Безлунная ночь разлилась над городом чернильной теменью. С улицы на белые простыни падал лишь рассеянный луч соседского фонаря. Алёша и Маша лежали счастливые, уставшие, разглядывая потолок сияющими глазами, будто на него сквозь крышу мог просочиться свет звёзд. На примятой подушке перепутались одинаково недлинные кудри: золотисто-медвяные с рыжими.

– Как хорошо! – выдохнула Маша.

– Хорошо, – вторил ей Алёша.

Три раза пробили часы, отдаваясь гулким звоном в незаставленном мебелью доме. Маша повернулась на бок и, приподнявшись на одном локте, задумчиво посмотрела на Алёшу:

– Удивительно… – наконец произнесла она.

– Что удивительно? – не понял он.

– Ты снова совсем другой, – ответила Маша и пальцем коснулась его лица: – А ведь я знаю каждую чёрточку: вот эту крошечную родинку на щеке, твой нос – мне так нравится твой нос! Твои брови, шрам слева. И тот шрамик на подбородке, прямо у ямочки. И твои губы.

– Приятно. – Алёша поцеловал её палец, добравшийся до губ.

– Ты такой разный. Сначала был страшно серьёзным, и я тебя чуточку боялась, потом оказалось, что ты умеешь улыбаться, потом… ох… ну, это мы пропустим, – перечисляла Маша, – а потом, в больнице, ты был как ребёнок… разве что с бородой. – Она вдруг хихикнула: – Один раз я её сбрила. Ой, как сердился отец Георгий. Ужас!

– Правда?

– Ага, – кивнула Маша и убрала упавший на глаза локон: – Мне просто страшно-страшно было интересно: какой ты без бороды?

– И какой? – повёл бровью Алёша, не переставая улыбаться.

– Хороший, – вздохнула Маша. – Красивый. И эти ямочки на щеках – они, знаешь, жутко сексуальные.

– Да уж, – саркастически буркнул Алёша. – Лучше не бывает. Перестань меня хвалить.

– А я хочу, – кокетливо склонила набок голову Маша. – И ещё я хочу есть!

– Слушаю и повинуюсь. – Он резко поднялся с кровати и вдруг замер, чуть покачнувшись.

– Ты в порядке? – спросила Маша.

Не оборачиваясь, Алёша сдавленно ответил:

– Да. – И, опершись о подоконник, сделал шаг к компьютерному столику, заставленному угощениями.

Маша тут же оказалась рядом, готовая подставить плечо. Но Алёша повернулся к ней с улыбкой.

– Чего изволите?

«Не болит. Показалось», – успокаиваясь, подумала Маша. Она попыталась пригладить его взъерошенные, как у домовёнка, вихры и потребовала:

– Еду́. Если меня не накормить, я съем всё, включая тебя. В три часа ночи танцовщицы бывают страшно прожорливыми!

– Угу, вот так и верь после этого вашим интервью, – комично сморщил нос Алёша. – Врушки вы.

– И что ты читал?

– Да всё, что в Сети есть про твой любимый «Годдесс».

– Вот как?! – округлила Маша глаза, а в голове закружилось: «И какие выводы сделал? Боже, там столько могли наплести! Наверняка прочёл и про фаната, что бегал за мной из города в город с теми долбаными букетами. А про подарки? Ой, и корпоративы… Что Анка могла рассказать? Надо глянуть».

– Ещё видео смотрел на «Ютубе», – сообщил Алёша. – Клипы, концерты. Только тебя там почему-то мало…

– Ага-а-а! Ты за мной следил! – ткнула Маша в его грудь пальцем.

– И что такого? – Он легонько подтолкнул её: – Ну-ка, марш в кровать. Сейчас будет подано.

Маша крутнулась на носочке и забралась обратно в постель. Он протянул простыню:

– Но если вы, девушка, не прикроетесь, поесть вам не удастся.

Она послушно обернулась в простыню, как в греческую тогу. Алёша с подносом сел напротив. Маша откусила ломтик сыра и заметила:

– Кстати, о концертах. Представляешь, завтра я буду в Краснодаре. Будто круг завершится… Причём это мой первый тур после того, как я вернулась на сцену. Как ни странно, меня перевели в основной состав.

– Разве странно? – пожал плечами Алёша. – Ты же танцуешь лучше всех. Лучше вашей примы. Я видел.

Маша расцвела благодарностью:

– Мне приятно, что так считаешь! Но, знаешь, это несправедливо: ты меня хвалишь, а мне тебя хвалить нельзя.

– Главное, мне можно, – хмыкнул он и впился белыми зубами в громадную красную клубнику.

Маша уже без шуток спросила:

– Алёш, как ты смог пойти так быстро? Я правда хочу знать. Доктора утверждали, что вообще не встанешь… Боже, чего они только не говорили!

– И ты всё равно оставалась со мной… – серьёзно посмотрел в её глаза Алёша и с почтением поцеловал изящную руку: – Спасибо!

– Как иначе? Скажи, тебя возили за границу, да? Какие-то современные методики?

