Я не могу торжествовать, что спасла Ливию и этим разрушила планы Коменданта. Маркус знает, что я могу делать. Обнаружив меня, он почти ничего не сказал, но я подозреваю, что он непременно использует свое знание. Это лишь вопрос времени.

Но хуже всего то, что всего через несколько дней по прибытии в Антиум я узнала, что Керис удалось вырваться на свободу.

– Отцы патрицианских кланов нашли в законе чертову дырку, – Маркус расхаживает по своему кабинету, попирая сапогами обломки стола, который он разломал в приступе ярости. – Запрещено держать в заключении дольше недели главу патрицианского клана без согласия двух третей остальных отцов кланов!

– Но она же не Мать клана Витурия!

– На момент, когда ты ее посадила, она ею была, – отвечает Маркус. – И этот бред подтвержден законом.

– Из-за нее в Навиуме погибли тысячи человек.

– О небеса, какая же ты тупая, – рычит Маркус. – Навиум отсюда в тысяче лиг. Тамошние патриции и торговцы ничем не могут нам помочь оттуда! Им даже не удалось удержать ее в заключении! Ее союзники в Антиуме уже распространяют слухи, что ее вины в произошедшем нет! Какая досада, что я не могу отрубить все эти болтливые языки вместе с головами, – он склоняет голову набок, будто прислушивается. – Отрубишь одну голову – на ее месте вырастет дюжина новых, да, не говори мне, я знаю, знаю…

О небеса. Он опять говорит с призраком своего брата. Я хочу, чтобы это поскорее прекратилось. Потихоньку отхожу в дверям, надеясь выскользнуть и прикрыть за собой дверь. Снаружи меня ждет Харпер, который с тревогой слушает бормотание Маркуса из кабинета.

– Не позднее, чем через две недели, Керис будет здесь, – говорю я, когда мы выходим наружу, на полуденный свет солнца. – И после времени, проведенного взаперти, она разъярена и еще более опасна. А Маркус при этом проводит время в разговорах с призраком своего брата, Харпер. Когда Керис узнает об этом, то постарается использовать в своих целях. Пошли весточку Дексу. – Мой друг остался в Навиуме, чтобы руководить восстановлением разрушенных кварталов. – Попроси его следить за ней. И скажи, что он нужен мне здесь – как можно скорее.

Через час Харпер находит меня в моем кабинете. В ожидании его я меряю комнату шагами. Вместе мы садимся за работу.

– Плебеи относятся к Керис с подозрением из-за того, что случилось в Навиуме, – говорю я. – Теперь наша задача – разрушить доверие патрициев к ней.

– Нужно извлечь пользу из ее характера и биографии, – говорит Харпер. – Большинство патрициев – настоящие снобы. Никто из ее союзников не знает, что отец Элиаса был плебеем. Нужно распространить информацию об этом.

– Этого недостаточно, – говорю я. – Дело очень уж давнее, и Элиас к тому же мертв. Но… – я размышляю. – Хочется использовать что-то, что мы о ней не знаем. Есть у нее секреты? Например, эта ее татуировка – она тебе что-нибудь о ней говорила, когда вы работали вместе?

Харпер качает головой.

– Мне известно только то, что татуировка появилась у нее почти двадцать лет назад. Примерно через год после того, как она подбросила Элиаса кочевникам в пустыне. Тогда она жила в Дельфиниуме.

– Я видела эту татуировку, когда была в Навиуме, – говорю я. – Не всю, только несколько букв. Буквы ВСЕ. Может быть, это чьи-то инициалы?

– Нет, это начало девиза ее клана, – отвечает Харпер. – «Всегда побеждать».

Да, конечно!

– Надо посмотреть реестр умерших в Дельфиниуме, – говорю я. – В Империи не так много татуировщиков. Узнай, умер ли кто-нибудь из них в Дельфиниуме примерно в это время. Чтобы сделать татуировку, ей пришлось раздеться, а она никогда не оставила бы в живых того, кто видел ее нагой.

Стук в дверь отвлекает меня от планирования. На пороге появляется светловолосый капрал из плебеев и лихо салютует мне.

– Позвольте доложить, я капрал Фаврус, принес рапорт из гарнизона, – взглянув на мое мрачное лицо, он поспешно продолжает: – Вы приказывали доставить вам рапорты из всех северных гарнизонов за последний месяц, сэр.

Да, теперь я вспоминаю. Карконы в районе Тиборума вели себя слишком уж тихо, и я хотела узнать, что они замышляют.

