Способность удивляться

На следующее утро после запуска немецкоязычной версии HuffPost в Германии в октябре 2013 года я ехала в машине из центра Мюнхена, направляясь в аэропорт. Шел дождь, и все вокруг мерцало, как в сказке. Все здания и деревья выглядели словно окутанные чудесной вуалью. А когда я приехала на место – все, с кем бы я ни разговаривала, как один жаловались на дождь. Погода вокруг нас была одна и та же, но ощущали мы ее по-разному.

Чудеса – это не только то, что мы видим. То прекрасное, таинственное или неповторимое и непостижимое нечто, которое предстает нашему взору. Это в такой же степени и продукт нашего душевного состояния, нашего существа и жизненной позиции, с которой мы созерцаем мир. В другое время, в другом городе (может быть, даже в большинстве случаев в большинстве городов) мне бы тоже опостылел этот дождь. Но именно в то время, в том конкретном городе мне вместо этого на ум пришло стихотворение Элберта Хаффстиклера (я знаю, его имя похоже на немецкое, но он родом из Техаса):

Бесчисленные вещи в повседневной жизни могут пробудить почти постоянное состояние удивления, хорошо знакомое нам в детстве. Но иногда, чтобы их увидеть, мы должны посмотреть на них другими глазами. Стимулы есть. Но в состоянии ли мы ощутить их?

Я вспоминаю один из ясных калифорнийских вечеров, когда мои дочки были еще совсем маленькими – когда казалось, что звезды так близко, что до них можно дотянуться рукой. Мы лежали на траве во дворе за домом, я обнимала прильнувших ко мне с двух сторон Кристину и Изабеллу, и мы следили за проплывающей мимо нас Вселенной. Изабелла протягивала ручки вверх, пыталась отколупнуть звездочку с краешка неба, а Кристина, как обычно, задавала вопросы: «Мама, что заставляет это двигаться?»

Ее вопрос стар как мир. Когда люди начали задумываться о скрытых причинах вещей, они встали на путь открытия науки. Движущей силой нашего великолепного научного века была любознательность. «К изучению философии человека впервые привело – впрочем, так это происходит и сегодня – любопытство», – пишет Аристотель. Первое воспоминание физика Джеймса Кларка Максвелла – это как лежа на траве, он «смотрит на солнце и дивится».

Нередко это чувство удивления становится еще сильнее, когда его вызывают вещи весьма обыкновенные и непритязательные – лица наших детей, дождь, цветы, ракушки. Как сказал однажды Уолт Уитмен: «В конце концов, главный урок состоит в том, что никакие грандиозные творения природы – будь то Альпы, Ниагара, Йосемитский национальный парк или что-то другое – не превосходят по красоте или величию обыкновенного восхода и заката солнца, земли и неба, обычных деревьев и травы».

В основе нашего светского века лежит роковая ошибка, приведшая к тому, что мы стали рассматривать организованную религию и духовную истину, которые воплощает человек, как одно и то же. Это привело к тому, что миллионы людей отвергают реальность последней, потому что отрицают первую. Потребность познать себя, являющаяся, по существу, ключевым компонентом духовного поиска, глубоко в нас укоренилась, так же как и основные инстинкты – инстинкт самосохранения, сексуальный инстинкт и стремление к власти.

Как писал Гете: «Эта жизнь, милостивые господа, слишком коротка для нашей души». Ежедневные старания никогда не смогут удовлетворить глубочайшие потребности человека. «Хотя я и атеист, – пишет профессор философии Джесси Принц, – через некоторое время я все же понял, что я духовный человек». И все большее число людей, называющих себя атеистами потому, что они не приемлют организованную религию и то, как в ней изображается Бог (особенно в образе бородача на небесах), признают, что им доводится испытывать благоговение и удивление в жизни. То есть ощущения, заставляющие застывать посередине пути, переносящие в скрытые миры и дающие возможность заглянуть в бездонные тайны жизни.

Эйнштейн определял чудо как предварительное условие для жизни. Он писал, что тот, кто не умеет удивляться, «кто остается равнодушным, кому не дано созерцать или испытывать глубокое душевное волнение очарованной души, – тот с таким же успехом может и вовсе не жить, ибо он уже труп». На протяжении истории великим ученым, которых Артур Кестлер называет «любопытными Варварами», подглядывающими в замочную скважину вечности», также была свойственна эта по-детски непосредственная способность удивляться.

Я прекрасно пониманию природу человеческой любознательности – свойства, на протяжении веков подталкивавшего людей к исследованию космического пространства. Но лично для меня идея изучения внутреннего мира всегда казалась куда более привлекательной. Между ними, безусловно, существует некая связь. Астронавты не раз сообщали о качественно новых ощущениях, которые они испытывали, глядя на Землю из космоса, – явлении, получившем название «эффект обзора». Вот как его описал шестой человек, побывавший на Луне, астронавт Эдгар Митчелл: «Было поразительное ощущение, что природа Вселенной вовсе не такая, как меня учили… Я не только видел эту связь, я ее ощущал… Я был потрясен физическим и психическим ощущением простирания в космос. Я понял, что это биологическая реакция моего мозга, пытающегося перестроить и придать смысл информации о прекрасных и удивительных процессах, которые удостоился чести созерцать».

Увлеченный идеей заселения Марса бизнесмен Илон Маск так выразил другую извечную мечту человечества: «Я пришел к выводу, что мы должны стремиться к расширению сферы и масштаба человеческого сознания, чтобы лучше понять, какие вопросы стоит ставить. В действительности единственное, что имеет смысл, – это стремиться к более глубокому и всеобщему просветлению. Но всеобщего просветления невозможно достичь без личного просветления. И духовные учителя, и поэты, и сочинители песен – все они разными способами на протяжении веков говорили нам, что ключ к постижению загадки человеческой души лежит в безусловной любви, которая одновременно является мостиком, соединяющим наш священный внутренний мир с неистовым миром вокруг нас. Или, как в своей книге «Сирены Титана» сказал Курт Воннегут, «цель человеческой жизни, кто бы ею ни управлял, – любить всех вокруг, кто нуждается в твоей любви».

А теперь у нас есть результаты исследований, подтверждающие все сказанное ранее в текстах песнопений и священных книгах. Например, профессор Джордж Вейллант курировал лонгитюдное исследование «факторов счастья». Начиная с 1938 года он изучал жизнь 268 студентов мужского пола Гарвардского университета и в конце концов заметил: «Через семьдесят пять лет, потратив выделенные на это исследование двадцать миллионов долларов, я пришел к следующему незатейливому выводу, укладывающемуся в несколько слов: «Счастье есть любовь. Точка». Примерно то же самое, не затратив на это семидесяти пяти лет и не израсходовав 20 миллионов долларов, сказал английский поэт Тед Хьюз: «Люди сожалеют лишь о том, что они недостаточно смело жили, не вкладывали достаточно сердца, недостаточно сильно любили. Все остальное вообще не имеет никакого значения».

Природа и искусство создают самую благоприятную почву для ощущения чуда. Эссеист и философ Ален де Боттон описывает искусство как «лекаря души». «Произведения искусства, – пишет он, – столь высоко ценятся в мире финансов и в культурной среде, что легко забыть о расхождении взглядов по поводу того, ради чего они на самом деле существуют». Говоря об одной из самых популярных картин Лондонской национальной галереи «Пруд с водяными лилиями» Клода Моне, он отмечает опасение некоторых, что «любовь к этому виду искусства приводит к заблуждению: те, кто восхищается красивыми садами, рискуют забыть о реальности – о войнах, болезнях, политических ошибках, безнравственности». «Однако истинная проблема нашей жизни, – утверждает Ален де Боттон, – кроется в другом. Реальная опасность заключается в том, что мы впадаем в депрессию и отчаяние; опасность в том, что мы можем потерять веру в будущее «человеческого проекта». А искусство как раз идеально подходит для борьбы именно с этим видом уныния. Весенние цветы, голубые небеса, дети, резвящиеся на пляже… вот что такое «визуальные символы надежды».