– Нет, – покачал головой он. – Я просто решил, что пойду, и всё. Раз не умер. Для чего-то ж мне дал Господь второй шанс. Стал тренироваться. Если честно, отсюда сильно хотел уйти. Во что бы то ни стало. На своих двоих. Мы с отцом… не очень ладим. Точнее, слово «ладим» вообще не о нас.

– Всё так плохо? – обеспокоилась Маша.

– Давай не будем об этом. Жизнь меняется. Пока меняется к лучшему. Но я не хочу загадывать.

– А может быть, ты изменился? – спросила она. – Помнишь вторую заповедь: возлюби ближнего твоего, как самого себя? Наверное, ты учишься любить себя и не только…

– Ты знаешь заповеди?! – поразился он.

– Ага, – кивнула Маша, – изучила. Я и молитвы некоторые наизусть знаю: за здравие, Отче Наш… Мы же тебя с отцом Георгием вместе выхаживали…

Алёша погрустнел:

– Скучаю по нему.

– Думаю, он по тебе тоже.

– Вряд ли. После моего признания он видеть меня не хочет. Потому и отца в больницу вызвал.

– Это не он. Ты ничего не знаешь? – удивилась Маша.

– А что я должен знать?

– Мне отец Георгий рассказал. И кстати, да, он был очень сердит на тебя. Но кто любит, тот прощает. А он любит, поверь. Так вот, ты же был в розыске, когда ушёл из дома…

– В смысле? – перебил Алёша.

– Отец искал тебя, подал заявление в полицию. Когда твоё имя всплыло в связи с падением, в полиции просто пробили по базе, и обнаружилось, что ты числишься как пропавший без вести подросток.

Алёша запустил пятерню в волосы, у него вырвалось:

– Офигеть…

– У отца Георгия потом были проблемы в епархии из-за всей этой истории. Его даже хотели лишить сана.

– За что?! – вскочил Алёша.

Маша развела руками:

– Ваши православные дела я не очень понимаю. Извини, но мне большинство церковных правил кажутся каким-то пережитком. Мир давно изменился, а в церкви всё осталось, как сто лет назад. Я потому и вела себя так тогда – у кукурузного поля. Идиотская форма протеста против ярлыков.

Алёша будто не слышал её слов, он был поражён:

– Как можно наказывать человека за добро?!

– Видимо, и в религии есть несправедливость. Когда ты пропал, я уехала в Москву, и мы с отцом Георгием больше не созванивались. Но, думаю, он посердился бы и перестал, если бы не твой папа.

– Что ещё отец сотворил? – нахмурился Алёша.

– Пригрозил, что возбудит против батюшки уголовное дело, если тот попробует с тобой общаться. Мол, всё можно представить как похищение – он утверждал, что ты вряд ли добровольно ушёл в скит, потому что ты даже не крещёным был.

– Но меня же можно было спросить! Почему меня никто не спрашивал?!

– Думали, что ты ничего не помнишь. Ты так тщательно скрывал… слишком правдоподобно.

Алёша покраснел и замолчал. Маше стало не по себе – хотелось переменить тему, но она не решалась. Наконец Алёша буркнул:

– М-да… Впрочем, что ещё от моего отца ожидать? Он в этом весь.

– Похоже, тебе с ним трудно.

Алёша криво улыбнулся:

– С этим не поспоришь.

– Жалко, – вздохнула Маша.

– Да ладно, – махнул он рукой. – Проехали. Только теперь всю эту ерунду как-то надо исправить. Извиниться, по крайней мере. Я должен найти батюшку. Я слишком многим ему обязан. – Алёша помолчал немного и добавил: – На самом деле я даже рад, что всё не так, как я думал. Спасибо, что раскрыла мне глаза.

Отчаянно боясь ответа, Маша тихо спросила:

– Ты хочешь вернуться в скит? Быть монахом?

Алёша отрицательно мотнул головой:

– Нет. Я люблю отца Георгия, скучаю, но он был прав – я выбрал не свой путь: монахом быть не хочу.

У Маши отлегло на сердце. Она лукаво заметила:

– Не будь. Я тоже не хочу, чтобы ты был монахом.

Алёша отставил поднос на подоконник и потянулся к ней. Маша посмотрела в его глаза:

– А что ты хочешь?

– Жить. Двигаться. Быть с тобой.

– А петь? Ты можешь петь после трахеостомы?

– Пробую. С апреля начал заниматься. Сначала было похоже на несмазанную телегу, теперь вроде лучше. Зато уж точно заикаться перестал…

– Спой сейчас!

– Смеёшься?

– Тихонечко. Пожа-алуйста. – Маша молитвенно сложила перед собой руки, и простыня опять упала, обнажая тело.

Алёша закрыл лицо ладонями, продолжая подсматривать между пальцами:

– Нет, в таких условиях это совершенно невозможно.

– Ах так?! – возмутилась Маша и соскочила с кровати. – Тогда я ухожу!