– Подожди снаружи.

– Я могу принять рапорт, – говорит Авитас. – К тебе там целая очередь с докладами о более важных вещах, о союзниках и врагах Маркуса. Появиться сейчас во дворе для небольшой тренировки – не самая плохая идея. Возьми свой боевой молот, напомни им, кто ты такая.

Я хочу сказать ему, что слишком устала для тренировок, но тут вспоминаю слова, которые однажды сказал Квин своему внуку Элиасу: «Когда ты чувствуешь себя слабым, обращайся к полю боя. В битве ты найдешь силу и вернешь свою доблесть».

– Да, пожалуй, небольшая тренировка мне не помешает, – говорю я. – А еще мне нужны разведданные. Харпер, ты единственный, кому я могу это доверить! Сделай это быстро! Когда сюда прибудет Керис, все станет куда сложнее.

Авитас выходит, мгновение спустя входит Фаврус и начинает, запинаясь, отчитываться передо мной о положении дел с карконами.

– Они по большей части удалились в свои горы, Сорокопут. Было несколько спонтанных столкновений, но более ничего необычного. Из Тиборума слышно лишь о паре небольших набегов на предместья города.

– Подробности, – приказываю я, хотя едва слушаю его. Мой мозг занят сразу десятком куда более важных задач.

Он отвечает не сразу. Я поднимаю на него глаза как раз вовремя, чтобы отметить беспокойный взгляд в сторону, прежде чем он начинает описывать стычки в обычной терминологии – сколько погибло наших, сколько убито врагов, сколько было нападавших…

– Капрал Фаврус, – я привыкла к более детальным отчетам. – Вы можете мне рассказать, какие оборонные меры были приняты, что оказалось эффективным, а что не сработало?

– Я не подумал, что это может быть важным, Сорокопут… Командир гарнизона сказал, что застрельщики не имеют значения…

– Все, что имеет отношение к нашим врагам, имеет значение, – отрезаю я. Мне ненавистна мысль, что придется доложить центуриону об оплошности этого парня, но он, в конце концов, Маска и Черный гвардеец. Он должен лучше знать свои обязанности. – Если мы чего-то не знаем о карконах, это может стать причиной нашего поражения. Скажем, мы все считали, что они мирно сидят вокруг костров и отправляют свои нечестивые обряды под руководством колдунов. А они в это время переживали голод и войны, которые вынудили их собрать огромный флот и отправиться опустошать наш главный портовой город.

Фарвус, ужасно бледный, коротко кивает.

– Прости, Сорокопут. Конечно. Я сейчас же отправлюсь уточнить детали о застрельщиках.

Я понимаю, что он просто мечтает уйти, но инстинкт велит мне задержать его. В нем есть что-то странное. Я достаточно времени пробыла Маской, чтобы научиться слушать свой внутренний голос, когда он меня о чем-то предупреждает.

Я внимательно оглядываю капрала, который остается каменно-неподвижным, только по вискам его катится пот. Странно, учитывая тот факт, что в моем кабинете достаточно прохладно.

– Свободен, – я машу рукой, позволяя ему идти и притворяясь, что не заметила его волнения. Я все еще размышляю о нем по дороге на тренировочный двор. Гвардейцы уступают мне дорогу, смотрят настороженно. Я выхватываю молот из перевязи и предлагаю кому-нибудь бросить мне вызов. Один из Масок – парень из патрицианской семьи, из клана Раллия, который служил здесь задолго до моего прибытия – принимает мой вызов, и я заставляю себя на время забыть о рапорте Фавруса. Пара хороших тренировочных боев, и, возможно, ответ сам придет ко мне.

Я так давно не тренировалась! Так что почти успела забыть, как прочищает мозги хороший бой, когда во всем мире остаешься только ты и твой противник. Я забыла, как приятно сражаться с теми, кто умеет это делать: с Масками, верными, искренними и хорошо обученными, закаленными уроками выживания в Блэклифе. Я быстро беру верх над патрицием и с удовольствием принимаю благодарность за хороший бой от побежденного. Через час на дворе собирается еще несколько человек – посмотреть, как мы тренируемся. Еще два противника, и больше никто не рискует бросить мне вызов.

Однако мне не дает покоя капрал Фаврус. Я все еще думаю о его странном поведении, когда ко мне через двор подходит гвардеец по имени Алистар. Это один из друзей Харпера, плебей, который прослужил здесь, в Антиуме, уже лет двенадцать. Хороший человек и верный, как говорит Декс.

