– Что же я говорила? – спросила она его после.

– Ты рассказывала мне о мерах. – И Нгенет улыбнулся.

Мун повторяла эти слова, бредя по сине-зеленому подводному миру среди гибких водорослей. Вода сопротивлялась ее продвижению вперед, колыхалась, упруго толкая и обтекая вытянутые руки. То был дар Нгенета – за ответ на его невысказанный вопрос, за подтверждение справедливости его верований. Она узнала наконец, что это такое – принадлежать Морю всем своим существом, слиться с ним, а не балансировать вечно на узкой тропке между небом и простором вод, на тонкой бечевке, натянутой между мирами – над пропастью.

Она слушала ритмичный бодрящий шелест вслед за каждым своим вздохом; теплый, чуть спертый воздух питал ее легкие через специальный клапан. Бездонные глубины, простиравшиеся перед ней, были скрыты полупрозрачными занавесями из взвешенных песчинок. А здесь, бродя по мелководью, она могла видеть все достаточно далеко и отчетливо – видеть, как прекрасны в своем движении ее друзья меры и Силки, как красиво обтекает вода их гибкие тела, словно обнимая невидимыми руками.

– Так вот почему вы поете! – Голос Мун долетел до меров в облачке смеха через микрофон, сунутый в рот; голос был почти не искажен, хотя для них он так или иначе значил не больше, чем просто пузырьки воздуха. Потому что вы не можете удержать в себе свою радость. Между вдохами и выдохами она постоянно слышала пение меров – песни сирен, известные ей прежде только по сказкам: многоголосие пересвистов, стонов, звонов, похожих на колокольчики, вздохов и рыданий, печальных и словно свидетельствующих об одиночестве. Их пение порой продолжалось часами – то были самые настоящие песни, совершенно определенные по форме, которые могли исполняться без конца своими не имеющими возраста создателями и оставались неизменными в веках.

Мун не слишком хорошо умела отличить одну песню от другой из-за их чрезмерной сложности и не знала точно, имеют ли песни меров такое же значение, что и человеческие… Она просто решила считать, что это так.

Вынырнув тогда из Транса, она обнаружила, что Нгенет крепко держит ее за руки и чрезвычайно взволнован. Увидев, что она снова пришла в себя, он поднес ее руки к губам и поцеловал их.

– Я верил… Я всегда верил, надеялся, молился… – голос у него дрожал. – Но я никогда бы не осмелился задать тебе такой вопрос. Это правда, Мун. И теперь я не знаю, смеяться мне или плакать!

– Что… что такое? – Она стряхивала с себя путы Транса.

– Меры, Мун, меры…

…Разумные млекопитающие, использующие для дыхания кислород и обитающие в водной среде. Искусственно созданная форма организма-носителя для вирусоидного фактора долгожительства… спецкласс IV… Биологические спецификации Старой Империи были бесконечны, но для Мун практически бессмысленны. Однако Нгенет своим вопросом заставил ее выслушать и запомнить все мельчайшие детали, которые теперь были словно выжжены в его памяти; словно каждое произнесенное Мун слово имело острые режущие края…

Разумные млекопитающие… разумные…

Мун почувствовала, что Силки, обвив ее руки щупальцами, тащит ее куда-то вверх над кувыркающимися, танцующими мерами, застигнув ее, размечтавшуюся, врасплох. Она видела над головой просвеченную солнцем поверхность моря, а внизу – испещренное тенями песчаное дно, по которому ползали морские раки. Вокруг кипела жизнь – отдельные существа или целые их стаи и колонии, знакомые ей и неизвестные, охотники и жертвы… Она свободно странствовала меж ними, всегда сопровождаемая мерами, – это была их законная, доставшаяся им от предков территория, здесь они мало кому были угрозой и сами никого не боялись… Никого и ничего – кроме Охоты.

Потрясенная, она без конца спрашивала Миро, как инопланетяне могут оправдать добычу «живой воды», зная, что меры – не просто животные.

– Они ведь непременно должны знать об этом, раз об этом знают предсказатели!