– А кто тебя отпустит? – голосом мультяшного монстра произнес Алёша и вернул её на ложе.

Они расхохотались громко, чересчур громко для пустого дома. Со смехом и визгом Маша игриво отбивалась от него, и, наконец, снова сдалась на волю победителя. А потом они заснули, счастливые и беспечные, какими бывают люди только в двадцать лет.

Маша проснулась первой. За окном рассвело. С распирающей сердце, почти материнской нежностью она смотрела на спящего Алёшу, слушала его ровное дыхание. Он сдвинул брови, насупился, потом вздохнул и расслабленно улыбнулся. Сон прозрачной рукой стёр со лба тень пережитого. И теперь красивое лицо, обрамленное светлыми кудрями, с ямочками на разрумянившихся щеках принадлежало не страстному любовнику, не рано повзрослевшему юноше, а милому мальчишке лет шестнадцати. Маша еле сдержалась, чтобы не покрыть Алёшу поцелуями. Но будить его, так сладко спящего, было жалко. Алёша повернулся на другой бок, подмяв под себя простыню. Его спину, бёдра, плечи рассекали шрамы: розовато-белые, недавние, после операций и несколько старых, коричневых. Сколько боли он перенёс! Почему ему одному её досталось так много? Маша осторожно дотронулась кончиками пальцев до уродующих кожу тёмных рубцеватых полосок. Откуда они? Её сердце сжималось, но безграничное уважение, гордость за Алёшу перекрывали жалость в душе. Чего только не пророчили врачи: «шанс, что выживет – один к девяноста девяти», «останется овощем», «зачем тебе взваливать на себя калеку», но Алёша смог сделать себя, построить заново из немощного, искалеченного тела настоящую крепость из мышц. У него хватило духа выбрать жизнь, встать и пойти – не по воле магов и волшебников, а по собственной воле. Склонившись над Алёшей, Маша осторожно поцеловала его кудри и почти беззвучно шепнула: «Люблю тебя».

Она ступила на тёплый паркет и, подобрав с пола вещи, начала одеваться.

– Куда ты? – послышался сонный голос.

Маша обернулась:

– Мне пора.

В серых глазах мелькнул ужас, будто Алёша забыл о том, что она не навсегда здесь, в его комнате. С ним. Он подскочил и, схватив её сзади в охапку, уткнулся носом в рыжие локоны:

– Как же это?!

Маша прижала к щеке его ладонь:

– Я сама не хочу уходить. Но Алёшенька, я должна!

Он развернул её к себе и с тревогой посмотрел в глаза:

– Но мы увидимся снова? Скажи, что увидимся!

Маша поцеловала его в губы:

– Это зависит от тебя. – Она взглянула на часы на стене: – Я не могу опаздывать. Прости.

– Я вызову такси.

Алёша быстро натянул джинсы и футболку. К его негодованию, такси приехало через каких-то пять минут. Он даже не успел вскипятить чай. Алёша хотел поехать вместе с Машей, не понимая, как может снова быть один, но она остановила его:

– Не надо. Не провожай меня дальше. Иначе я не смогу уехать.

Он пылко приник к Машиным губам, и она почувствовала, как дрожат ласкающие её руки. Маша отстранилась и села в такси, сказав на прощание:

– Сделай так, чтобы мы увиделись. Я буду ждать!

Алёша только кивнул, растерянный. Автомобиль тронулся, увозя готовую разреветься Машу по улицам, окаймлённым с обеих сторон особняками и неприступными заборами, которые внезапно перебивались старыми кирпичными домиками в пышных садах. Маша подумала, что не рассказала Алексею и малой толики того, что хотела, не спросила главного, не узнала о нём всего, что чаяла узнать. Грудь сковала тоска. Прошло всего несколько минут, как он выпустил её из своих рук, но Маша уже успела соскучиться. Как прожить целый день без него? Маша сглотнула: и завтра, и послезавтра… Это невозможно!

Она попросила таксиста:

– Остановите, пожалуйста.

– Здесь? – удивился водитель. – Здесь нельзя. После перекрёстка остановлю.

И Маша вдруг поняла – не стоит. Как бы ни хотела… Надо взять себя в руки. Однажды она бросила всё ради Алёши, а он просто исчез. Вдруг снова будет так? Нет, пусть найдет её, пусть постарается. Маша пробормотала:

– Я передумала, езжайте прямо в гостиницу.

В гостиничном номере Маша в спешке побросала в чемодан вещи и забежала в автобус, когда он был уже полон. Коллеги подмигивали ей, кто-то хихикал насчёт «показательных выступлений для папарацци», кто-то просто косо смотрел. Юра зашёл в салон последним и, полоснув по Маше ненавидящим взглядом, стиснул зубы и сел подальше – назад. Ей было всё равно. Голова кружилась. Маше казалось, что она вся пропиталась запахом Алёши, и ей хотелось одного – чтобы запах любимого оставался с ней сегодня, завтра, всегда. Душа рвалась обратно – к Алёше, но Маша уезжала.