Чуть свет, ткнув под нос сонному охраннику пропуск с логотипом «Годдесс», Маша прошла на сцену открытого концертного зала. Она бросила на пол спортивную сумку и осмотрелась. Под серо-сизым небом с низко ползущими, дождём набухшими тучами жёлтые ряды зрительного зала казались неуместно яркими. Дощатый чёрный пол сцены, вытертый сотней ног, показался Маше настоящим, единственно настоящим в её жизни. Маша разулась, чтобы почувствовать его лучше. Включив музыкальный трек на планшете, она сверкнула глазами, бросая вызов в пустоту: сцену никому не отдаст, пусть даже придётся вступить в бой. Только с ней можно быть честной, остальное – фальшь.

Стянув спортивную куртку, Маша начала разминаться. Ей было не до романтики, не до нежности и женственности, она разогревала мышцы, прорабатывала технику, акробатические номера, прыжки и сальто с таким рвением, будто готовилась к Олимпийским играм.

Мужичок с проседью в форме охранника пристроился с кружкой кофе на первом ряду и цокал языком при каждом пируэте. Маше он был безразличен. Не обратила она внимание и на вяло стекающихся в концертный зал ребят из труппы. Они таращили глаза на неожиданно ранние занятия коллеги, но не стремились присоединиться. Пока Жанна не пришла, жаждущие танцоры выстраивались к диспенсеру с водой, а потом с пластиковыми стаканчиками растекались по залу, пытаясь хоть на несколько минут растянуть безделье похмельного утра. Делая очередное па, Маша заметила Юру среди не слишком румяных «после вчерашнего» лиц. Тот, засияв улыбкой, выбрался на сцену.

– Привет! А я всё думал, куда ты исчезла… – Он ткнул пальцем в планшет, чтобы отключить музыку.

Маша остановилась и убрала со лба прилипшие волосы:

– Трек верни. Я занимаюсь.

– Да ладно, Марусь. – Юра попытался обнять её: – Скоро придёт Жанна и будет нас гонять так, что пар из ушей попрёт. Пойдём лучше кофейку попьём. Тут дармовой.

Маша убрала Юрину руку с талии:

– Не хочу. Пей сам.

Юра посмотрел на неё с недоумением:

– Ты не в духе? А вчера вроде…

– То, что было вчера, ничего не меняет.

– В смысле?

– Забыл? Я же люблю благотворительный секс, – недобро ухмыльнулась Маша. – Сплю с теми, кто меня убивает, и с теми, кто меня бесит. С тобой, например.

Улыбка на Юрином лице потухла, глаза стали жестокими, ледяными. Такого взгляда у бывшего друга Маша не видела никогда, но вдруг нутром ощутила, что он способен на всё с теми, кого посчитает врагом. Юра бросил небрежно, как плевок в лицо:

– Ты ещё пожалеешь.

Глядя, как он уходит со сцены, Маша подумала: «Можно меня поздравить. Мы стали врагами». Змейка пота скользнула по спине, а уголки глаз увлажнились от едкой обиды на всех вокруг, включая саму себя. Хотелось сделать что-то хуже: запустить Юре в спину планшетом, ударить его, завопить на весь концертный зал так, чтобы тучи взорвались дождём. Но её лицо лишь передёрнула гримаса, и Маша снова разбежалась по сцене и пролетела над ней в десятке высоких прыжков.

Долго ждать «ответного подарка» от Юры не пришлось. После обеда Жанна отозвала Машу в гримёрку и сказала:

– Александрова, разговор есть.

– Я слушаю, – напряглась Маша.

– Думаю, тебе не надо объяснять, что «Годдесс» – это коллектив. У нас, конечно, есть условные солисты, но их легко заменить, а если в коллективе раздрай и конфликты – зритель не получит то, за что платит деньги, – за ощущение счастья и праздника.

– Что вы хотите этим сказать?

– Сегодня ко мне подошёл Юра Григорян и заявил, что не будет работать с тобой в одной труппе. Никаким макаром. Готов уволиться, перейти из основного состава и прочее… А без его юмористических вставок весь концерт развалится, сама понимаешь.

– Не понимаю, – упрямо ответила Маша.

– Либо ты наладишь отношения с Григоряном, либо после этих гастролей остаёшься в Москве. Так сказала Анна Валерьевна. – Жанна не шутила. – Поняла?

– Да.