– Люди слишком часто обращаются друг с другом, как скоты. Ну а если они и в зеркале не могут разглядеть разумное существо, нет ничего удивительного в том, что с негуманоидами они обращаются хуже, чем с людьми. – Нгенет посмотрел на Силки и задумчиво оперся на перила причала, глядя, как набегают и отступают волны. – И даже если бы меры были всего лишь животными, какое право имеют люди убивать их только ради собственного тщеславия? Меры синтезированы генетически. Они, должно быть, предназначались для исключительно сложных специальных экспериментов; однако Старая Империя потерпела крах, не успев, видимо, обобщить и систематизировать данные о возможности «доброкачественного инфицирования», полученные в результате работы с мерами, и создать безупречный способ практически бесконечного удлинения человеческой жизни до практически вечной. Убийство меров ради «живой воды» было порождено тем хаосом, который воцарился вместе с концом Империи, и тех, кто сумел завладеть средством для получения бессмертия, совершенно не заботило, сколькими жизнями это средство оплачено. Правда о мерах скорее всего была похоронена вполне сознательно тысячелетия тому назад, когда Тиамат была открыта как бы вновь и присоединена к Гегемонии. Так что теперь нашим правителям приходится беспокоиться лишь о том, сколько заплатить за конкретную порцию живой воды…

– Но… зачем Старая Империя вообще сделала меров разумными?

– Не знаю. И ты не знаешь. – Нгенет сокрушенно покачал головой. – Причина несомненно была, но какая? Я знаю только, что разум дан мерам не для того, чтобы их убивали во время Королевской Охоты! – И он рассказал Мун, почему стал пользоваться услугами контрабандистов и помогать им, и как до него точно так же поступал его отец, и отец его отца, и как это стало их семейной традицией, которую установил еще их дальний предок, родившийся не на Тиамат, но возлюбивший меров так сально, как любят только родных детей, и сделавший свои здешние владения убежищем для них. Его потомки, не удовлетворившись пассивной ролью спасателей, начали активную тайную борьбу против охоты на меров, используя и устные предупреждения, и диверсии, и саботаж – пока… – В тот день, когда легавые напали на вас с Элсевиер, в нашей организации была пробита серьезная брешь. – Нгенет хмуро уставился на север.

Но теперь, истерзав за очередные полтораста лет Тиамат, инопланетяне должны были вот-вот покинуть планету; заканчивалась очередная эра несправедливости, с которой Нгенет и его сподвижники не уставали бороться. Почти заканчивалась… и почти уже вернулось время упадка и невежества, очередная пробуксовка колеса бесконечных тщетных усилий. Но, по крайней мере, островитяне могли обеспечить мерам относительно безопасную жизнь на какой-то период времени, достаточный для увеличения их численности, ибо меры размножались чрезвычайно медленно, словно с трудом исправляли то тайное зло, которое совершили с ними их же собственные создатели.

Однако само по себе время ничего для меров не значило, словно не укладываясь ни в одну концепцию, которую можно было бы применить к их системе мировосприятия. В условиях безопасности меры жили сотни, возможно даже тысячи лет. В их разум была заложена совсем иная система ценностей: жить мгновением, восхищаться каждым сверкающим эфемерным пузырьком воздуха, бесконечно созидать ради бесконечной жизни… У них не было ни нужды, ни причин создавать нетленные артефакты; такими памятниками служили им песня, танец, любое краткое деяние. Так живут цветы, созданные более прекрасными, чем остальная живая природа, именно в силу своей недолговечности. Вещность, осязаемость для меров не имели значения; казалось, сама материя для них значила столь же мало, как и время. По человеческим меркам жизни их были поистине бесконечны, и они относились к жизни гедонистически, отдаваясь чувственным наслаждениям – скольжению в глубинах вод, в теплых и холодных струях, подхваченные водоворотом или едва шевелясь в стоячей воде; ошеломляющему воздействию воздушной среды, столь не похожей на водную; текучему жару желания и ласковой тяжести уснувшего на груди малыша…