Музеи и галереи остаются одними из немногих оазисов, в которых можно получить то, что становится все более редким в нашем мире, – возможность отключиться от «гиперподключенной» жизни и испытать чувство удивления. Мы идем в музеи, когда хотим приобщиться к чему-то непреходящему и невыразимому. И это чрезвычайно редкая, а потому драгоценная возможность в нашей узурпированной технологиями жизни. Генеральный директор Художественного музея Индианаполиса Максвелл Андерсон считает задачей музея вызывать у посетителей «ощущение сопричастности и удивления… неуловимого душевного подъема, чувства избавления от какой-то тяжести». Или, как выразился мой соотечественник Аристотель, – катарсис.

«Каждой эпохе приходится заново переосмысливать понятие «духовность», – пишет Сьюзан Зонтаг в своем знаменитом эссе «Эстетика молчания». А музеи предлагают свой путь к его достижению. Иногда, конечно, переосмысление означает возвращение к уже давно существовавшему прежде. Порой этому процессу мешает одержимость немедленно фотографировать происходящее, еще даже не успев его пережить, – фотографируя картины или других людей, смотрящих на картины.

Автор книги «Одиночество вместе» профессор Массачуссетского технологического института Шерри Теркл отмечает, во что обходится постоянное документальное подтверждение – то есть фотографирование жизни. «Из-за таких вынужденных перерывов, – пишет она, – становится нелегко начать серьезный разговор с самим собой и с другими, потому что эмоционально мы находимся в постоянной готовности оторваться от любого занятия». Постоянно поглощенные процессом «документирования» всего, что с нами происходит, мы никогда по-настоящему в этих событиях не участвуем. Однако Теркл весьма оптимистична, полагая, что это вызовет протест – в первую очередь у поколения, пострадавшего от этого больше всех. Она делится с читателями мыслями четырнадцатилетнего мальчика, заметившего: «Как люди не понимают, что иногда можно просто выглянуть в окно автомобиля и увидеть, как течет жизнь, – и это замечательно. Можно размышлять. Некоторые об этом просто не подозревают».

Моя младшая дочь Изабелла пришла к такому же выводу, когда по своему основному предмету в колледже, по истории искусств, получила задание провести два часа в музее перед картиной и записать свой опыт. Это одновременно «взбодрило и озадачило» ее: «Озадачило», потому что я поняла, что никогда раньше на самом деле не «смотрела» на картину; а «взбодрило» – потому что наконец увидела ее». Она решила «смотреть» на картину Уильяма Тернера «Последний рейс корабля «Отважный» в Лондонской национальной галерее. Свои впечатления во время процесса наблюдения картины на протяжении двух часов она сравнила с «ощущениями во время длительной пробежки. Как это ни странно, чтобы рассматривать картину в течение двух часов, нужно превозмогать себя, не обращая внимания на некоторое неудобство. И что интересно – закончив, я испытала что-то похожее на эйфорию бегуна. Я почувствовала, что только что испытала какое-то волшебное ощущение, как будто я установила связь между собой и произведением искусства». Это ощущение невозможно передать ни в Инстаграме, ни в Твиттере.

Заметив, что она около часа рассматривает картину «Последний рейс корабля «Отважный», охранник подошел к ней и спросил, что Изабелла делает. «Мне показалось это забавным, потому что я всего-навсего рассматривала картину. Но мы дошли до того, что человек, просто стоящий перед картиной и долго ее рассматривающий, уже вызывает подозрение».

Умение полностью сосредоточиваться на чем-либо или целиком уделять кому-то внимание становится все большей и большей редкостью в этом гиперсвязанном мире, полном соблазнов и искушений, претендующих на наше время и внимание и где царит многозадачность.

А в музеях мы соприкасаемся с тайной, чудом, изумляемся и забываем о самих себе – испытываем жизненно важные эмоции, которых нас лишает современная «электронная» культура, в которой круглосуточно поддерживается связь и где намного легче уклоняться от самоанализа и рефлексии. Все чаще мы сталкиваемся с тем, что мир вокруг нас – по крайней мере тот, что представлен нами же выбранными средствами, – как будто создан, и весьма удачно, чтобы убрать с нашего пути любые неожиданности. С помощью все более и более изощренных алгоритмов социальные сети, где мы практически живем, узнают, что нам нравится, и все время это подсовывают. Этот подход выдается за «персонализированный», но на самом деле он лишь в очень незначительной степени удовлетворяет наши истинные желания. Они знают, что нам нравится, но не знают – а мы и сами не знаем, – что в действительности нам нравится или что нам нужно. Они не знают наших возможностей, не говоря уже о том, насколько они широки.

В своей книге «Пустышка. Что интернет делает с нашими мозгами» Николас Карр отмечает, что «должно быть время для эффективного сбора информации – и время для праздного созерцания, время управлять машиной – и время сидеть сложа руки в саду». В мире осталось не так уж много садов. И вот почему музеям нужно остерегаться чрезмерного использования социальных сетей, которые могут превратить бесценный художественный опыт в новые информационные приложения. Короче говоря, это выглядит столь же комично, как низведение посещения храма до предоставления прихожанам элементарной возможности обменяться твитами: «В храме пастор только что говорил что-то про «хлебы и рыбы». У кого какие идеи, куда потом пойти поесть суши?» Или выхватить свой айпад, чтобы по-быстрому найти, что Нагорная проповедь состоялась неподалеку от Галилейского моря, которое, судя по ссылке, является самым низким пресноводным озером в мире… Однозначно, это нужно срочно твитнуть! Или, еще лучше, могу себе представить, как выглядел бы этот твит, если бы две тысячи лет назад уже были социальные сети. (Да я и сама могла бы это твитнуть.) «Только что завалился в Гефсиманию. Крутой садик. Есть желающие забить стрелку?»

Конечно, социальные сети играют немаловажную роль и в работе музеев, и в жизни. Они могут обеспечить доступ к гораздо более широкой аудитории, предоставить потенциальным посетителям информацию о текущих экспозициях, позволить пользователям продлить эстетическое восприятие после выхода из музея и дать возможность поделиться опытом с друзьями и коллегами. Социальные сети в состоянии подрывать художественный опыт, только когда мы позволяем им выйти из тени на авансцену.

Во всем мире музеи успешно используют новые технические возможности СМИ. Например, у Музея искусств Лос-Анжелеса есть свой собственный блог UnFramed, которым могут пользоваться как кураторы, так и посетители музея. Кроме того, в музее открылся единственный в своем роде цифровой читальный зал, где можно ознакомиться с важными, но уже распроданными публикациями. Музей современного искусства в Нью-Йорке (MoMA) запустил онлайн-курс для учителей под названием «Методы проведения музейных уроков в школе», на который зарегистрировалось более 17 тысяч участников. Музей искусств в Индианаполисе создал сайт ArtBabble.org – интернет-ресурс, демонстрирующий видеоматериалы на темы искусства. У Центра искусств Уокера в Миннеаполисе есть сайт, на котором телеканал Уокера транслирует музейные события в режиме реального времени. Лондонская галерея «Тейт Модерн» предлагает разнообразные услуги владельцам айфонов в виде мобильных приложений, начиная от «Путеводителя по Галерее Тейт: современные художественные термины» до «Карманной художественной галереи», которые позволяют создавать свои собственные виртуальные галереи и делиться ими в социальных сетях. А музей истории искусств Северных Нидерландов Рейксмузеум в Амстердаме запустил сайт Rijksstudio, предоставляющий любителям искусства доступ к более чем 125 тысячам работ из своей коллекции. Здесь есть возможность делиться их изображениями в социальных сетях, заказывать принты на различных материалах, от алюминия до плексигласа, или скачивать их изображения с высоким разрешением для последующего использования в любых целях – от татуировок до мебельной обивки. Музей объявил конкурс для желающих «сделать ремиксы, переработать и заново создать шедевры», предлагая награды за лучшие проекты и возможности для их реализации в музейном магазине.

Но когда музеи забывают о своем прямом предназначении и «клюют» на каждую техническую новинку, они тем самым принижают сам смысл своего существования. Слишком большое количество неверных решений может вообще лишить нас эстетического опыта.

