Копенгаген: «дом у холма»
За большей частью персонажей «Обрывка жемчужной нити» и ходить-то далеко не надо, не то что на паровозе ездить – разве что прокатиться на хваленом копенгагенском метро. Когда-то при удачном выборе момента можно было даже застать их всех (ну, кроме Людвига Хольберга, Абсалона и Хагбарда с Сигне) в одном месте, а именно в литературном салоне Кнуда и Каммы Рабек. А собирались они в том самом «доме у холма» во Фредериксберге, который Андерсен называет «Хижиной Филемона и Бавкиды».
История эта началась с Филемона, то есть Кнуда Рабека. Он, как и Андерсен, изначально думал стать актером, но в Королевский театр его не приняли – внешностью не вышел. Однако Рабек был упрям и от театра не отступился, решив переквалифицироваться в драматурги (никого не напоминает?). С драматургией, правда, тоже не заладилось, зато внезапно стали набирать популярность его критические статьи – и так слово за слово Кнуд Рабек стал именитым критиком, литературным советником Королевского театра и издателем целых двух журналов по искусству («Минерва» и «Датский зритель»).
«Дом у холма»Илл. 1 (его, кстати, до сих пор так и называют – Bakkehuset) был прежде гостиницей, весьма удачно располагавшейся по дороге из Копенгагена в Роскилле. Кнуд Рабек поначалу числился там постоянным жильцом, а потом, по-видимому, решил, что это выходит слишком дорого, выкупил весь дом и сам стал сдавать комнаты местному культурному бомонду, – естественно, при таком раскладе грех было не организовать там же и салон. Андерсен стал вхож туда благодаря своей подруге детства Лауре Тёндур-Лунд (см. главу про сказку «Под ивой») и настолько усердно выступал перед тамошними завсегдатаями, что даже заработал себе среди них прозвище «Маленький Декламатор». Общаться с хозяином дома лично Андерсену, правда, так и не довелось, и тем не менее именно Рабек, будучи членом дирекции Королевского театра, заметил проблески таланта в одной из его безжалостно завернутых пьес и выхлопотал начинающему автору стипендию на обучение в гимназии, чтобы посмотреть, что из него выйдет. Вышло хорошо, и в благодарность от Андерсена «дом у холма» стал первой из описанных им «жемчужин».
Илл. 1
«Bakkehuset» – дом Кнуда и Каммы Рабек
Вот близ холма, где возвышается дворец Фредерика IV, где стоит отчий дом Эленшлегера, блестит на лесной поляне в Сёндермаркене одна из этих жемчужин; прозвали ее «Хижиной Филемона и Бавкиды», т. е. хижиной любящей супружеской четы. Здесь жил когда-то Рабек со своей женой Каммой.
Холм, благодаря которому дом получил свое прозвище, тоже непрост – это тот самый Солнечный холм (Solbjerget), на котором Кристиан Лонгомонтан изначально планировал построить Круглую башню (см. главу про «Огниво»). В итоге ее построили ближе к университету, но холм тоже пригодился: полвека спустя на нем возвели нынешний Фредериксбергский дворец.Илл. 2 В 1716 году Фредерик IV принимал там Петра I, а еще век спустя в примыкающем к дворцу Фредериксбергском саду превратился в жаворонка полицейский писарь из «Калош счастья». Но Андерсен ссылается на дворец не только как на ориентир для поиска «дома у холма». Рассказывая о датском Золотом веке, он не мог не упомянуть поэта Адама Эленшлегера, отец которого в конце XVIII века занимал пост управляющего Фредериксбергским дворцом и действительно жил с семьей неподалеку – отсюда и ремарка про «отчий дом Эленшлегера». Теперь понятно, что́ памятник автору слов датского гимна – этакий бронзовый щеголь в широкополой шляпеИлл. 3 и с тросточкой – делает на одной из боковых аллей в саду Сёндермаркен (Søndermarken), отходящей от дворца на юго-восток, как раз в сторону «дома у холма».
Илл. 2
Фредериксбергский дворец
Андерсен пишет, что к моменту рассказа дом четы Рабек превратился из «приюта ума» в «теплицу для больных растений». И действительно, после смерти Кнуда Рабека в 1830 году в «доме у холма» некоторое время располагалась психиатрическая больница. После ее переезда здание постепенно пришло в запустение – вплоть до того, что одно крыло пришлось снести. Однако в 1925 году «дом у холма» вновь открыл свои двери, но уже в качестве музея, где каждому именитому гостю отведена отдельная комната. Посещение музея станет отличной теоретической подготовкой к дальнейшему путешествию по «жемчужной нити». Впрочем, там любо-дорого и просто посидеть на скамейке во дворе: дом расположен в небольшой ложбине и буквально утопает в зелени сада, прямо над головой раскинул свои ветви роскошный каштан, вокруг кованые фонари и цветущие клумбы… Двор, кстати, можно пройти насквозь: через задворки сада на юг ведет узкая потайная тропинка. Если продеретесь сквозь кусты, выйдете как раз на Новую Калсбергскую улицу (Ny Carlsberg Vej) – угадайте, что там находится.
Илл. 3
Памятник Адаму Эленшлегеру в Сёндермаркене
Подкрепившись, пройдем еще с полкилометра на юго-восток – и упремся как раз в железнодорожную станцию Энгхаве (Enghave). Теперь можно и в Роскилле!