Мун мало что могла сказать им или спросить у них с помощью слов, если бы даже нашелся переводчик, способный преодолеть барьер этого непонимания. И все же, каждый день погружаясь в море в своем герметичном и теплом костюме для подводного плавания, она постепенно начинала ощущать, как растворяется корка, сковывавшая ее человеческий разум, ее систему ценностей и целей. Она могла теперь порой совершенно забыть о прошлом и ненадежном будущем, позволяя мгновению стать вечностью, а будущему раствориться в пене морской. Она часто видела ту самку, которая некогда стала для нее приемной матерью и теперь всегда радостно плыла ей навстречу; знала их всех – как своих друзей, как своих родных, как свою семью, любимых людей, – и чувствовала, что сама стала частью их не имеющего временных границ мира… Аккуратно, осторожно начала она вплетать и свой голос в гармонию их песен…

Силки сзади обвил ее щупальцами, пытаясь перекрыть подачу кислорода из баллона…

– Силки, несносный! – Сердитого протеста не получилось – она не могла разжать зубы, иначе Силки вытащил бы загубник у нее изо рта. Мун подняла руки, не давая ему добраться до клапана подачи кислорода, и уже подняла неловко ногу, готовясь как следует его пнуть и отогнать прочь, и тут вдруг поняла, что с нею рядом дерутся два одинаковых с виду диллипа. Один из них ножом обрубает щупальца настоящего Силки, впиваясь в него зубами, словно морской змей. Мун пинками попыталась отогнать его, но он уже успел вонзить нож в тело Силки, и целое облако крови поднялось над его плечом.

Она подхватила Силки на руки, пытаясь отплыть с ним подальше от убийцы, но спокойные прежде воды вдруг закипели от множества тел – это меры из ближней колонии все разом бросились в море, охваченные паникой. Они толпились вокруг Мун, теснили ее, шлепали ластами, ударяли головами, качались и невольно ранили друг друга. Она в ужасе прижала к себе бессильные вздрагивающие щупальца Силки, пытаясь вынырнуть на поверхность. Но светлеющая вода над ней вдруг потемнела от упавшей откуда-то сверху тяжелой сети, а потом стал отчетливо виден и силуэт судна-катамарана. Множество существ, которые были очень похожи на Силки и в то же время удивительным образом отличались от него, направляли сеть прямо на Мун, и сеть потащила ее вниз, в глубину… Королевская Охота! Нет, это невозможно, только не здесь!..

Однако бессмысленно было отрицать это; невозможное уже схватило ее за горло, и меры вокруг нее сходили с ума от боли и потери ориентации, вызванной стрельбой из чужеземного акустического оружия. Все они безусловно погибнут…

Она отпустила Силки, стараясь держаться к нему поближе, и увидела, как он кивнул и просунул свои щупальца сквозь ячейки сети. Тогда она вытащила нож из ножен и начала изо всех сил яростно рвать, кромсать проклятую сеть, и вскоре прорубила в ней дыру, вполне достаточную, чтобы меры могли ускользнуть от охотников.

Она выбралась из сети, таща Силки за собой, в то самое мгновение, когда сеть снова пошла вниз. Мун цеплялась за край дыры, старательно расширяя ее ножом, и кричала:

«Сюда! Сюда! Выходите, выходите, уплывайте!», надеясь перекричать дикую какофонию звуков, издаваемых охваченными паникой мерами, и сама почти рыдая от бессильной ярости. Но паника эта оказалась неподвластной ясному мышлению, и те немногие из меров, кто неуверенно выбрался наружу, были всего лишь вытолкнуты остальными, копошившимися в сетях. Мун поискала среди них свою приемную мать, но не нашла, и начала снова рубить сеть, расширяя дыру, громко ругаясь и задыхаясь. Но меры тонули, беспомощные, не желающие сопротивляться своим убийцам, и она, Мун, не могла спасти их…

Силки висел, неуклюже уцепившись за сеть с нею рядом, измученный акустическими ударами, израненный. Она вдруг заметила, что к нему устремились двое охотников-диллипов, что они уже опутали его своими щупальцами и пытаются оторвать от сети…