Маша зашагала по коридору, чувствуя, что пол вот-вот уйдёт из-под ног. Навстречу шли незнакомые люди. Она обернулась. Жанна пальцами растянула уголки губ, напоминая об обязательной улыбке. Маша закрыла глаза, проклиная судьбу, Юру и условия договора. Внутри её всё дрожало, но, снова распахнув веки, Маша улыбалась. Почти натурально. Излучая счастье.

Остаток дня Маше казалось, что спиной, боковым зрением, всеми фибрами она чувствует пристально следящий, злой, выжидающий взгляд Юры.

«Не дождёшься!» – кипело в ней, и Маша хохотала с девчонками, кокетничала с ребятами из труппы, играя на публику на грани фола. Затаённый протест, как второе дыхание, придавал силы: на вечерних выступлениях Маша гнулась больше, прыгала выше и улыбалась так, будто только что выиграла миллион долларов. И наверное, поэтому зрители завалили её цветами как никогда и дольше других аплодировали Марии Александровой, отбивая ладони.

Только оставшись одна в номере поздно ночью, Маша стёрла вместе с макияжем фальшивую улыбку с лица. В окружении всевозможных букетов Маша сидела на пуфе у туалетного столика, не в силах пошевелиться. Её усталое, горящее от перенапряжения тело могло разлететься на части, если бы к нему кто-то сейчас прикоснулся. В дверь постучали. Мысленно взмолившись о том, чтобы это был не Юра, Маша открыла. Перед ней стояла Ника. Она протянула телефон и сказала:

– Тут тебе Катя звонит. На твой почему-то дозвониться не может…

– Я его потеряла, – промямлила Маша и взяла трубку. – Спасибо, потом занесу в твой номер. Ты же в двадцать первом?

Получив кивок в ответ, Маша захлопнула дверь и снова оказалась в душном, пропитанным запахом цветов номере. Стремясь вернуться к себе настоящей, нажаловаться, возмутиться, выругаться, Маша схватилась за трубку, как за соломинку, что вытащит её из болота.

– Маруся, привет! – Родной низкий голос Кати прозвучал, как спасение. – Что с твоим телефоном?

– Утонул. Катюш! Как же я рада тебя слышать! – выдохнула Маша.

– Ого! Ты даёшь! Ты не занята? Я прям дождаться не могла, когда концерт закончится, – взволнованно бормотала та. – Представь, сидела и на часы смотрела. Смотрела-смотрела, как дурочка…

– Что-то случилось? – обеспокоилась Маша.

– Марусь! Я… Я в больнице… Я беременна.

Маша ахнула:

– Ничего себе! А почему в больнице?

– На репетиции в обморок грохнулась, – продолжала Катя. – Меня на «Скорой» в больницу отвезли… Сама Анка со мной поехала, прикинь? А теперь вот, лежу одна в палате. Я ничего не ела, думала – толстею, а оказалось, бебику уже третий месяц.

– Ого! И что ты думаешь делать? Это Лёнин?

– Лёнин, – подтвердила Катя и, не скрывая радости, выпалила: – Маруся! Ура! Мы женимся! Сегодня вечером он сделал мне предложение!

– Класс.

– Ты не рада?

– Рада, рада, конечно. – Маша попыталась придать голосу более восторженный тон. – Очень рада, Катька! Я просто измотана. Устала ужасно…

– Ну, тогда отдыхай. Я тебе завтра ещё позвоню, хорошо? – Катя счастливо сопела в трубку, как бурундук. – У вас же ещё завтра концерт, и домой – в Москву? А потом отпуск?

– Ага.

– Ура-ура, – пропела Катя. – Жду тебя, как соловей лета, любимая! Пока!

– Целую.

Маша положила трубку и посмотрела на себя в зеркало. Собственное лицо без грима показалось ей маской, унылой резиновой маской. Маша подумала, что её грустная романтическая история всё же имеет счастливый конец – в том разветвлении, где Катя поселилась одна в пустующей квартире напротив Лёни. Может, всё ради этого и было? Её страдания и жертвы? И этот сбивающий с ног водоворот событий нужен был лишь для того, чтобы на свете появился новый человечек – Катин с Лёней малыш.

Жизнь продолжается, и просто надо идти дальше, не оглядываясь.

– Что, Сивка-Бурка? Осталось день простоять да ночь продержаться? – сказала Маша своему отражению и, подмигнув, привычно растянула губы в театральную улыбку: – Они – алле-гоп, а мы – вуаля! Излучаем счастье!