– Алистар, – капитан останавливается передо мной, удивленный. Я еще никогда лично к нему не обращалась, он не знал, что мне известно его имя. – Ты знаешь капрала Фавруса?

– Конечно, Кровавый Сорокопут. Он новичок в Черной гвардии. Его перевели к нам из Серры. Тихий немногословный солдат.

– Проследи за ним, – приказываю я. – Я хочу знать о нем больше. Ни одна деталь не будет лишней. Особое внимание обрати на его связи с северными гарнизонами. Он упомянул тут карконских застрельщиков, но… – Я подозрительно качаю головой. – Я уверена, он чего-то не договаривает.

Алистар отбывает исполнять мой приказ, а я нахожу у себя в кабинете личное дело капрала Фавруса времен прошлого Кровавого Сорокопута. Меня удивляет факт, что, похоже, в лице капрала я нашла самого скучного солдата, когда-либо служившего в Черной гвардии. Сказать о нем решительно нечего. И тут моя дверь распахивается, и вваливается Сильвио Раллиус. Его темная кожа кажется серой от волнения.

– Кровавый Сорокопут, командир, – выдыхает он, – прошу тебя, скорее идем во дворец. Император – у него там что-то вроде припадка – он бился и кричал на кого-то, кого никто другой не может видеть. А потом он отправился в покои Императрицы.

Ливия! Я бросаюсь бежать, не тратя слов. Когда я добираюсь до покоев своей сестры, где в дверях стоит на страже Фарис, то едва могу дышать.

– Император там, внутри, – говорит Фарис сдавленным голосом. – Сорокопут, у него не припадок, он просто… просто…

– Ты на грани предательства, лейтенант Канделан, – обрываю его я. Небеса, он что, не знает, какое наказание полагается за подобные речи? Другие стражники могут его услышать, передать его слова врагам Маркуса. А еще во дворце есть рабы-книжники, которые могут быть подкуплены Комендантом… И что тогда будет с Ливией? – Все императоры порой бывают… слишком возбуждены. Ты просто не знаешь, какова тяжесть короны. И никогда не поймешь этого. Власть Императора – тяжкое бремя.

Небеса, что за чушь я несу! Но как Сорокопут я обязана всегда выступать на стороне Императора.

По крайней мере до тех пор, пока я его не убью.

Едва я вхожу, на меня обрушивается боль Ливии. Я чувствую ее страдание, ее горечь. А подо всем этим – биение быстрого маленького сердечка ребенка, который, к счастью, не знает, что за чудовище сидит рядом с кроватью его матери.

Лицо у моей сестры мертвенно-белое, она прижимает одну руку к животу. Маркус, вытянув ноги, сидит на кресле рядом с ней и ласково, как влюбленный, гладит ее по другой, свободной руке.

Но я тут же понимаю, почему рука Ливии выглядит так странно. Она лежит под неправильным углом, потому что Маркус только что сломал ее.

Император поднимает на меня свои желтые глаза.

– Давай-ка, исцели ее, Кровавый Сорокопут, – приглашает он. – Хочу посмотреть, как ты это делаешь.

Я не трачу времени на раздумья о том, как сильно я ненавижу этого человека. Просто быстро начинаю петь песнь Ливии, не в силах больше выносить ее боль. Ее кости соединяются, срастаются, снова становясь целыми и здоровыми.

– Интересный трюк, – мертвым голосом говорит Маркус. – А на тебе самой он сработает? Например, если я потребую дать мне твой боевой молот и переломаю тебе колени, ты сможешь сама себя исцелить?

– Нет, – спокойно отвечаю я, хотя внутри у меня все горит от омерзения. – Себя саму я исцелить не могу.

Он грустно качает головой.

– А если я переломаю колени ей, ты сможешь ее починить своей песней?

Я в ужасе смотрю на него.

– Отвечай мне на вопрос, Сорокопут. Иначе я сломаю ей и вторую руку.

– Да, – отвечаю я сквозь зубы. – Да, я смогу ее исцелить. Но она – мать твоего ребенка…

– Она – патрицианская шлюха, которую ты мне подсунула в обмен на твою никчемную жизнь, – цедит Маркус сквозь зубы. – Единственное, зачем она нужна – это чтобы выносить моего наследника. А когда он наконец родится, я вышвырну ее… я ее… – Маркус так стремительно бледнеет, что становится страшно. Он издает полукрик, полурев, сжимает кулаки так, что ногти вонзаются в ладони. Я оглядываюсь на дверь, ожидая, что Раллиус и Фарис вот-вот ворвутся на помощь своему Императору, с которым все так плохо.