Для меня ключевой вопрос заключается в следующем: обогащают ли технические новинки наш опыт или приуменьшают его? Разумеется, оба варианта возможны. Прекрасно пользоваться новыми информационными возможностями для привлечения новых зрителей и создавать платформу для более активного взаимодействия с искусством. Но не следует забывать, что технологии будут постоянно развиваться, а потребность преодолевать себя с помощью великого искусства никогда не исчезнет.

С точки зрения состояния внутренней сосредоточенности, любая встреча с объектом, каким бы заурядным он ни был, может стать возможностью для трансцендентности. Но если мы не уделяем полноценное внимание получению более глубокого опыта в музее или на выставке, какова вероятность, что обратим его на проплывающее мимо облако, дерево или глиняный кувшин?

Конечно, изобразительное искусство – это всего лишь один из «голосов» искусства. Музыка, скульптура, фотография, кино, архитектура, литература, театр, поэзия, танец – любой вид искусства может разжечь искру глубокой истины и пробудить чувство дремлющего в нас удивления. Даже такая древняя его форма, как риторика, может пробиться сквозь толщу повседневных забот и заставить нас вспомнить, кто мы такие на самом деле. Когда Сократ в последний раз обращался к своим обвинителям в одном из самых знаменитых произведений Платона «Апология»: «Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это не ясно никому, кроме Бога», или когда Джон Ф. Кеннеди, стоя в нескольких шагах от Берлинской стены, заявил: «Я – берлинец!», или когда Мартин Лютер Кинг-младший, стоя на ступенях Мемориала Линкольна, объявил во всеуслышание: «У меня есть мечта» – в наших сердцах отозвалось нечто, выходящее за рамки слов и времени.

Музыка всегда занимала большое место в моей жизни. Когда мне было двадцать с небольшим, я жила в Лондоне и стала обозревателем классической музыки в самом читаемом глянцевом журнале для женщин Cosmopolitan, чтобы бесплатно получать пластинки и писать музыкальные обзоры (да-да, виниловые пластинки – я знаю, что выдаю свой возраст!). Я слушала их часами. Свою вторую книгу я фактически писала под аккомпанемент ста шести симфоний Гайдна. А затем я влюбилась в человека, для которого самым райским удовольствием было таскаться по всей Европе с одного музыкального фестиваля на другой.

Проведя бесчисленные часы в полутемных залах, нередко с закрытыми глазами и медитируя, я научилась погружаться в мир музыки, независимо от качества ее исполнения. Помню, однажды в лондонском Королевском театре Ковент-Гарден давали оперу Моцарта «Женитьба Фигаро». За пультом стоял приглашенный маэстро. Я сидела в зале с группой друзей, среди которых был один блестящий английский дирижер. Уже в самом начале представления мы поняли, что это будет мучительным испытанием – особенно для него. И если струнная группа оркестра еще старалась внимательно отнестись к непривычной манере чужого дирижера, то группа медных духовых инструментов даже не пыталась этого делать. Солисты исполняли свои партии как хотели, нередко беря на себя изрядную долю партии хора, но, к сожалению, никогда с ним не совпадая. Наконец все закончилось. Наш друг дирижер вскочил первым, громко и долго аплодируя с видимой искренностью. Пока он аплодировал, сидевший позади нас завсегдатай наклонился вперед и громко возмутился: «Какое ужасное исполнение!» А тот, продолжая хлопать с еще большим энтузиазмом, прокричал в ответ: «Какое прекрасное произведение!»

Во многом симфония и опера – это метафоры жизни. Как сказал философ Алан Уоттс: «Никто не ожидает, что со временем симфония должна качественно улучшиться или что цель ее исполнения – дойти до финала. Смысл музыки постигается в каждый момент ее исполнения и слушания. Полагаю, так же обстоит дело с большей частью жизни – если мы чересчур поглощены идеей ее усовершенствования, то можем напрочь забыть, что нужно просто жить».

Иногда в самом простеньком шлягере можно обнаружить великие философские идеи. Когда я училась в Кембриджском университете, я буквально влюбилась в слова классической песни Битлз «Let It Be» – оды смирению Пола Маккартни и Джона Леннона, которая вполне могла бы быть написаны Марком Аврелием:

Многие популярные песни несут в себе печаль, а в большом искусстве есть немало мрачного, будь то пьеса Шекспира «Буря» или опера Моцарта «Волшебная флейта», но в конце концов любовь все преодолевает. В искусстве есть хаос и неприглядные моменты, но из них возникает новый порядок гармонии и красоты; есть и зло, но его затмевает добро.

Рисунки детей, ставших жертвами насилия и бедности в крупных городах, тоже полны мрачного колорита. Я помню один такой рисунок ребенка из Лос-Анджелеса. Он был не мрачнее других, но сквозь этот мрак было понятно, что нарисовавший его ребенок видел нечто большее и, увидев это, предоставил всем нам доступ к своему видению. Ничуть не меньшее впечатление ужаса производит сборник стихов и причудливые рисунки бабочек детей из концлагеря Терезиенштадт – более того, при беглом сравнении с иной реальностью они производят еще более трагическое и удручающее впечатление.

Наряду с музыкой и изобразительным искусством есть еще один вид искусства, который прокладывает путь прямиком к внутренней жизни, – это искусство рассказывать истории. Человек «запрограммирован» на изложение фактов; возможно, мы единственные живые существа, ощущающие собственную жизнь частью большой истории. Хотя физики утверждают, что время вовсе не является таким, как все его себе представляют, тем не менее мы в большой степени «продукты» времени. А время непременно создает истории. У всего есть начало и конец. Каков этот конец – и есть суть истории. А может, история – это как раз то, что происходит между началом чего-то и его окончанием.

Юнг называл универсальный язык историй архетипом. Он сравнивал архетип с «пересохшим руслом древней реки, которая определяет направление психического потока». Сознание связано с архетипом посредством рассказов. Являясь далеко не просто развлечением и не способом отвлечься от чего-либо, рассказы – универсальный способ поведать о цели самой жизни. А цель эта – самоактуализация, внедрение Третьей меры в нашу жизнь. Кристофер Букер предлагает семь основных сюжетов мировой литературы: «победа над чудовищем», «из грязи – в князи», «приключение», «туда и обратно», «комедия», «трагедия» и «воскресение». И хотя сюжетов всего семь, в той или иной степени они все об одном и том же: о преображении главного героя и его путешествии, в течение которого он преодолевает различные испытания, совершает ошибки, но в итоге достигает заветной цели. Как и в нашей собственной жизни, внешняя форма рассказа должна отслеживать внутреннее состояние героя. Когда порывается связь с внутренним миром и руководство доверяется исключительно своему эго, тогда-то и теряется связь со смыслом и целью жизни и мы оказываемся в вакууме, который пытаемся заполнить в погоне за все большим количеством денег, секса, власти и славы. И, как видно из литературных произведений, будь то роман «Моби Дик» Германа Мелвилла или роман Фредерика Стендаля «Красное и черное», когда эго отделяется от личности, это всегда заканчивается разочарованием и разрушением.

Мы можем использовать силу воздействия повествования и первобытную потребность в нем для переосмысления своей собственной саги. Все мы в странствии, в путешествии – разыскиваем чудовище, чтобы его убить, освободить принцессу и вернуться домой. Но слишком часто то, к чему мы стремимся – цели, которые перед собой ставим исходя из общепринятых представлений об успехе, – заводит нас в тупик, где обнаруживается, что смысл жизни совсем не там. Понять, что есть наша собственная история, помогает осознанное внимание.

Тишине постоянно что-то угрожает со всех сторон: то ревущие заголовки новостей, то пронзительный звук автосигнализации, то жужжание и щебетание смартфонов, то завывание сирен (особенно если жить в Нью-Йорке, как я), отупляющая музыка в лифтах и установленные в каждом свободном пространстве экраны. Мы все время на связи и в напряжении, оттого что нас постоянно пичкают информационными услугами, – и все больше и больше боимся наступления тишины, не зная, чего от нее ждать. Мы заглушаем в себе простые, но в то же время очень серьезные вопросы о смысле жизни примитивными фрагментами «телевселенной» с ее 500 каналами, на которых все равно нечего смотреть.

