Я начинаю урок. Обожаю это ощущение – восторг, надежду, оптимизм. Не только в отношении студентов, но и меня самой. Сегодня первое занятие по изготовлению витражей, которое я проведу после освобождения из тюрьмы. Своего рода испытание на прочность, как сказала мой психотерапевт.

– Резец нужно держать вот так, – говорю я классу. – И обязательно надевайте перчатки.

– А если порежемся? – спрашивает кто-то.

– Сразу же скажите мне, у меня есть аптечка.

Мой собственный набор первой помощи у меня в голове. Он немедленно будет пущен в ход, если меня посетит желание порезать себя.

Пока что я справляюсь.

В дверь постучали. Я подавила раздражение: не люблю, когда опаздывают и нужно заново начинать объяснение. Впрочем, мы только начали…

Открываю дверь – и замираю. На пороге стоит мужчина в красно-синем клетчатом пиджаке, который ему явно мал. Волосы у него длиннее, чем в нашу прошлую встречу, но на лице все то же взволнованное выражение.

– Я не записывался, но мне сказали, что в группе осталось одно свободное место, – сказал Робин, поймав мой взгляд. – Можно?

Недели летели. Очень быстро подошел день слушания об опеке. Я сильно нервничала.

– Все будет хорошо, – убеждал меня Робин, когда мы встретились в кафе. Мама уже ушла в здание суда устраивать Ванессу.

– Ты в это веришь?

– У нас веские основания.

– У семьи Джонни тоже есть права. У них денег больше.

– Но у вас есть любовь.

Не знаю, как это вышло, но его рука вдруг легла на мою.

– Сейчас не время и не место для этого разговора, Эли…

Я едва не перебила его, чтобы напомнить, как меня теперь зовут, но прежней Элисон, как ни странно, тоже уже нет.

– Я всегда тебя любил. – Робин уставился на свою тарелку, но тут же поднял на меня глаза: – Я до сих пор виню себя за ту вечеринку.

Голова у меня пошла кру́гом.

– У Райтов? Почему?!

– Я написал за Криспина сочинение в обмен на приглашение для тебя. Я надеялся, что, если мы пойдем вместе, наша история примет романтический оборот…

– Но Криспин сказал, что сам меня пригласил… – оторопела я.

– Он завидовал. Я сразу это понял, когда по глупости открылся ему. А он сказал… до сих пор помню… «Я думал, внутри эта девица получше, чем снаружи»…

Меня затошнило.

– Ты не должен себя винить.

Глаза Робина стали грустными.

– Это я и тебе повторял…

Я поняла, что мы все еще держимся за руки.

– После слушания, – медленно произнес Робин, – нам, наверное, нужно поговорить?

– Хорошо, – спокойно сказала я.

Мы вместе пошли к зданию суда, где скоро решится будущее Ванессы. Сердце билось сильно и тяжело, но на этот раз в его стуке мне чудился радостный колокольный перезвон.

Впервые за долгое время все начинало налаживаться.

Мне было жаль родителей Джонни – во всяком случае, его мать. Даже судье семейного суда было абсолютно ясно, что ребенка хочет растить Джинни, а не Джонни. Он тоже сидел в зале, вульгарно целуясь с какой-то девицей, как раньше с моей сестрой. Отец Джонни тоже не смог убедить суд в своей привязанности к внучке.

– Нет, – признался он, – я ребенка не навещал.

Опеку получили мы с мамой, а семье Джонни оставили право на посещения. Наконец я сделала для Китти что-то хорошее.

– Вы можете приезжать к Ванессе, когда захотите, – сочувственно обратилась мама к Джинни.

– Спасибо, спасибо вам…

Женщины обнялись. В их общении чувствовалось взаимное уважение. А отчего бы и нет, подумала я. Они обе хорошо знают, что такое иметь особенного ребенка со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Подержишь Ванессу, дорогая? – попросила мама и скрылась за дверью женского туалета, не дав мне возможности отказаться. Впервые я осталась наедине с племянницей – раньше страх всегда заставлял меня уклоняться от этой чести. А вдруг она подавится и задохнется (кстати, младенцы могут задохнуться ни с того ни с сего?)? А если раскричится? А если с ней случится истерика или припадок? Нет, я боюсь оставаться с ней.

Ванесса серьезно смотрела на меня своими голубыми глазками. «Все будет хорошо, – будто говорил этот взгляд. – Научимся жить вместе. Я готова, а ты?»

Но что она подумает, когда узнает, что́ я когда-то сделала?