Беженцы из Восточной Пруссии
Бывшие «чужаки, беженцы или переселенцы» давно уже стали жителями Дребаха, и их вряд ли отличишь от коренных дребахцев. Лишь иногда в отдельных словах, понятиях или наименованиях звучит язык старой родины. Согласно документам в общине Дребаха 28 мая 1945 года находилось 129 восточнопрусских беженцев (26 мужчин, 51 женщина и 52 ребенка), автор с матерью в том числе. Некоторые остались здесь, другие нашли новые места. Пути с родины отдельных семей беженцев, их переживания, их судьбы очень разные. Часто лишь случай решал вопрос жизни и смерти. Хотя я был в то время мальчиком И лет, но помню еще очень хорошо 1944–1945 годы и бегство. Мы жили в Швентайне (имение Гронден), округ Тойбург, теперь Олецко, на востоке Мазур около польско-русской границы. Война издавна определяла мышление и жизнь людей у восточной границы, в том числе и наше детское. Мы ориентировались в военных званиях, родах войск, типах автомобилей и вооружения лучше, чем в наших учебниках для чтения и тетрадях по арифметике. Июль – август 1939 года – горячее мазурское лето. Сбор урожая в полном разгаре. Польских сезонных рабочих в этом году не было. Взрослые тихо перешептывались, чтобы дети не слышали: «Скоро начнется война с Польшей».
28 августа 1939 года в 03:30 утра началась мобилизация на войну. Мой отец и все годные к военной службе мужчины отправились на войну Стук в наше окно и голос:
«Янк… вставай… мобилизация…» я не забуду никогда. Женщины и старики взяли на себя мужскую работу. Надо было кормить скот и собирать урожай. Поселился страх перед приближающейся войной. Вечером 31 августа немецкая армия заняла позиции недалеко от нашего дома. Солдаты находились и в нашей квартире. На большом кухонном столе лежали винтовки и стальные шлемы. Воцарилось напряженное ожидание. Внезапно послышался цокот копыт, солдаты схватились за оружие. Громкие крики с улицы и сразу вздох облегчения – это немецкий кавалерийский патруль. Мы, дети, заснули от переутомления.
1 сентября 1939 года. Грохот в воздухе и на земле. Началась война. Первые военнопленные, первые раненые, первые мертвые.
Мазуры в 1941 году в течение нескольких недель – это целиком военный лагерь. Школа закрыта, всюду солдаты, армейская техника. Прибыли войска из других театров военных действий. Солдаты пили вино из Франции, пытаясь придать себе смелости. Женщины и дети пили вместе с ними. Однако неизвестность не вызывала радости. Они говорили шепотом: «Идем против русских». В ночь с 21 на 22 июня произошло нападение на Советский Союз. Огромная военная машина пришла в движение. Дрожали земля, воздух и люди. Страх опережал мысли. Отец, у которого был отпуск на лечение, выглядел серьезным, мать тихо плакала. Она предвидела предстоящую тяжелую судьбу. Быстрые победы на фронте временно вытеснили страх.
Весна – лето 1944 года. Громкие триумфы непобедимого немецкого вермахта миновали. Издалека слышен гул фронта, канонад. Война приближалась к ее исходному пункту немецкой государственной границе. Газеты полны извещений о смерти. Больница в районном центре Тройбург переоборудована в полевой госпиталь.
Узкоколейная железная дорога транспортирует пополнение для фронта, а обратно раненых. Кладбище героев разрастается, копают лишь братские могилы. Появились первые немецкие беженцы, поселившиеся на востоке. Мы все еще верим в окончательную победу, в чудесное оружие фюрера. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох заявил хвастливо: «Ни один русский солдат не вступит на немецкую землю».
