Глава 39
Фрост отшвырнул телефон на соседнее сиденье. Громко выругался и стиснул руль. Он солгал самому себе и Руди Каттеру, когда сказал, что хочет упрятать негодяя обратно за решетку. Если бы сейчас ему дали шанс, он делал бы то, о чем говорил Каттер. Всадил бы пулю ему в лоб.
Фрост пытался успокоиться. Он опаздывал, а ехать оставалось еще несколько кварталов, причем ехать туда, куда ему совсем не хотелось. Он свернул с Девятнадцатой улицы и обнаружил, что вся обочина под эвкалиптами Стерн-Гроува забита машинами. Это родственники жертв Каттера съехались на собрание группы в дом родителей Наташи Любин. Окна дома выходили на парк, и инспектор увидел, что гости уже собрались.
Он вылез из машины. Стерн-Гроув напоминал густой лес в центре города, и кроны деревьев с переплетенными ветвями нависали над головой, как гиганты. Сунув руки в карманы, он перешел проезжую часть с масляными пятнами на асфальте и поднялся на крыльцо. За дверью слышались голоса. Собравшись с духом, он приготовился предстать перед членами семей.
Что он может им сказать?
Что Руди Каттер все еще на свободе. Что он все еще убивает. И что собирается убить еще одного человека.
Дверь ему открыла стройная женщина в темно-зеленом платье. Фрост уже встречался с ней. Доминика Любин была матерью Наташи. По ее поджатым губам сразу стало ясно, что она узнала его.
– Мистер Истон, – сказала она. – Дженис и Нед говорили, что вы будете. Проходите.
Фрост ступил в логово льва. Гостиная и столовая с трудом вмещали всех гостей, которые разговаривали приглушенными голосами. Однако разговоры тут же прекратились, едва родственники жертв заметили его, и он ощутил, как его окатила волна враждебности. Никто ничего не сказал, но в этом и не было надобности, потому что и так все было ясно.
Нед встал и поприветствовал сына обычным теплым объятием.
– Спасибо, что пришел, – проговорил он ему на ухо. – Это очень важно для твоей матери.
– Поэтому-то я и пришел, – сказал Фрост.
– Отличный вчера был ужин, правда? Мы с мамой в восторге от Дуэйна и Табби. Она замечательная, правда?
– Да.
– В следующий раз приводи с собой эту Иден, – сказал Фрост.
– Папа, между нами ничего нет. Честное слово.
– Ну все равно приводи. Дженис будет счастлива, что ты хоть с кем-то.
Обнимая Фроста за плечи, Нед повел его к остальным гостям. Его встретили вежливыми, но холодными улыбками. Дженис сидела в обществе Гильды Флорес и китайской пары лет тридцати-сорока, вероятно, родственников шестой жертвы, Сю Тянь. Дженис притянула к себе сына и поцеловала его.
– Может, тебе здесь неуютно, но я все равно рада, что ты пришел, – прошептала она.
Фрост увидел, что диваны и кресла сдвинуты в круг с золотистым ковром в середине. Сидячих мест для всех не хватало. Истон прикинул, что гостей не меньше тридцати человек. Родственники из разных семей держались за руки и прижимались друг к другу. Обнимались. Плакали. Изредка слышался смех. Кто-то показывал снимки из телефонов. На всех стенах комнаты были развешаны фотографии привлекательной девушки. Фрост знал, что это Наташа Любин.
Возможно, большинству этих людей подобные встречи облегчали боль, но на Истона они действовали удушающе. Обычно он плохо чувствовал себя в толпе.
– Давайте перейдем к описаниям! – объявила Доминика Любин через двадцать минут, которые показались Фросту вечностью.
Он вопросительно посмотрел на мать.
– Это шанс для всех поделиться воспоминаниями, – пояснила Дженис.
Все родители расселись по стульям и диванам. Фрост остался за пределами круга в числе тех, кому не хватило места, братьев, сестер и детей. На одном из стульев он заметил Камилль Валу. Выглядела она вполне благополучной, но выражение на лице было страдальческим. Их взгляды встретились, и у нее даже приоткрылся рот в немом изумлении. Фрост вспомнил их разговор и ее полную скорби реакцию, когда она изучала надпись на крышке настоящих часов. La rêveuse.
Камилль привстала со стула – казалось, ею движет непреодолимое желание пересечь комнату и влепить ему пощечину. Однако она все же села и отвела взгляд, кусая губу.
Начались истории.
Доминика Любин рассказывала первой. Ее муж – высокий мужчина на несколько лет старше нее – сидел с ней рядом. Она вспоминала, каким пустым был дом после того, как Наташа уехала в колледж, и какими долгими были те четыре года, что дочь училась в университете. А потом Наташа вернулась домой и поступила на работу в департамент благоустройства парков. Она работала в Стерн-Гроув, поэтому ей достаточно было перейти дорогу, чтобы оказаться на рабочем месте. У матери, отца и дочери появилась возможность каждый день устраивать совместные завтраки.