Чьи-то щупальца обхватили и ей залепили глаза, вырвали нож из рук, когда она попыталась повернуться к нападающему лицом. Как извивающиеся змеи, щупальца скользнули по ее маске, отыскали загубник и вырвали его изо рта. Ледяная вода хлынула в отверстие, но ужас, только придал Мун сил. Она яростно сопротивлялась, однако Гончие были сильнее…

И лишь когда ее голова показалась над водой, а разрывающиеся легкие глотнули наконец воздуха – она никак не могла надышаться! – она догадалась, что Гончие вовсе не собирались топить ее, что ее они «отложили на потом»…

Она споткнулась, запутавшись ластами в водорослях, и, смахнув с глаз яростные слезы, увидела, как море бьется о берег, который оказался совсем близко. Две Гончие схватили ее и выволокли из воды, швырнув прямо на камни. Здесь прежде было лежбище меров. Теперь оно было совершенно пустынно. Она лежала ничком, кашляя и задыхаясь. Потом услышала, как рядом с ней шлепнулось еще чье-то тело; это был полумертвый Силки. Она на локтях подползла к нему, пытаясь рассмотреть его рану, но понять ничего не смогла, лишь слабо пожала ближайшее щупальце.

Собравшись с силами, Мун села; воздух все еще с трудом проходил в измученное удушьем горло. Она стащила свою грязную маску, и в лицо ей ударил резкий ледяной ветер. Через несколько минут рядом с ними из воды вынырнуло сразу несколько Гончих, они тащили тела мертвых меров. Мун в бессильной ярости ударила кулаком по камням, тихо плача, но не о себе – о мерах.

Неподалеку она заметила вдруг какого-то человека в черном плаще и маске с рогами, похожего на некое тотемное существо. Он наблюдал за работой Гончих, потом махнул рукой, и до нее долетел его безжизненный тихий голос, заглушаемый ветром, – голос был человеческий. Первых меров уже заволокли на прибрежные скалы; блеснули ножи, и кровь залила мягкий, пушистый мех, стекая в подставленную посудину. А потом, когда изящество, радость, красота меров и сама их жизнь были уничтожены, Гончие бросили тела на берегу, словно приглашая стервятников собираться на пир.

Слезы заливали Мун глаза, не хотелось смотреть да этот ужас. Тошнота поднималась к горлу, в сердце кипела жгучая ненависть. Мун стиснула тяжелый камень, потом поднялась на колени. Рядом с ней Силки тоже рывком приподнялся и встал на ноги, опираясь на ее плечо. Мун слышала, как он что-то сказал, но не разобрала слов, хотя и без слов почувствовала ту смертельно глубокую рану, которую ему нанесли прямо в сердце, убив его лучших друзей. Силки, спотыкаясь, сделал несколько шагов вперед, по направлению к человеку в черном и собравшимся вокруг него Гончим.

– Силки… – Мун с огромным трудом тоже встала на ноги, по-прежнему сжимая в руке камень, и двинулась за ним следом.

Человек в черном даже не взглянул в их сторону.

– Остановите их. – Он равнодушно махнул рукой, и трое Гончих оторвались от стаи, чтобы преградить Силки путь. Последовал взрыв непонятных шипящих звуков, потом Мун увидела, что они дерутся. Щупальца свистели, нанося удары по головам, по перламутровым глазам, потом снова блеснул нож…

– Нет! Силки! – Она бросилась к нему. Один из охотников бросился на нее сбоку – как раз в тот момент, когда зазубренный нож вонзился в тело Силки. Она вскрикнула так, словно ножом ударили ее. Силки упал точно подкошенный. Человек в черном обернулся, услышав ее крик, и тут она изо всех сил ударила камнем напавшего на нее убийцу и сбила его с ног. На нее тут же набросились остальные; несмотря на ее отчаянное сопротивление, они повязали ее своими щупальцами по рукам и ногам, а тот, кого она ударила, поднялся, обливаясь кровью, и сорвал с нее капюшон костюма, обнажая горло. Волосы рассыпались у Мун по плечам; в них тут же запутались щупальца, оттягивающие ее голову назад.