Август/сентябрь 1944 года – грохот артиллерии приближается все ближе. Ночью небо окрашено на востоке красноватым цветом. Это горят города и деревни. Лишь через несколько недель после окончания летних каникул мы идем в школу. Дети и женщины из эвакуации возвращаются в рейх. Они бежали от бомбежек 1943-44 годов из Берлина и других городов. Мужчины от 16 до 65 лет призваны в фолкс-штурм. Наш сосед Отто Райсс тоже призван, хотя он больной и хромой человек. Женщины и иностранные рабочие принимаются за сбор урожая. Поля рассечены окопами и противотанковыми рвами – восточный вал. Они должны задержать советское нашествие. Русские военнопленные и их охрана покидают пограничные районы. Они печальны, с озабоченными лицами. Но любая мысль о бегстве все еще считается разложением вермахта. Гауляйтер Кох снова заявил: «Там, где стоят восточные пруссаки, не пройдет ни один большевик». Однако страх нарастал, и появились сомнения в словах Коха. Женщины и иностранные рабочие стали прятать оставшийся урожай.
Октябрь 1944 года Большими гуртами старики, гитлерюгенд и иностранные рабочие гонят коров на запад. Мать и соседи тайком складывают все самое необходимое для бегства. Еще раз выпекли хлеб, зарезали уток и куриц – пропитание на следующие дни и недели. Телеги, на которых возили урожай еще недавно, иностранные рабочие переоборудовали и подготовили для бегства. На каждую телегу было выделено по две лошади. Мы получили гнедую кобылу Нушке и коричневого мерина Зигфрида, потомка породы Тракенер. Во многом обязаны мы их верности, силе и воле во время поездки. Перестала приходить почта – признак наивысшей степени боевой готовности. Приближался день прощания. Я не могу вспомнить точную дату. Конец октября, от 20-го до 26-го. Слышны очень громкие артиллерийские залпы. Советская армия перешла немецкую государственную границу в районе Гольдап-Гумбиннен-Инштербург. Много погибших среди немецкого гражданского населения. Они не успели убежать. Деревня Неммерс войдет как трагический, печальный мемориал в историю Второй мировой войны. Поступила команда к отъезду. Мать загрузила телегу накануне. Мы ее делили с еще двумя семьями. Можно было взять с собой только самое необходимое, теплую одежду и корм для лошадей, что было необходимо для жизни. Мать вспоминала историю: «В Первую мировую войну, в 191-4 году, мы тоже бежали до Померании, а когда вернулись, все было испорчено. Казаки использовали жилую комнату как конюшню. Мы начали все снова, восстановили дом и конюшню». Мы и сейчас надеемся на скорое возвращение.
Наступил час прощания. Мать еще раз накормила оставшуюся домашнюю птицу и свиней, разбросала большое количество корма, открыла двери свинарника и заклинила их. Она плакала, ее рука скользила по спинам свиней, которые боязливо выбирались наружу. Последний взгляд на дом, на сад, на ландшафт. Это было прощание навсегда. Лошади уже стояли запряженными в телеги. Пора было уезжать, артиллерийский огонь усилился. Иностранные рабочие из Польши, Украины и России двигались с нами. В последнее время их поведение изменилось. Они шли с высоко поднятыми головами и слушали гул приближающегося фронта. После многолетней понурости они осваивали прямую походку. Тем не менее они до конца относились к нам с пониманием. Мы ведь прожили много лет с ними. Но вопреки всей надежде и радости они боялись мести победителей. Мы построились в один большой обоз по направлению на запад. Путь вел по песчаной дороге через лес к шоссе. Весной в лесу мы всегда собирали для матери большой букет печеночниц. Они всегда превращали лес в синее море цветов. Когда мы повернули на шоссе, транспортные средства приостановились, так как там с трудом передвигались другие беженцы с упряжками, колоннами военного транспорта с фронта и на фронт, санитарные транспорты и стада. Мы ехали примерно три дня. Ночами мы спали