До появления Руди Каттера.
После этого дом опять стал пустым, как будто Наташа уехала учиться; только на этот раз Доминика знала, что дочь никогда не вернется домой.
Следующим заговорил отец Рей Харт.
Потом Гильда Флорес. Потом Камилль Валу. Потом муж Хейзел Диксон, державший на коленях маленького сына. Все плакали. У Фроста даже закружилась голова от постоянного звучания имен жертв. Он видел лица девушек, но до настоящего момента практически не знал их. Они, словно призраки, собрались в комнате и преследовали тех, кто остался на земле. Вокруг него звучали голоса, но он слышал только голос Руди Каттера в телефоне и чувствовал себя абсолютно бессильным, а в его душе поднималась ярость, которой он не испытывал никогда в жизни.
Поглощенный собственными мыслями, он не заметил, как к нему обратилась мать, сидевшая на другом конце комнаты:
– Фрост! Ты не мог бы рассказать нам что-нибудь о Кейти?
Все посмотрели на него. На лицах появилось выжидательное выражение. Тишина стала напряженной, как тиканье часов. Тик-так. Фрост лихорадочно искал, что бы такое рассказать, но ничего не находил. Его сердце бухало где-то в горле. Во рту пересохло. Он провел рукой по каштановым волосам и сказал:
– Мне нужно на воздух.
Не медля ни секунды, он вылетел из дома и захлопнул за собой дверь. Перешел проезжую часть и привалился к толстому стволу эвкалипта. Ему было трудно дышать. Под плотной сенью крон день казался вечером.
Неожиданно он услышал рядом голос:
– Вы из группы?
Фрост огляделся по сторонам и увидел на отделанной плитняком скамейке мужчину примерно одного с ним возраста. Мужчина, черноволосый, в красных очках, сидел, вытянув длинные ноги. В руке у него была дымящаяся сигара. Он был одет в ржавого цвета свитер и джинсы.
– Прошу прощения?
– Я видел, вы вышли из дома. И решил, что вы, должно быть, кто-то из родственников.
– Да. Меня зовут Фрост Истон.
Мужчина встал со скамьи и протянул руку. Инспектор пожал ее.
– Робби Любин. Таш – Наташа – была моей сестрой.
– А моей была Кейти.
Робби сунул руку в карман джинсов и достал сигару.
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
– Таш всегда донимала меня за сигары. Говорила, что они воняют. Поэтому я курил их в ее присутствии, когда мог.
Фрост улыбнулся.
– Правильно делал.
Робби махнул рукой в сторону дома.
– Эти сборища с обнимашками не по мне. Я предпочитаю скорбеть по-своему.
– Я тоже. – Фрост попытался вспомнить, что ему известно о брате Наташи. – Кто-то говорил мне, что ты из Миннесоты. Это так? Или я тебя с кем-то путаю?
– Нет, это я, – ответил Робби. – Я живу в пригороде Миннеаполиса, в городе под названием Мейпл-Гроув. Работаю в «Медтронике». Родители не могут понять, что я там делаю. Думают, что в Миннесоте тундра с дикими холодами.
– Миннесота мне не совсем чужда.
– Да?
– Ну если верить моей маме, когда она была беременной мною, они отправились путешествовать по стране и спорили насчет моего имени. В общем, когда они ехали по южной Миннесоте, они увидели на шоссе указатель. В одну сторону был город Истон, а в другую – Фрост. «Фрост Истон». Мама восприняла это как откровение свыше.
– Здорово. – Робби затянулся и выдохнул клуб дыма.
– Наташа была старше или младше тебя?
– Таш была на четыре года младше меня.
– И Кейти тоже.
– Вы с ней были близки? – спросил Робби.
– Лучшие друзья с самого детства. Всегда были вместе. А вы?
– В детстве – не очень, – ответил он. – Я был помешан на компьютерах. А Таш с головой ушла в спорт. Играла в баскетбол. Она была очень высокой, как наш отец. Тогда каждый из нас жил своей жизнью, но все изменилось, когда она уехала в колледж. Я стажировался в «Медтронике», а Таш – вот удача! – взяли в баскетбольную команду Университета Миннесоты. Поэтому она переехала ко мне. Мы жили вместе все четыре года, пока она училась. И вот тогда мы здорово сблизились.
– Но ведь после этого она вернулась в Калифорнию? – спросил Фрост.
– Верно. Зимы там не для нее. Она их люто ненавидела. Думаю, она переживала, что родители далеко. Я рад, что у мамы с папой было два года, пока она снова жила дома. Ну до всего этого.
– Да.
Робби пристально посмотрел на него через свои ярко-красные очки.
– Ведь ты коп, да? Тот, который нашел часы?
Фрост кивнул.
– Мои родители не в восторге от тебя, – сказал Робби. – Они считают, что тебе следовало бы держать рот на замке. Уж я пытался убедить их в том, что они ошибаются. Я работаю в том бизнесе, где можно идти только напрямик, и я не одобряю тех, кто ходит кружными путями, даже если они делают это во благо.