– Остановитесь! – Кто это? Но понять она не успела – перед глазами замелькали, как в калейдоскопе, белые облака и синее небо над головой, и нож, совсем близко от ее горла…

Внезапно кто-то мощным рывком высвободил ее из смертельных объятий Гончих и рывком швырнул на землю.

– Убирайтесь! Оставьте ее! Вы что, с ума посходили, черт бы вас побрал! – Тяжелые башмаки человека в черном и его широко расставленные ноги как бы отгородили ее от Гончих; она спряталась за ним, словно за деревом, защищающим ее от ураганного ветра. Потом подняла глаза выше и увидела лишь незнакомый черный силуэт на фоне пустынного каменистого берега. – …Это ведь сивилла! Вы что, хотите, чтоб меня прокляли? Оставьте ее в покое и уберите этот нож к чертовой матери! – Он повелительным жестом отогнал их, они повиновались, а он присел возле Мун на корточки.

Она с трудом приподнялась, чувствуя бесконечную усталость; кровь теплым ручейком стекала в ложбинку у горла, где изображен был трилистник, впитывалась в воротник рубашки, текла между грудями.

Человек в черном… мужчина, спрятавший свое лицо под маской… Она видела только, как в прорезях поблескивают его глаза; глаза были серо-зеленые. Он неуверенно потянулся рукой в перчатке к ее горлу. Она испуганно шарахнулась, но он всего лишь стер кровь, открывая взору трилистник, и вздрогнул. Потом как-то лихорадочно начал вытирать перчатку о гальку.

– Боги! Неужели я схожу с ума? – Он озирался, словно в поисках подтверждения собственной догадки. – Нет, ты не настоящая… Ты не можешь быть настоящей! Кто ты такая? – Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе; потом отпустил, мазнув перчаткой по щеке, по волосам – словно коротко погладил. – Не она… Кто же ты? – Это звучало почти как мольба.

Она поднесла руку к горлу, где боль уже обозначила глубокий порез от уха до уха и от подбородка до грудины, пытаясь скрыть от него свою рану, свой трилистник…

– Я Мун, – прошептала она, не совсем понимая, зачем называет свое имя, но благодарная за то, что у нее хватило сил это имя выговорить. – Сивилла… – Ее голос окреп. – Да, я сивилла! И я утверждаю, что ты совершил убийство. Ты не имел права охотиться здесь. Это убийство: погибли мыслящие, разумные существа! Никто не имеет на это права! – Она старалась не смотреть на залитый кровью берег. – Это убийство, убийство!

Его глаза постепенно стали зелеными и холодными, как изумруды.

– Заткнись, черт бы тебя побрал!.. – Но почему-то он никак не мог оторвать глаз от ее лица; в глазах был мучительный вопрос. – Будь ты проклята! Что ты здесь делаешь? Как ты могла попасть сюда! Да еще во время… Ведь ты меня бросила… Я мог бы убить тебя за это! – Он покачал головой, стараясь не смотреть на нее, точно выплевывая невнятные горькие слова.

– Да! Да! Убей и меня тоже, убийца меров, убийца сивилл, трус, и будь ты проклят! – Она резким движением подставила ему свое горло. – Пролей и мою кровь – пусть она падет на тебя проклятием сивилл! – Мун своими окровавленными пальцами пыталась дотянуться до него, испачкать его своей кровью…

Но рука ее вдруг ослабела и бессильно упала вниз: она разглядела медаль, поблескивавшую поверх его черного костюма, – знак Гегемонии, ту самую медаль которую она привыкла видеть с детства… Ее рука снова поднялась и коснулась медали; человек в черном не препятствовал ей. Медленно, очень медленно она подняла глаза, понимая, что через мгновение узнает…

– Нет! – Его кулак ударил без предупреждения, и Мун снова провалилась во тьму.