где придется, на земле, в амбаре или в чистом поле. Было холодно. Лошадей надо было и ночью кормить и заставлять двигаться, чтобы они не замерзли. Мы боялись фронта, наступающих русских, аварии. Внезапно сломалось колесо. Как чудо точно перед большой помещичьей усадьбой, где нам помогли. Замена колеса прошла быстро. Тем не менее мы потеряли связь с обозом нашей родной общины. Только одна семья оставалась с нами. Мы присоединились к проходящему мимо обозу. Наша телега проезжала Миколайки по всемирно известному мосту с прикованной рыбой-королем, в направлении Сенсбурга, сегодня Мрагово. В местечке Ховербек округа Сенсбург местный священник принял нас. Комната примерно 20 кв. метров на пятерых женщин и пятерых детей. Соломенные тюфяки на полу но мы были рады получить крышу над головой и теплую печку. Местечко и господское хозяйство были переполнены беженцами и стадами коров. Страдали не только люди, но и животные. Молочных коров долгое время никто не доил, и они мычали, разрывая сердца хозяевам. Фруктовый сад в доме пастора пострадал от стад, всюду опустошение, согнутые и обломанные ветки и сучки. Священник выпрямлял их, вставлял шины, осторожно обматывал лыком и намазывал израненные места садовым варом. Даже в тяжелые дни он не терял веры в лучшие времена. Через три месяца война прокатилась и по этим местам. Мы оставались примерно три недели в Ховербеке. Армия забрала лошадей и телеги. Женщины, дети и старики отправились в Сенсбург. Здесь стоял наготове поезд. Поезд прошел город Тору по мосту через Вислу. Мы были спасены. Но тысячи беженцев погибли в январе – феврале 1945 года, многие потеряли все свое состояние в ледяных водах Вислы.
Иногда поезд простаивал помногу часов из-за воздушной тревоги. Наконец прибыли на вокзал в Бреслау, сегодня Вроцлав, после долгого перерыва появились горячие напитки. Прошло много лет, но я все еще помню эту платформу. Позже, когда я был во Вроцлаве, я еще раз побывал на ней. Мы двигались дальше. В Ризе нас встретили приветливые помощники Красного Креста с продовольственным снабжением, хлебом, кофе с молоком и чаем. Здесь еще не было войны. Мать заметила: «Мы в Саксонии. Отсюда фабричные девочки приезжали к нам на помощь с уборкой урожая». Далее – Хемниц, ночь, долгое ожидание. Мать снова заметила: «Хемниц – это Манчестер Германии. Отсюда мы получали чулки». Мы приближались к цели. Утомительная поездка заканчивалась. Утром поезд из Хемница пошел в направлении Аннаберга и Беренштайна. На каждой железнодорожной станции поезд останавливался, и вагон за вагоном освобождались. Наконец и для нас пришло приглашение: «Готовьтесь к выходу!». Поезд остановился в Шарфенштайне, мы вышли. Светило солнце, красивый замок приветствовал нас. Перед вокзалом стоит длинный ряд крестьянских повозок. Мы погрузили наше добро на телегу с мерином. Водитель, мальчик с короткими белокурыми волосами, улыбался нам и говорил на малопонятном диалекте. Мальчика звали Готтфрид Дрексел. Позже он стал уважаемым председателем сельскохозяйственного производственного кооператива и депутатом Народной палаты. Еще и сегодня нас связывает дружба, которая поддерживалась все время. Мы ехали в Дребах в дом общества стрелков. Там происходило распределение жилых помещений. Мы, моя мать и я, получили маленькую комнату у крестьянина Карла Вебера, на Шарфештайнштрассе. В ней находились кровать, маленький стол, стул и многоярусная рудногорская печь. Мы принесли маленький деревянный ящик (80x50x50 см), он еще и сегодня стоит на чердаке, деревянный чемодан, мешок с постелью и цинковую ванну со всяческой посудой. У меня за спиной был школьный ранец с именем и домашним адресом, набитый нательным бельем и книгой «Краеведение Восточной Пруссии» издания 1943 года. Она претерпела все годы и времена и стоит все еще на моей книжной полке. Так началась наша новая жизнь.