Раньше, когда я входила в свою квартиру или гостиничный номер, я тут же включала программу новостей. И вдруг, в один прекрасный день – это было не так давно – перестала это делать. И поняла две вещи. Во-первых, что я ничего не пропускаю – ничего такого, что могло бы пригодиться хотя бы для руководства круглосуточным информационным каналом, кроме одних и тех же надоевших тем, снова и снова пережевываемых разными людьми. А во-вторых – и это самое главное, – я впустила тишину в свой день и услышала тот тихий, слабый голос, на который у нас никогда нет времени обратить внимание. Я ничего не потеряла, зато приобрела очень многое. И научилась лучше слушать других – своих детей, коллег, друзей.

«Спроси свою душу!» – призывает немецкий поэт и романист Герман Гессе в своем эссе «О душе».

Спроси ее, вобравшую в себя будущее, олицетворяющую любовь! Не спрашивай свой рассудок, не ищи ответа в мировой истории. Твоя душа не обвинит тебя в том, что ты слишком мало интересовался политикой, слишком мало трудился, ненавидел врагов и укреплял границы. Но, может быть, она пожалуется, что слишком часто ты пугался ее запросов и спасался от них бегством, что у тебя никогда не было времени заняться ею, твоим младшим и прекрасным чадом, поиграть с ней, вслушаться в ее песнь, что ты слишком часто продавал ее за деньги и предавал ради выгоды. Так ведут себя миллионы, и куда ни глянь, везде у людей нервные, измученные лица, у них находится время только для самых что ни на есть бесполезных вещей, для биржи и для санатория, и это отвратительное состояние – всего лишь предостерегающая боль, сигнал крови. Когда ты пренебрегаешь мной, говорит тебе твоя душа, ты становишься нервным и враждебным жизни, таковым ты останешься и от этого погибнешь, если не повернешься ко мне с совершенно новой любовью и заботой».

Многие постмодернистские паломники, стремясь обрести покой и научиться слушать тишину, дать душе возможность пробудиться, отправляются в монастыри, храмы и в «собор на открытом воздухе».

Праздники традиционно предназначались для духовной и физической подзарядки, чтобы сбавить темп жизни, почерпнуть новые силы в своей врожденной, но вечно подавляемой способности удивляться – и признать всю полноту и щедрость жизни. Я помню один такой праздник, когда дочери были еще маленькими, а мы жили в маленькой деревушке на острове Родос. На той же неделе, по случайному совпадению, в основной статье журнала Time говорилось о целительной силе веры. Жители деревни, где мы остановились, немало позабавились бы, узнав о необходимости проведения научных экспериментов с контрольными группами для доказательства могущественной силы молчания, созерцания, молитвы – и Бога. Женщины со всей Греции приезжали, чтобы подняться на близлежащую гору, к небольшому монастырю Панагия Цамбика, и помолиться Пресвятой Богородице, чтобы она помогла в зачатии ребенка, исцелении или получении работы. Сельским жителям были известны многочисленные истории о чудесах, которые она творила. Естественность, с которой там все говорили о чудесах, была сама по себе удивительна – и буквально смывала всю суету и тщетность нашей повседневной жизни.

Все это было мне абсолютно близко. Кажется, мне было три года, когда я встала на колени у своей кроватки и стала молиться Деве Марии без всякой подсказки родителей. Всякий раз, когда было одиноко и страшно, я обращалась к ней с молитвой. Когда возникали неурядицы в школе, когда болела моя сестра, когда однажды отец не пришел домой ночевать, я молилась ей. В тринадцать лет, когда я начала медитировать, все равно продолжала молиться ей. Где бы я ни была – в Индии, занимаясь сравнительным религиоведением или буддийской медитацией или изучая каббалу, – я продолжала к ней возвращаться. Она была олицетворением матери, наставницы – воплощением безусловной любви. На протяжении всего своего детства я больше всего любила два летних дня: 15 июля – мой день рождения, и 15 августа – день, когда вся Греция воздает почести Деве Марии. Я постилась в день этого праздника – единственная в нашей семье. И даже если я не ходила в церковь в любое другое время года, то шла туда в день ее Успения и тихо сидела рядом со вдовами в черных платках и молодыми женщинами, пахнущими особой шерстью и дымком от свечей – склонившими головы в молитве, принимающими причастие.

Однажды на Родосе мы пошли в расположенный неподалеку увитый виноградом монастырь X века Тари, который вернул к жизни его настоятель, отец Амфилохий. Погруженный в православное богословие настоятель (в настоящее время глава Греческой архиепархии Новой Зеландии) излучал озорную радость, явно не проистекающую из его богословских званий. И монахи, и дети – все называли его «Геронда» («старец» по-гречески). Отождествление старости с мудростью и близостью к Богу, типичное для Греции, резко отличается от того, как мы сегодня нередко воспринимаем старение – как болезнь, причем ее носителей нужно изолировать и забыть о них.

А Геронда был не так уж стар – ему, вероятно, было тогда около шестидесяти. Его называли старцем скорее из любви и уважения, которые он внушал. Его глаза сияли, но энтузиазм подавлялся смирением. «Слава Господу» – так он отзывался о своих достижениях. «Если будет на то Божья воля», – говорил он о том, что предстояло совершить. Его духовность была наполнена благоговением к природе. «Есть страны столь же прекрасные, как наша родина, – сказал он мне однажды во время утренней прогулки в горах. – Но нет ни одной другой такой страны, где бы чувствовались ароматы Греции». Через каждые несколько шагов он останавливался, чтобы подобрать побег тимьяна или розмарина, веточку сосны или несколько полевых цветов – в отличие от меня, он в них прекрасно разбирался.

Общение с монахами на Родосе давало настоящую пищу для ума. Слушая, как говорит о своей вере отец Христодулос, еще один монах из монастыря Тари, я укрепилась в своей собственной вере. Он родился в Денвере, в греческой семье, затем переехал в Лос-Анджелес, чтобы попытаться использовать свой талант перевоплощений и сделать карьеру в Голливуде. Вместо этого ему пришлось работать официантом в ресторане Old Spaghetti Factory и коротать время на вечеринках среди знаменитостей, где кокаин был не менее популярен, чем греческие оливки. В конце концов, в результате череды случайностей, известных в монастырских кругах как «Божий промысел», он оказался в монастыре в Тари. Его день начинался в четыре часа утра с заутрени и божественной литургии. В местной общине он занимался с теми, кто нуждался в помощи, а в свободное время писал иконы – утонченные византийские образы, в которые он вкладывал всю свою беззаветную преданность Богу. Он подарил моим дочкам небольшую иконку, а в ответ Изабелла, которой тогда было пять лет, нарисовала его портрет, изобразив его высоким и худым, с бородой до пояса – художественное допущение – и с широкой улыбкой на лице. Она подарила ему эту картинку на пляже, сидя у него на коленях, – она в розовом бикини, а он в своем обычном сером монашеском одеянии. Он спросил ее, хорошо ли она спала ночью. «Нет, – ответила маленькая мисс Малапроп, – у меня были кошмарики. Огромный комарик-кошмарик в теннисных тапочках всю ночь бегал по мне взад и вперед».

Это была одна из таких недель, когда слову «праздник» возвращается его первоначальный смысл. Хотя для многих из нас время праздников или каникул лишь усугубляет стресс, состояние показной занятости и желания все сделать и всего добиться – особенно при наличии смартфонов, благодаря которым мы не прерываем связи с тем самым миром, который якобы временно оставили. Всем нам знакомо чувство, с которым нередко возвращаешься из отпуска, – когда ощущаешь себя еще более опустошенным, чем до отъезда. По данным исследования тренинговой компании Fierce Inc., занимающейся развитием глобального лидерств, 58 процентов работников не испытывают абсолютно никакого снижения стресса по возвращении из отпуска, а 28 процентов ощущают еще больший стресс, чем до отъезда.

Для меня – независимо от того, гощу ли я в греческом монастыре или провожу тщательно спланированный отпуск дома (а это значит полностью отказаться от всех электронных устройств, ходить в долгие походы и на прогулки, заниматься йогой или неспешными медитациями, спать дольше обычного, без необходимости вставать по будильнику, читать хорошие книги, абсолютно не связанные с работой, в которых можно подчеркивать все, что угодно), самое главное – это возможность вновь обрести способность удивляться. Это значит отключиться от внешнего мира и отправиться, пусть ненадолго, путешествовать в свой собственный внутренний мир.