– Я признателен.
– Представляю, как ты мучился, когда делал выбор. Ведь ты не сторонний наблюдатель.
– Да.
– У тебя есть фото Кейти?
– Конечно.
Фрост достал из кармана телефон и показало фото, которое он использовал в качестве скринсейвера, то самое, где они вместе в солнечный летний день за год до убийства были сняты в Алькатрасе. Кейти стояла, привалившись к его плечу; на ее лице была широченная улыбка; в светлых волосах словно запутались лучики солнца. Фросту нравилось помнить ее такой.
Робби долго смотрел на фотографию, а потом вернул телефон Фросту.
– Вы с ней очень похожи.
– Все так говорят, – согласился Фрост и добавил: – А у тебя есть фото Наташи?
– Конечно.
За все эти годы Фрост повидал много фотографий Наташи Любин – в том числе и с места преступления, – но он знал, что Робби хочется похвастаться сестрой. Вполне естественное желание для братьев или сестер. Робби достал телефон, прокрутил множество фотографий и нашел ту, которую искал.
– Это мы в моей квартире в Миннеаполисе, – сказал он. – Таш тогда была на последнем курсе.
Фрост перевернул телефон, чтобы фотография была во весь экран. Снимок получился очень радостным. Наташа, в желтой спортивной форме, с длинными темными волосами, забранными в хвост, на целых шесть дюймов возвышалась над старшим братом. У Робби, более молодого и худого, с более длинными, чем сейчас, черными волосами, были те же красные очки. Оба строили рожицы в камеру и шалили, вырывая друг у друга баскетбольный мяч. Было ясно, что они в Наташиной спальне: Фрост разглядел баскетбольные награды, выставленные на полке позади них.
– Ты прав, она и в самом деле была очень высокой, – сказал он.
– Шесть футов четыре дюйма, – сказал Робби. – И она напоминала мне об этом каждый раз, когда мы виделись.
– Естественно, как же иначе, – улыбнулся Фрост.
Он уже собирался вернуть телефон Робби Любину.
И тут увидел это.
Он даже прищурился, чтобы лучше разглядеть детали. Сначала он не понял, что видит, а когда сообразил, похолодел. Большим и указательным пальцами он увеличил снимок и передвинул его так, чтобы видна была книжная полка позади Наташи и Робби. Там, на полке, он увидел вставленный в рамку маленький, пять на семь дюймов, рисунок.
Увеличенное изображение было нечетким, но это не имело значения. Фрост знал, что ошибки нет. В рамке был тот самый кусочек мозаики, который все годы ускользал от Джесс. В рамке был ответ. Связь. Мотив. Причина, по которой погибли все женщины. За стеклом было доказательство, которое вернет Руди Каттера за решетку до конца его дней.
– Что это? – выпалил Истон, указывая пальцем на экран. – Откуда это?
Робби наклонился, чтобы увидеть то, на что смотрел Фрост.
– А, рисунок? Мама подарила его Таш, когда ей исполнилось восемнадцать. Это портрет мамы с Таш на руках в больнице. Таш он очень нравился. Он до сих пор висит на стене у меня в Миннесоте. Хоть маленькое, но напоминание о ней.
Инспектор продолжал смотреть на рисунок в рамке.
На рисунке была мать с младенцем на руках. Рисунок был сделан на скорую руку, но очень талантливым художником. Он даже узнал Доминику Любин, более молодую, сияющую торжеством и уставшую. Ее глаза лучились счастьем, когда она смотрела на своего ребенка, на малышку, которой она дала жизнь. Глаза малышки были закрыты; вступив в новый мир, она спала спокойным сном. Рисунок, должно быть, сделали через несколько часов после рождения Наташи.
Фрост увидел подпись под портретом: «Доминика и Наташа». Ниже стояла дата рождения Наташи.
– Ты знаешь, кто это нарисовал? – спросил он.
Робби пожал плечами.
– Извини, нет. Если честно, то я даже не знаю, откуда он у мамы. А что?
Фрост не ответил. Он и так знал, кто художник. Знал, потому что видел почти идентичный портрет в спальне Нины Флорес, нарисованный той же рукой. И не только в спальне. Этот рисунок был четко виден на заднем фоне той фотографии, на которой были сняты Нина и Табби и из которой был сделан значок, надетый Ниной на ее двадцать первый день рождения.
Любой, кто взглянул бы на фотографию, любой, кто знал, откуда этот рисунок, сразу узнал бы его, даже в миниатюре. Рисунок был сделан в той же технике, что и автопортрет над камином в доме Джозефин Стиллман. Вероятно, поэтому так работа показалась ему смутно знакомой. Не из-за своего содержания. А из-за техники.
Руди Каттер тоже наверняка узнал его.
Он наверняка сразу заметил его, когда Нина Флорес похвасталась ему своими значками.
Он наверняка увидел рисунок и понял, что его нарисовала его жена.