Мы еще очень многое спасли. Мы остались живы и перенесли все трудности без потерь для здоровья. Мы принадлежали к тем счастливчиками, которым удалось убежать от фронта. Люди, которые убегали в январе – феврале 1945 года во время большого наступления Советской армии, пережили ужасные события, многие потеряли всё имущество, тысячи умерли, в основном женщины, дети и старики. Многие вернулись только через много лет из плена и принудительного труда. Семьи оказались разбросанными по всей Германии, также и моя семья. Прошли годы, прежде чем благодаря Немецкому Красному Кресту они нашли друг друга. Несколько членов нашей семьи не найдены до сегодняшнего дня. Я нашел своего школьного приятеля только два года тому назад. Все попытки найти его, в том числе и запросы в польские органы власти, кончались ничем. Он был выселен в 1962 году в Германию. Проблема изгнанников десятилетиями считалась запретной темой. Только в семейном кругу и кругу друзей мы говорили о старой родине – Восточной Пруссии. Кто был тогда взрослыми, состарились, большинство умерло, кому было в то время 10–14 лет, тем сейчас больше восьмидесяти. Мы последние из тех, кто в сознательном возрасте пережил бегство и изгнание и сохранил понятие дома. Тогда, осенью 1944-го, и в течение последующих лет миллионы устремились из восточных областей – Восточной Пруссии, Западной Пруссии, Силезии и Померании – в рейх. В одном только Дребахе нашли пристанище 473 переселенца. Мы назывались «переселенцами».
Слово это звучит приветливо, ничто не указывает на то, что за переселением скрывалось безжалостное принуждение, связанное с горем и лишениями.
Победители давно решили нашу судьбу в Ялте и Потсдаме. Новые границы неприкосновенны, родина потеряна навсегда. Мы должны были быстро интегрироваться в то время, когда многие города лежали в развалинах, когда был большой недостаток в продуктах и каждый был сам себе ближним. Большинство местных жили очень стесненно. Продукты и одежда распределялась только по карточкам. Нужда стучалась в их двери, но им необходимо было еще и делиться и отдавать. Понятно, что прием проходил не совсем любезно. Мы много лет оставались в глазах местных «чужаками». Они хотели избавиться от нас. Летом 1945 года поступило распоряжение: «Все беженцы переезжают в Геру, Тюрингию, а возможно, и дальше в Баварию». Беспокойство снова овладело людьми, только что перенесшими бегство. Никто не противился. Мы привыкли повиноваться. Длинный состав вновь пришел в движение в Шарфенштайне в надежде получить наконец кусочек безопасности. Состав доехал до Цвиккау. Внезапно остановка – Гера переполнена беженцами, Бавария нас не принимает. Часами мы стояли на вокзале в Цвиккау и ждали. Никому мы были не нужны. Поездка обратно в открытых вагонах. Раньше они использовались для транспортировки угля. И снова мы стоим на вокзале в Шарфенштайне. Никакие повозки уже не ждали нас. Никто не забирал нас. Пешком двинулись мы снова в направлении Дребаха. Когда мы пришли, у местных, особенно у тогдашних правителей, вытянулись лица. Мы опять были здесь. Наши спасенные в бегах немногие пожитки находились в Мариенберге.
Однако нашлись люди, которые помогли нам, моей матери и мне, и у которых нашлось доброе слово для нас и в остальном. Благодаря этим людям началась наша новая жизнь в Дребахе. Прошли 60 лет. Рудные горы – это моя вторая родина, но «дома» – это в Мазурах. Я с радостью иду по Дребаху. Здесь я пошел в школу, здесь у меня еще и сегодня много знакомых и хороших друзей. Здесь я провел много счастливых лет. Я часто еще вспоминаю старую родину, однако, без претензий на собственность. Я вспоминаю моих старых школьных друзей из раннего детства. Надеюсь, что многие пережили войну. Я вспоминаю людей в Мазурах, их простую тяжелую жизнь, Швентайнерское озеро, могилу моего отца на солдатском кладбище в Тройбурге, печеночниц в лесу, священника в Ховербеке.
По истечении шести десятилетий мы не хотим выставлять счета, судить и сеять новую ссору. Там, как и здесь, живут сегодня другие люди, другое поколение. Ни они, ни мы не хотим нового горя, новых жертв, мои воспоминания лишь против забвения.
