
Гильда Флорес рассказала то же самое.
И другие матери тоже.
– Я даже позвонила в больницу, – вспоминала мать Рей Харт. – Хотела узнать, чей это рисунок, чтобы поблагодарить художника. Я думала, что это сувенир от больницы, который дарят всем мамочкам. Но они ничего не знали о рисунке.
– Моя жена тоже звонила, – сказал Стивен Диксон. – В больнице никто не знал, откуда взялся рисунок. Помню, они сказали, что она не первая, кто нашел рисунок в своих вещах. По этому же поводу звонили и другие мамаши. Очевидно, художник действовал тайно, потому что они так ничего и не выяснили.
Никто не знал Хоуп.
Никто не помнил Хоуп.
Однако Фрост знал, что все эти рисунки сделала Хоуп Каттер. Именно она. Теперь ясно, что дало толчок ярости Руди много лет спустя. Рисунок. Звено, связывающее Нину Флорес и жену Руди.
Звено, по которому можно найти одну из женщин с именем Мария Лопес.
Теперь остается доказать эту связь. И выяснить, кто следующая.
Фрост знал, кто ему поможет.
* * *
Фрост припарковался у дома Джозефин Стиллман в Стоунстауне.
Дверь открыла мать Хоуп, и она совсем не удивилась при виде него. Она держалась с неприкрытым вызовом. Пригладив золотисто-каштановые волосы, она сложила руки на груди.
– Я предполагала, что вы вернетесь, – заявила она.
– И вы знаете почему, не так ли? – спросил Фрост.
Джозефин открыла дверь шире и позволила ему войти в дом. Он прошел в маленькую гостиную, где со стены на него смотрел полный отчаяния автопортрет Хоуп. Все годы Хоуп хранила свою тайну у всех на виду.
Фрост показал Джозефин ту же фотографию, что и в прошлый раз.
– Рисунок на заднем плане, – сказал он. – Именно его вы увидели, когда рассматривали снимок. И поэтому так отреагировали. Ведь это Хоуп нарисовала, верно?
Джозефин даже не надо было снова разглядывать фотографию.
– Да, она.
– Вы должны были сразу сказать мне.
– Почему это так важно? Ведь столько лет прошло.
– Это важно, потому что у всех жертв был такой же рисунок, сделанный еще в больнице. Это та самая деталь, что связывает их вместе. Вам известно, что в больницах, где Хоуп работала, она рисовала мамочек с новорожденными? Вы видели рисунки?
Джозефин перевела взгляд на портрет дочери.
– Естественно.
– Расскажите мне о них.
Джозефин прошла к старомодному высокому столику на одной ножке из красного дерева. Она выдвинула ящичек и достала пачку писем и фотографий. Порывшись в пачке, она нашла то, что искала – пожелтевший лист бумаги, вырванный из блокнота на пружинке, – и протянула Фросту. Это был рисунок матери и младенца, сделанный шариковой ручкой; он был практически идентичен другим рисункам. На этом стояла подпись художника: «Хоуп Стиллман». Даже почерк совпадал с почерком в надписях на остальных рисунках.
– У меня была фотография, на которой я с Хоуп на руках в день ее рождения, – сказала Джозефин. – Я показала ее дочери, когда ей было десять. На следующий день она принесла мне рисунок. Нарисовала его по памяти. Вы же видите, что у нее был дар художника. Я гордилась и одновременно переживала.
– Переживали? – удивился Фрост.
– А вы взгляните на ее лицо на рисунке.
Фрост пригляделся. Личико малышки было таким же, как на автопортрете над камином. Несчастным. Страдальческим. Уже в десять лет Хоуп вела борьбу с демонами.
– Это единственное изменение, что она сделала, – продолжала Джозефин. – На фотографии она улыбается. Как любой невинный младенец. А вот на рисунке нет.
– А что насчет рисунков в больницах? – спросил Фрост.
– Я говорила вам, Хоуп нравилось общаться с мамочками. Думаю, она что-то искала, нечто, что ускользало от нее. Ей хотелось верить, что ребенок дополнит ее. Она видела радость на лицах мамочек, и это была та самая радость, которую ей так и не удалось найти. После разговоров с ними и делала эти рисунки. Все по памяти. Потом она убеждалась, что рисунок попал к мамочке, а копии сохраняла. И делала копии для меня. Однако она рисовала только девочек. Для себя она не хотела ничего, кроме дочери. Она создала десятки портретов.
Десятки.
Хоуп навестила каждую мать. Возможно, даже держала на руках каждую малышку. И все они в списке убийцы. Каттер далек от завершения, и его надо остановить. Сейчас у них хотя бы есть веская улика, которая поможет связать его с каждым убийством. Они смогут арестовать его. Если найдут.
– У вас сохранились копии рисунков? – спросил Фрост.
Джозефин кивнула.
– Да, я храню их в альбоме.
– Мне очень нужно забрать у вас этот альбом, – сказал он.
На лице Стиллман отразилась тоска.
– Знаю. Я уже принесла его с чердака. Он в другой комнате. Сейчас принесу. Я собиралась сегодня звонить вам, чтобы все рассказать. Я не смогла бы жить с этой тайной. Тогда, поверьте мне, я не догадывалась, что эти рисунки важны. Даже в голову такая мысль не приходила. Если бы я поняла, что затеял Руди, я бы обязательно кому-нибудь рассказала.
Фрост усомнился в том, что это так, но сейчас это не имело значения.
Значение имели лица, имена и даты рождения на рисунках.
Джозефин вышла из комнаты. Фрост ждал возле камина с Хоуп. Он чувствовал, что она наблюдает за ним. Она каким-то странным образом оживала на этом портрете. Но уже без своего безумия; оно ухитрилось перебраться в сознание Руди Каттера.
Вернулась Джозефин с маленьким альбомом для фотографий, который она держала обеими руками. Она протянула его Фросту, и тот осторожно взял его. От альбома пахло плесенью, на корешке была пыль. Бережно открыв его, он обнаружил только черные страницы с грубыми, необработанными краями. Не было ни уголков, ни прозрачной пленки. Рисунки Хоуп были аккуратно приклеены клейкой лентой к каждой странице. Они были одинаковыми и в то же время разными. Бумага и лента высохли и крошились; чернила поблекли.
Фрост переворачивал одну страницу за другой. Он видел лица и имена. Матерей и детей. Многие были незнакомы, но были также и те, кого он узнал. Дочери, ставшие жертвами.
«Камилль и Мелани».
«Гильда и Нина».
«Келли и Хейзел».
«Вен и Сю».
Этот альбом, покрывавшийся пылью на чердаке, уже давно мог бы все изменить. Каттер до сих пор сидел бы в тюрьме. И кто-то из жертв остался бы жив. Возможно, Кейти осталась бы жива. И Джесс.
Он перевернул следующую страницу и увидел под рисунком два имени:
«Соня и Мария».
Мария довольно распространенное имя, однако он сразу понял, что нашел Марию Лопес, просто взглянув на лицо матери. Женщина, с которой он виделся в холмах Сан-Бруно, была ее точной копией. Он нашел в телефоне данные автомобильной инспекции по различным женщинам с именем Мария Лопес, проживавшим в зоне Залива, и, уточнив дату рождения Марии Лопес из Сан-Бруно, понял, что она совпадает с датой на выцветшем рисунке.
Она была той, кого он искал.
Фрост представил дом Марии и тропы, ведущие к вершинам Суини-Ридж.
Он вспомнил телефонный звонок Руди Каттера и яростный вой ветра на заднем фоне.
Теперь ясно, где был Каттер. Фрост тут же связался с полицией и приказал начать поиски.