Без такого духовного обновления единственным источником для подзарядки у нас может оказаться лишь негативный опыт. И как отмечает в своей книге «Мозг и счастье. Загадки современной нейропсихологии» доктор медицинских наук Рик Хансон, нейропсихолог из Калифорнийского университета в Беркли, «сам мозг весьма успешно использует негативные переживания для формирования структур головного мозга. Однако проделывать то же самое с положительным опытом мозгу оказывается довольно затруднительно». «Чтобы добиться желаемого результата, – утверждает он, – мы должны «зафиксировать» этот положительный опыт, потратив дополнительные 10–20 секунд на его усиленное внедрение в нейросистему». Другими словами, нужно время, чтобы подивиться окружающим миром, ощутить благодарность за все хорошее в жизни и преодолеть свою естественную склонность заострять внимание на негативных явлениях. Чтобы результат «закрепился», стал частью нас самих, нужно «сбавить обороты», и пусть чудо сделает свое дело, не нужно его торопить.

Один из способов пробудить чудесное в нашей жизни – использовать счастливые случайности и совпадения. Если мы открыты для этого, то их использование становится не просто способом, но и кратчайший путем. Совпадения, даже самые прозаические, стимулируют любознательность, желание познать тайны Вселенной и всего, о чем мы до сих пор не знаем и о чем даже не догадываемся.

В совпадениях есть нечто, что нас чрезвычайно радует. Тысячи и тысячи примеров на выбор – и при этом не настолько много, чтобы они потеряли над нами свою странную власть. В этом-то все и дело – такое сочетание невероятности, своевременности и необыкновенной удачи обладает поистине магической силой. Для философа Артура Шопенгауэра совпадения являлись замечательным примером «предопределенной гармонии» Вселенной. Для Карла Юнга они были «актами творения во времени». Для писателя и журналиста Артура Кестлера они были «каламбурами судьбы».

Вот, к примеру, несколько примеров таких «каламбуров судьбы»: женщина по имени миссис Уиллард Лоуэлл оказывается запертой в своем доме в Беркли, штат Калифорния. Пока она пытается сообразить, что делать, появляется почтальон с письмом от недавно гостившего брата, который увез с собой запасной ключ от ее дома. Внутри конверта – тот самый ключ.

А вот еще: человек проводит опрос в торговом центре, в ходе которого ему нужно записывать телефонные номера опрашиваемых. Один из них придумывает номер и говорит его. «Извините, сэр. Но это не ваш номер», – возражает опрашивающий. «Почему это не мой?» – недоумевает тот. «Потому что номер, который вы только что придумали, на самом деле номер моего телефона».

Совсем не обязательно знать, что означают совпадения, или делать какие-то важные выводы, когда с ними столкнешься. Но они служат эпизодическими напоминаниями, чтобы мы не теряли свою любознательность, желание время от времени остановиться и ощутить сиюминутность момента, почувствовать себя открытыми для тайн жизни. Такие совпадения – что-то вроде «принудительной перезагрузки».

По моему опыту – не важно, каковы ваши духовные убеждения, не важно, верите ли, что есть нечто большее во Вселенной, чем вы сами, или нет, – мы все любим совпадения. (Может, и есть какие-то зануды, которые не любят, но таких я пока не встречала.) «Совпадения – что-то вроде кратчайшего пути к ответам на серьезные вопросы о судьбе, о Боге – это так даже для людей, которые не верят ни в то, ни в другое, – говорит продюсер популярного радиошоу «Эта американская жизнь» журналистка Сара Кениг. И добавляет: – Они создают ощущение, что где-то там кто-то или что-то следит за вашей жизнью и что в череде совпадений вырисовывается некий план».

Во время одной такой передачи о совпадениях продюсеры попросили слушателей присылать свои истории. Слушатели откликнулись, прислав 1300 рассказов. Один из них был от человека по имени Блейк Оливер. Однажды он вскользь заметил своей подруге Камилле, что ему хочется сделать новую заставку на своем телефоне, и она послала ему по электронной почте свою детскую фотографию. Но кроме нее, на фото Оливер увидел также свою собственную бабушку. Он вырос в Мичигане, а Камилла – в штате Юта. Но когда была сделана фотография, Камилла была в Ванкувере на каникулах, а бабушка Оливера оказалась там в гостях у родственников – и прогуливалась на заднем плане фотографии, которую Оливеру предстояло увидеть годы спустя. Космическая фотобомба! «С ума можно сойти, – сказал Оливер, – не просто на фотографии, но прямо-таки позади Камиллы».

Кроме этого, на передаче прозвучала еще одна история о человеке по имени Стивен Ли, который рассказал о том, как он пригласил родителей своей подруги Хелен познакомиться со своими родителями сразу после обручения. Во время этой встречи выяснилось, что отец Стивена (в то время уже покойный) ухаживал и даже сделал предложение матери Хелен много лет тому назад в Корее, еще в 1960-х годах. Это совпадение очень много значило для Стивена: «Я провел со своим отцом не так много времени, как бы мне хотелось, и вдруг он снова стал активной частью моей жизни. Трудно даже вообразить, что я смогу поговорить со своей тещей и узнать, каким был отец, когда ему было двадцать, – чего не знает даже моя мама».

Еще один пример прислал некий Пол Грачан, рассказавший историю о том, когда он решил, что пора перейти к более серьезным отношениям со своей подругой Эстер. Он думал об этом, покупая сэндвич в кулинарии. Доставая из кошелька деньги, чтобы расплатиться, он заметил, что на одной купюре кто-то написал «Эстер», и решил сохранить ее. Позже он вставил ее в рамку и подарил своей девушке. Она опешила, но в тот момент ничего не сказала. Спустя много лет, когда они уже были женаты и переезжали на новую квартиру, она вытащила ее и рассказала, почему так прореагировала тогда. Когда ей было девятнадцать лет, у нее был несчастный роман. «Я подумала тогда: как люди узнаю́т, кто тот самый человек, с которым им суждено прожить всю жизнь? – вспоминала она о том времени. – И я сказала: знаете что? Не буду я об этом беспокоиться. А просто напишу свое имя на этом долларе. И тот, кому он попадется, будет тем самым парнем, который попросит, чтобы я вышла за него… Я поняла, что мы поженимся в тот день, когда ты подарил мне ту долларовую банкноту». Она ничего тогда не сказала, потому что не хотела спугнуть его, заговорив о свадьбе так скоро.

Когда он наконец узнал, в чем было дело, он, конечно, был ошеломлен: «Я подумал: а чем это может для нас обернуться? Может, мы изобретем машину времени? Или наши дети принесут мир во всем мире? То есть что все это значит? Потому что в этом есть что-то большее, чего мы еще не понимаем».

Именно в этом-то все и дело. Мы упускаем здесь нечто очень важное! Я всегда обожала загадочные совпадения и то, как с их помощью можно хотя бы одним глазком разглядеть структуру мироздания. Один из моих любимых библейских стихов – из Евангелия от Матфея: «Ни один воробей не упадет на землю без воли Отца вашего» – великолепный вызов экзистенциальному представлению, что мы живем в изоляции и отчуждении в равнодушной Вселенной.

Как рассказывает в своей книге «Освобождение сердца» моя сестра Агапи, в детстве наша жизнь была полна совпадений. «Я воспитывалась в Греции, на оливковом масле и сыре фета – там, где синхронность всегда была в порядке вещей, – пишет она, – у меня была мама, которая жила этим, дышала этим и ежедневно это подтверждала. Сама моя жизнь, с самого начала, была воплощением синхронии «в действии».

Затем она рассказывает, как это все началось. Через пять месяцев после того, как я появилась на свет, мама снова забеременела. Брак моих родителей не был счастливым, и в конце концов они развелись. Поэтому они решили не оставлять ребенка. «Но в то утро, когда было назначено посещение врача, – вспоминает Агапи, – у моего отца были совершенно другие намерения (еще один вид трансценденции). – Из-за интимной близости в постели тем утром мама пропустила свой визит, а другой так и не назначила. В конце концов она родила этого ребенка – меня. Синхронность сработала в мою пользу!»