Роскилле: Вейсе и его бук
Казалось бы, к тайнам и красотам Роскилле, явившимся во сне маленькому Туку (см. соответствующую главу) и добавить-то особо нечего: тут тебе и Беовульф, и родники, и королевская усыпальница… Однако есть еще один персонаж, которого Андерсен должен был упомянуть – как в контексте Роскилле, так и в контексте Золотого века. Это композитор Кристоф Эрнст Фридрих Вейсе. Но к нему самому мы подойдем, как обычно, издалека.
Перебравшись подростком в Копенгаген, Андерсен взялся строить карьеру своей мечты с одержимостью раненого слона. Еще бы: нет ничего страшнее для честолюбия, чем насмешки, а их на случай позорного отступления заготовили дома в избытке. Однако, несмотря на все рвение, юноше не удалось с ходу попасть не то что в театральную труппу – даже в подмастерья к столяру. На этом фоне он поначалу изрядно скис, но вовремя вспомнил, что у него есть еще одна неразыгранная карта – голос. (Дома, в Оденсе, Андерсен много упражнялся в пении и всякий раз получал хвалебные отзывы от тех, кто его слышал.) Узнав из газет, что директором оперной студии Королевского театра является Джузеппе Сибони, Андерсен решил не размениваться на мелочи и, раздобыв адрес, заявился прямо к Сибони на квартиру, где тут же и продемонстрировал свой талант. Юное дарование умилило не только хозяина, но и случившихся у него гостей, в числе которых были поэт Йенс Баггесен (см. ниже про Корсёр) и вышеупомянутый Вейсе. Компания решила поддержать целеустремленного юношу и собрала ему вскладчину некоторое финансовое подспорье; Вейсе при этом досталась роль казначея, а Сибони даже подрядился кормить Андерсена и давать ему уроки пения. Певца из него, правда, так и не вышло: через несколько месяцев у Андерсена началась возрастная ломка голоса, и весь красивый план полетел в тартарары. А вот знакомство с Вейсе даром не прошло: став одним из первых его благодетелей, композитор продолжал помогать Андерсену до конца своих дней.
Андерсен и Вейсе часто виделись, в том числе в вышеупомянутом «доме у холма». Принято даже считать, что они дружили, хотя сам Андерсен в своих записях сетует, что близких отношений с Вейсе у него «как-то не установилось». Их во многом объединял образ жизни: оба они при внешней общительности были людьми замкнутыми, хотя это и способствовало высокой творческой продуктивности. В «Обрывке жемчужной нити» Андерсен пишет о Вейсе как о «короле органистов» и одновременно «обновителе датского романса» – такое сочетание поначалу настораживает, но потом заглядываешь в «послужной список» Вейсе и уже не удивляешься: органист копенгагенского собора Богоматери и придворный композитор, блестящий пианист-импровизатор, автор семи симфоний, шести опер, трех с лишним десятков кантат, нескольких музыкальных комедий и множества песен (в том числе романсов на стихи того же Эленшлегера), Вейсе по праву заслужил звание одного из самых выдающихся датских композиторов XIX века. Кстати, над одним из произведений Вейсе и Андерсену даже случилось поработать вместе: задумав написать оперу по «Кенильворту» Вальтера Скотта, Вейсе поначалу заказал либретто Йохану Людвигу Хейбергу, но с его стороны дальше обещаний дело не пошло, и пришлось перепоручить всю работу Андерсену. Тот, правда, получил за свое либретто немало тумаков, но не отступился – честь сотрудничать с Вейсе была для него достойной компенсацией.
В чем взгляды Андерсена и Вейсе не совпадали радикально, так это в вопросе путешествий. Вейсе был в этом отношении «настоящим датчанином»: все его перемещения ограничивались поездками из Копенгагена в Роскилле, в гости к знакомому семейству. На рассказы Андерсена о дальних странах Вейсе только отшучивался: нечего, мол, транжирить деньги на заграницу, все равно все путешествия заканчиваются дома. Вот на другие планеты или хотя бы на Луну – это да, а так – съездил в Роскилле, и довольно.
Илл. 4
Могила Вейсе на францисканском кладбище в Роскилле
…Мы отыщем на кладбище, мимо белых стен которого мчится поезд, скромную надгробную плиту; под нею почиет царь органистов, обновитель датского романса. Роскилле, город, где почиют короли, твоей жемчужиной является скромная могила; на плите, покрывающей ее, высечены лира и имя: Вейсе.
Вейсе настолько прикипел сердцем к Роскилле, что даже завещал себя там похоронить – на старом францисканском кладбище, под буком, что и было исполнено. Через пять лет после его смерти мимо кладбища пролегла железная дорога – выйдя с вокзала, как раз в кладбищенскую стену и упираешься.Илл. 4 Бук, видавший великого композитора, с тех пор разросся в два обхвата и дожил до нашего времени. Еще с десяток лет назад можно было послушать, как ветер шумит в кроне этого живого свидетеля Золотого века, но, увы, ничто не вечно: дерево начало погибать, и в 2006 году его обрезали и превратили в памятник, зачистив толстые ветви от коры и «завив» их окончания на манер головки виолончельного грифа. Теперь его так и зовут – «бук Вейсе», а рядом с могилой растет новый, молодой. Не в этом ли истинное бессмертие?