Но они не врываются. Возможно потому, что надеются – плохо ему из-за меня.

– Хватит! – кричит он, но обращается не ко мне и не к Ливии. – Ты же сам сказал мне это сделать! Это все ты! – Он хватается за голову и издает животный крик боли.

– Исцели вот это, – он хватает меня за руку, едва не ломая мне пальцы, и прижимает ее к своей голове. – Исцели меня!

– Я… я не…

– Исцели меня! Или, клянусь небесами, когда срок приблизится, я вырежу своего ребенка из брюха твоей сестры, пока она будет еще жива! – Он хватает меня и за левую руку, и прижимает ее к другому своему виску, так вцепляясь в мои запястья, что я стону от боли. – Исцели меня сейчас же.

– Сядьте, – никогда в жизни я так не желала кого-нибудь убить. Я на миг задумываюсь, можно ли использовать мою целительную силу для убийства. Могла бы я песней раздавить его кости внутри тела? Остановить его сердце?

Небеса, я не имею понятия о том, как лечить безумие. Как исцелить человека от галлюцинаций? И только ли галлюцинации его мучают? Где находится болезнь? У него в сердце или в голове?

Все, что я могу сделать – это начать искать его песню. Сначала я дотягиваюсь до его сердца, но оно кажется совершенно здоровым, бьется равномерно, такое сердце может биться еще много лет. Я исследую разум и наконец вхожу в его душу. Это ощущается так, будто я ступила в отравленное болото. Тьма. Боль. Гнев. И всепожирающая пустота. Я невольно вспоминаю Кухарку, но ее внутренняя темнота иная. Она ощущалась как ничто, а то, что живет в Маркусе, пульсирует болью.

Я пытаюсь очистить его разум от этой боли и ярости, но у меня ничего не получается. Я могу только поймать отблеск чего-то очень знакомого: истаявший облик, желтые глаза, темные волосы, печальное лицо. Он мог бы стать куда более великим, чем он есть, если бы только послушал меня. Закариас?

Эти слова кто-то будто прошептал мне на ухо, но я не знаю, кто именно. Небеса, во что я позволила себя втянуть? Помоги мне, беззвучно кричу я, не зная сама, к кому обращаюсь. Может быть, к отцу. Или к маме. Я не знаю, что мне делать.

– Прекрати.

Это не просьба, а приказ, и при звуке этого голоса даже Маркус удивленно оборачивается. Такой голос нельзя игнорировать даже главе Империи Меченосцев.

Посреди комнаты стоит Князь Тьмы. Окна закрыты, дверь тоже. Выражение ужаса на лице Ливии говорит мне, что она тоже никак не причастна к появлению здесь джинна.

– Она не может исцелить тебя, Император, – говорит Князь Тьмы непререкаемым тоном. – От твоего страдания нет исцеления. Потому что призрак твоего брата реален. Пока ты не подчинишься его воле, он будет тебя преследовать.

– Ты… – Впервые за долгие годы лицо Маркуса выражает что-то отличное от злобы и ненависти. Он выглядит перепуганным. – Так ты знал! Зак сказал, что в твоих глазах он увидел будущее. Посмотри на меня. Посмотри теперь на меня! И скажи мне, какой будет моя смерть.

– Я не покажу тебе твоей смерти, – говорит Князь Тьмы. – Я покажу тебе только самые темные моменты твоего будущего. Твой брат тоже видел такие моменты своей жизни. Скоро ты встретишься с худшим, чего только можно ожидать, Император. Оставь в покое Сорокопута. Оставь императрицу. Займись наконец своей Империей, иначе выйдет, что твой брат погиб понапрасну.

Маркус пятится от Князя Тьмы к двери и бросает на меня взгляд, полный ненависти. Этого взгляда достаточно, чтобы я поняла – со мной он еще не закончил. Пошатываясь, Маркус переступает порог и закрывает за собой дверь.

Я оборачиваюсь к Князю Тьмы, все еще дрожа от того, что видела в душе Маркуса. На губах моих дрожит все тот же вопрос: «Что за игру ты ведешь со мной?» Но я не должна его задавать.

– Это не игра, Кровавый Сорокопут, – отвечает джинн на незаданный вопрос. – Это нечто противоположное. Ты скоро все поймешь.