Да и в мою тоже – поскольку подарила мне сестру, которая стала моим ближайшим другом. С тех самых пор синхронность постоянно возникает в моей жизни. Спустя годы, когда я училась на последнем курсе в Кембридже, британский издатель, опубликовавший книгу Жермен Грир «Женщина-евнух», увидел меня по телевизору во время дебатов. Он написал мне письмо, в котором спрашивал, не заинтересует ли меня написание книги. В то время я собиралась поступать в аспирантуру в Гарвардский институт государственного управления им. Джона Ф. Кеннеди и поэтому ответила ему вежливым отказом. Он снова написал мне и поинтересовался: как насчет того, чтобы просто пообедать вместе? Я подумала: почему бы и нет? Ну и к концу обеда он предложил мне контракт и небольшой аванс (вероятно, меньший, чем счет за обед), который я приняла – что в корне изменило мои планы на будущее. А все потому, что издатель не был любителем более развлекательных телепрограмм!

Есть также много необъяснимых исторических совпадений, в том числе даты смерти Томаса Джефферсона и Джона Адамса, умерших в один и тот же день в 1826 году, который не только оказался 4 июля, но и пятидесятой годовщиной подписания Декларации независимости. Сын Джона Адамса, Джон Куинси Адамс, который был тогда президентом, написал в своем дневнике, что совпадение было «видимым и осязаемым» знаком «божественной милости». В своей траурной речи на смерть обоих Сэмюэль Смит, также принимавший участие в подписании Декларации, назвал это совпадение проявлением «всевидящего Провидения», свидетельством высокой оценки их достойно прожитой жизни. Рассматривая возможные объяснения совпадений, профессор философии Университета штата Юта Маргарет Баттин пишет: «То, что мы говорим об Адамсе и Джефферсоне в отсутствие убедительных исторических свидетельств, возможно, является отражением того, что мы хотим сказать о самих себе».

Исследования показали, что готовность позволить себе испытать чудо совпадения в действительности многое говорит о нас самих. Авторы книги «Беспредел совпадений» Мартин Плиммер и Брайана Кинг уверяют, что «люди, замечающие совпадения, чувствуют себя более уверенными и ведут себя в жизни более непринужденно. Каждое встретившееся на пути совпадение, даже самое незначительное, лишь укрепляет их оптимизм». Профессор Еврейского университета в Иерусалиме Рума Фальк полагает, что события всей жизни, произошедшие вне контекста совпадений, имеют гораздо меньше шансов запомниться, чем те, которые являются их результатами.

Плиммер и Кинг отмечают важную роль совпадений в повествовании. «Аллегория и метафора соединяют вместе две обычно не связанные между собой идеи, чтобы поразить читателя, заставив его увидеть нечто, казалось бы, ранее хорошо знакомое в ином свете, – пишут они, – строго говоря, метафоры не являются совпадениями, так как они рукотворны, но тем не менее действуют точно так же: объединяя воедино несвязанные вещи для достижения откровения». Как гласит старая китайская пословица: «Без совпадений нет истории».

Карл Юнг использовал понятие синхронности для описания событий, имеющих «каузальную» связь – результат «совпадения во времени, некоей «одновременности». Юнг заинтересовался синхронией, услышав рассказы своих пациентов, которые он не мог объяснить как «случайное совпадение нескольких внешних событий», так как «между ними существовала столь многозначительная связь, что для выражения степени неправдоподобности их «случайного» возникновения потребовалась бы поистине астрономическая величина».

Для Юнга синхронность состояла не только в случайном событии, но и во взаимосвязи этого случайного события и психологического состояния человека в тот момент. «Синхронность, – писал он, – следовательно, означает одновременное возникновение определенного психического состояния и одного или нескольких внешних событий, кажущихся значимыми параллелями кратковременного субъективного состояния, и в некоторых случаях наоборот». Он пришел к выводу, что «мы должны рассматривать их как «акт творения», так как непрерывное возникновение испокон веков существующей модели время от времени повторяется и не выводится ни из одного ранее существовавшего известного явления».

Особый интерес представляет понятие одновременности. Заставляя нас переосмыслить линейный характер времени, на самом деле оно подталкивает нас к определению времени, принятому у физиков, которые рассматривают прошлое, настоящее и будущее как происходящие одновременно. То есть совпадения можно рассматривать как такие случаи, когда невидимые нити, связывающие и объединяющие этот «пейзаж времени», на мгновение становятся заметными.

Одна из таких нитей выбилась из общей «ткани», как раз когда я работала над разделом своей книги, посвященным совпадениям. По пути в аэропорт, возвращаясь в Нью-Йорк после Рождества, я еще раз напоследок вычитывала эту часть, прежде чем отослать книгу в типографию. Позже, во время таможенного досмотра, сотрудник Управления таможенной безопасности Джей Джадсон рассказал мне, что его жена гречанка, и мы мило поболтали о том, как хорошо она печет знаменитый греческий пирог со шпинатом, спанакоту. И вдруг он совершенно неожиданно спросил меня: «У вас есть минутка, чтобы выслушать одну историю?» – и рассказал о настоящих сказочных совпадениях!

«Двоюродный брат моей жены Марк работает в греческой закусочной напротив храма Святой Софии, – начал он, – он родился на острове Закинф в Ионическом море. Когда случилось страшное землетрясение в 1953 году, ему было шесть месяцев. Во время землетрясения он был разлучен со своими родственниками, и его определили в приемную семью, а затем отправили в Соединенные Штаты, где он жил у супружеской пары, которая затем усыновила его. Более 50 лет спустя, работая официантом в закусочной, Марк накрывал на стол вместе с парнем, недавно устроившимся туда на полставки. Тот оказался его двоюродным братом, который немедленно связал Марка с братом на Закинфе. «Послушай, у тебя тут полно толстых греческих родственников, которые просто мечтают с тобой встретиться!» – сказал Марку брат. Каждый раз, когда я рассказываю эту историю, у меня мурашки бегут по коже».

И он засучил рукав, чтобы показать мне мурашки на руке. Передо мной стоял крупный мужчина, настоящий здоровяк, явно до глубины души растроганный совпадением, которое произошло даже не с ним, а с двоюродным братом его жены. Причем как раз в тот самый момент, когда я заканчивала редактировать главу своей книги, посвященную совпадениям (тут должна зазвучать музыкальная тема из знаменитого сериала «Сумеречная зона»!).

Возможно, именно поэтому в книге «Беспредел совпадений», отвечая на вопрос о религиозных или духовных моментах в своей жизни, большинство респондентов приводили примеры совпадений. Но если совпадения есть знак того, что во Вселенной есть смысл и цель, это сказывается и на том, как мы проживаем свою жизнь. Потому что если смысл есть там, то он есть и в повседневной жизни, и в том, какой выбор мы делаем. Таким образом, наш выбор может позволить вести более полную и насыщенную жизнь, в соответствии с тем, что нам важно: жизнь, которую определяют не зарплата и не резюме. Жизнь, которая включает в себя то, какие мы есть на самом деле, и то, какими можем стать.

Конечно, эксперты по статистике могут без труда объяснить совпадения как не более чем «взаимодействие математики и психологии человека», по выражению научного сотрудника Йэльского университета Прадипа Муталика. «Пусть ваша жизнь на следующей неделе будет полна совпадений, – говорит он, – и не стоит приписывать им космическое значение». На что я отвечаю: можете приписывать им любое значение! И использовать его в качестве отправной точки, чтобы начать жить согласно принципу Третьей меры.

В чем же минус такой позиции, если только вы не относитесь к этому догматически (сказавши «А», теперь нужно говорить и «Б»)? А вот плюс совершенно очевиден: сохранение присущего детям чувства благоговения, страха и любопытства есть неотъемлемая часть увлекательности и загадочности самой жизни. Совпадения связывают нас во времени, друг с другом, с самими собой и с невидимым порядком во Вселенной. Мы не можем выбирать, где или когда они удостоят нас своим присутствием, но можем решить поддаться их влиянию.

В мифологии о смерти всегда говорится в контексте трансформации и обновления.

Какой бы успешной и наполненной ни была жизнь, в которой мы добились благополучия, стали мудрее, приобрели способность удивляться и быть великодушными, в какой-то момент она подойдет к концу. И независимо от того, что происходит после смерти: остается ли душа бессмертной, попадем ли мы в рай или в ад, предстоит ли перевоплощение или наша энергия вновь станет частью Вселенной или просто перестанет существовать вообще, – физическое существование и известная нам жизнь завершатся. Является ли смерть окончательным событием или просто переходом к какому-то иному состоянию – она, безусловно, «конечный пункт». Возможно, это не конец истории, но определенно «конец главы». И как гласит заголовок на сатирическом сайте The Onion: «Уровень смертности в мире стабильно держится на отметке 100 процентов».

В современном, сильно поляризованном мире, когда СМИ тратится столько чернил (или пикселей) на подчеркивание нашей разобщенности и опустошенности, смерть – это то, что всех нас безусловно объединяет. Это поистине «универсальный уравнитель». И все же мы так мало говорим о ней! В бездушном зале ожидания аэропорта, проведя с совершенно незнакомым человеком каких-нибудь десять минут из-за задержки рейса, мы легко можем войти с ним в контакт и завязать очень тесные отношения на основе общей привязанности к телесериалу «Безумцы», однако нам редко приходит в голову сблизиться по поводу обсуждения огромной проблемы – всеобщей смертности.

Само собой разумеется, на Западе мы по большей части пытаемся замять эту проблему и не обсуждать ее. И чем ближе подступает смерть, тем глубже мы «хороним» мысли о ней, отчаянно возводя преграды в виде различных приборов, трубок, сигнализаций и поручней между собой и человеком, готовым пересечь границу жизни и смерти и оказаться по ту сторону. Медицинское оборудование оказывает на человека, то есть пациента, своеобразное действие, в результате которого начинает казаться, что тот постепенно теряет свои человеческие качества и его судьба становится для нас – тех, кому повезло и кто еще жив, – менее важной. Таким образом мы получаем возможность не думать об этом, бесконечно откладывая на потом решение этой проблемы, как нечто из списка дел, до чего у нас никогда не доходят руки – как, например, перейти на другой тарифный план интернета или провести ревизию гардероба. Умом мы понимаем, что когда-нибудь соберемся – или будем вынуждены – сделать это. Но полагаем, что можно подождать, пока это не стало действительно острой необходимостью. Думать о смерти – это то же самое, что присматриваться к новому водонагревателю, пока старый еще работает. Зачем это делать сейчас? Что это изменит? Какая от этого выгода?

На самом деле – довольно не маленькая. В действительности на свете нет ничего более поучительного для жизни, чем смерть. Если мы хотим иначе сформулировать, что значит преуспевать, нужно, чтобы мысль о неизбежности смерти стала неотъемлемой частью повседневной жизни. Невозможно понять, что значит «живой», не понимая, что такое «мертвый». Смерть есть непременное условие жизни. Не успев родиться, мы тут же начинаем умирать. Отведенное нам время столь бесценно именно потому, что оно ограничено. Можно жить, лихорадочно стараясь запастись деньгами и властью из безотчетного желания подстраховаться на случай неминуемого. Однако ни деньги, ни власть не более долговечны, чем мы сами. Да, разумеется, можно оставить детям наследство, но можно также поделиться опытом полноценно прожитой жизни, приобретенной мудростью и способностью удивляться. Чтобы по-новому определить понятие успеха, нужно пересмотреть наши взаимоотношения со смертью.

Хорошо помню, как тщательно я готовилась к своим родам: ходила на курсы для беременных Ламаза, занималась дыхательными упражнениями, без конца что-то читала на эту тему. Как странно, подумала я однажды, часами учиться, как привнести новую жизнь в этот мир, и при этом тратить едва ли больше минуты на то, чтобы научиться, как его покинуть. Почему в нашей культуре нет места подготовке к уходу из жизни с благодарностью и достоинством?

Мы с явной одержимостью используем социальные сети, чтобы увековечить все события своей жизни, как будто запечатлевая все происходящее на фотографии, чтобы сделать жизнь менее эфемерной. В действительности же, хотя следы виртуальной личности, может быть, и задержатся в прошлом чуть дольше нашей физической оболочки, они столь же недолговечны.

Помню один разговор во время ужина в Нью-Йорке, когда во время отпуска было модно посещать египетские храмы на Ниле. Я сидела рядом с человеком, только что вернувшимся из одной такой поездки. «Рамзес, – с недоумением заявил он мне, – провел всю жизнь, готовясь к смерти». Окинув взором сидящих за столом, я подумала, что такой выбор был, безусловно, гораздо разумнее нашего: мы-то живем, отчаянно делая вид, что смерть никогда не наступит. «Наверное, они о чем-то догадывались, – заметила я, – мне кажется, жить, как будто смерти нет, значит упускать нечто важное». «Смерть нагоняет на меня тоску, – бросил он с презрением, вызвав одобрительный отклик окружающих, – в Центральной Европе для этого есть кофейни, где подают специальный «кофе с характером» и ведут задушевные разговоры о жизни после смерти. Есть что-то очень унизительное в таких откровениях. Лично я ничего больше не хочу узнать о себе». Все с облегчением рассмеялись, а наша идеальная хозяйка, как по команде, переменила тему разговора.

Однако перестать говорить на тему смерти становится все труднее, и все труднее верить в роскошное одеяние голого короля, поскольку представление об успешной жизни обходится нам все дороже, а ее стоимость становится все более ощутимой.

В 1980-х годах я написала биографию Пабло Пикассо. По мере своего старения и приближения конца Пикассо все чаще избегал темы смерти. Изучая его биографию, я потратила немало времени, пытаясь понять это его стремление вытеснить смерть из круга своих интересов. Труднее всего ему приходилось, как это бывает со всеми нами, когда уходили из жизни его близкие. В 1963 году умерли два главных человека, бывшие рядом с Пикассо на протяжении всей его долгой жизни: в августе художник Жорж Брак, а в октябре писатель Жан Кокто. Он отгородился от всего и продолжал работать. Если не работа, что же тогда может победить смерть? Его дети не только не вызывали в нем никакого ощущения продолжения жизни, а скорее становились лишь мрачным напоминанием, что его собственная жизнь подходит к концу. В тот год, на Рождество, он сказал своему сыну Клоду, что этот визит будет для него последним и что он больше не разрешает навещать его. «Я стар, а ты молод. Лучше бы ты умер!» В своем творчестве он пролил свет своего гения на все темное и дурное в человеке. Однако в своей собственной жизни его самого одолевали те же темные силы.

Неудивительно, что на протяжении всей истории человечества тема смерти занимала центральное место во всех религиях и философиях. «Единственная цель тех, кто действительно предан философии, – говорит Сократ в «Федоне», одном из диалогов Платона, – готовиться к умиранию и смерти». Поскольку тело «наполняет нас потребностями, желаниями, страхами, всевозможными иллюзиями и всякой чепухой», мы можем достичь подлинной мудрости, лишь когда смерть высвобождает нашу душу из тела. Вот почему, по словам Сократа, философия – не что иное, как «подготовка к смерти».

Фраза «memento mori» – «помни о смерти», сокращенно «MM», высеченная на статуях и вырезанная на деревьях, пришла к нам из Древнего Рима. Легенда гласит, что впервые эта фраза прозвучала во время победного шествия в Древнем Риме, когда победоносный военачальник заставил раба воскликнуть: «Не забывай, что ты смертен!» Другой римлянин, Микеланджело, как-то сказал: «Во мне нет ни одной мысли, которая не была бы отмечена резцом смерти».

В иудаизме траур делится на четыре этапа: три дня глубокой скорби, семь дней «шивы», когда гости приходят, чтобы побыть со скорбящим, тридцать дней «шлошим», когда скорбящие постепенно возвращаются к обычной жизни. И затем еще год «шнейм асар ходеш», в течение которого продолжают соблюдать определенные ритуалы в память об усопшем. А христианство, разумеется, основано на истории об Иисусе, переживающем самый важный обряд в жизни человека – смерть, и преодолевающем ее в результате своего воскрешения.

В буддизме не существует отдельного от остального существования состояния, поэтому смерть есть просто «возрождение», переход в иное проявление жизни и энергии во Вселенной. На Западе, избегая разговоров о смерти и сделав эту тему фактически запретной, мы отгородились от того, чему нас может научить смерть. Как пишет в своей книге «Умирать достойно: перспективы личностного роста в конце жизни» доктор Айра Байок: «Наше общество выше всего ценит молодость, бодрость и умение владеть собой, всячески превознося эти качества, и считает абсолютно недостойным их отсутствие. Внешние признаки болезни или преклонного возраста считаются буквально унижающими человеческое достоинство, а физическое дряхление, вместо того чтобы восприниматься как неизбежный для человека процесс, вызывает смущение».

Поскольку мы весьма успешно удалили все упоминания о смерти и конце жизни из нашего дома и повседневности, непосредственный доступ к этим урокам остался лишь у тех, кто обеспечивает уход за больными в конце жизни. И когда читаешь их рассказы, поневоле поражаешься, насколько единодушно они отмечают, что благодаря столь тесному соприкосновению со смертью они многое узнали о жизни.

Джоан Галифакс – дзен-буддистская монахиня, антрополог и работник хосписа. В своей книге «Находясь рядом с умирающими: учиться состраданию и бесстрашию перед лицом смерти» она пишет, что есть такое очень «американское» понятие, как «хорошая смерть». Нередко оно означает безысходное состояние приближения к смерти человека, помещенного в медицинское учреждение и находящегося в «полностью стерильных условиях, опутанного трубками приборов жизнеобеспечения, под действием обезболивающих средств». Это состояние лишает нас возможности получить важнейшие уроки жизни. Она обнаружила, что, находясь в непосредственной близости к смерти и ухаживая за умирающими, люди «ощущают потребность соблюдать спокойствие, прощать, слушать и быть открытыми перед лицом неизведанного».

Это не значит, что все время находиться рядом со смертью очень легко. «Мне часто бывало страшно работать, так близко соприкасаясь со смертью, – признается она, – я боялась заразиться от умирающего его болезнью. Но когда поняла, что я так же смертна, как и все умирающие, этот страх у меня исчез. Осознание этой взаимосвязанности – первый шаг к состраданию».

Один из важных уроков, который она извлекла, – что заботиться о других значит одновременно заботиться и о себе. На ее глазах многие ее коллеги уходили из профессии из-за переутомления и эмоционального выгорания. «Приносить пользу другим людям, сохранять гармонию в своей собственной личной жизни – это не прихоть, а абсолютная необходимость, особенно когда речь идет о возможности быть полезной другим, – подчеркивает она, – мы все едины и неотделимы друг от друга, и когда мы страдаем, другие тоже страдают. Собственное благополучие зависит от благополучия других. Поэтому нужно находить время, чтобы установить связь со своим сердцем, ибо как гласит буддийская пословица: «Если ты заботишься о своем уме, ты заботишься о мире».

Для Галифакс это означает необходимость заниматься медитацией и поддержкой своего духовного здоровья. Она называет это «неотъемлемой частью реализации эволюционной задачи трансцендентности, которая возможна перед смертью». И если ранее она относилась к смерти как к «врагу», теперь она научилась видеть в ней «учителя» и «наставника».

Вот что пишет в своей книге «Смерть: завершающий этап роста» Элизабет Кюблер-Росс о том, как работа в непосредственной близости со смертью обогатила ее жизнь. «Работа с умирающими пациентами отнюдь не мрачное и угнетающее занятие, – уверяет она, – напротив, она может принести необыкновенное удовлетворение, и я чувствую, что в последние годы моя жизнь была гораздо более полноценной, чем у некоторых других людей – вся их жизнь». Она называет смерть «в высшей степени творческой силой… Смотреть в лицо смерти значит бесстрашно решать главный вопрос о смысле жизни. Если мы действительно хотим жить, то должны иметь мужество признать, что жизнь в конечном счете очень коротка и важно все, что мы делаем».

Больше всего Кюблер-Росс известна своим знаменитым определением пяти стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Вот что она пишет о последней стадии: «Это не самый благоприятный этап, но и не самый грустный… это не уступка, а скорее победа».

Даже если мы упорно отказываемся позволять смерти влиять на свою жизнь, она – жизнь – определенно скажется на нашей смерти. Автор книги «Уроки живым: истории о прощении, благодарности и отваге в конце жизни» Стэн Голдберг пишет, что «мысли и чувства, испытываемые людьми на протяжении всей жизни, нередко определяют, какой будет их смерть». Другими словами, если у вас была хорошая жизнь, скорее всего, вас ждет «хорошая» смерть. «Я пришел к выводу, что «качество» моей смерти определит багаж, который я смогу до нее дотащить, – пишет он, – я понял, как важно делать простые вещи: говорить своим родным и друзьям, что я их люблю. Говорить спасибо даже за самые незначительные оказанные мне знаки внимания, быть снисходительным к неловким словам и поступкам других людей и просить прощения, когда у меня что-то не получается».

Мы часто читаем трогательные истории самих умирающих – стоя́щих, можно сказать, на пороге смерти, в отличие от многих из нас, всего-навсего находящихся на более ранних стадиях умирания. Эти истории о важных уроках, которые они получают и которые оказываются настолько очевидными в конце жизни. В марте 2010 года звезде телесериала «Спартак: кровь и песок» Энди Уитфилду был поставлен диагноз – рак лимфатической системы. В поисках эффективного варианта лечения он побывал в Индии, Новой Зеландии и Австралии. В ожидании результатов обследования он и его жена сделали одинаковые татуировки – «Быть здесь и сейчас». «В глубине души я убежден, что всему этому было суждено случиться, – говорит он, – и я должен быть именно здесь и именно сейчас. Я готов к этому путешествию и предстоящим открытиям, готов ко всем этим приключениям. «Быть здесь и сейчас» – значит находиться в настоящем и не страшиться неизвестности».

Он умер в сентябре 2011 года. Но урок, который он преподал, живет. Осознавать себя в полной мере столь же важно для полноценной жизни, как и для «хорошей» смерти.

Британский историк Тони Джадт умер в 2010 году от бокового амиотрофического склероза, или болезни Лу Герига. В незаурядном интервью, которое он дал ведущей ток-шоу Fresh Air на радиостанции National Public Radio Терри Гросс, Джадт рассказал, что при таком тяжелом заболевании, когда ты постоянно окружен врачами и зависишь от специального медицинского оборудования, опасность не в том, что начинаешь огрызаться и злиться. А в том, что отдалишься от тех, кого любишь. «Они просто вдруг перестанут ощущать, что ты рядом. И ты больше не будешь постоянно присутствовать в их жизни». Поэтому он считал своим долгом по отношению к родным и друзьям перестать демонстрировать позитивный настрой, постоянно излучая оптимизм, подобно Поллианне, – это было бы просто нечестно по отношению к ним. «Надо стараться, по мере сил, оставаться частью их жизни – чтобы впоследствии они не испытывали чувства вины или угрызений совести за то, что меня исключили из их жизни, и чтобы они не чувствовали себя осиротевшими, а сохранили яркие воспоминания о нашей полноценной и неразбитой семье».

Отвечая на вопрос о своих духовных убеждениях, он сказал: «Я не верю в жизнь после смерти. Не верю в существование одного или нескольких богов. Я уважаю людей, которые в это верят, но сам не разделяю их взглядов. Поэтому для меня не существует ни бога, ни «организованной» религии, а лишь растущее ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором мы живем, в том числе и тот, где оказываемся после смерти, и что у нас есть некие обязательства перед этим миром».

Это ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором живем, резко изменяет наши приоритеты и представления о том, что на самом деле важно в жизни.

А в западной культуре, где молодость, известность и слава возводятся в фетиш и никогда не было принято говорить о смерти, все большее распространение приобретает движение за то, чтобы начать обсуждать ее в повседневной жизни. В The Huffington Post вопросы, связанные со смертью, постоянно освещает наш репортер Джавид Калим, специализирующийся на вопросах религии. Он написал о движении «Смерть за ужином», участники которого, как это явствует из самого его названия, собираются за ужином, чтобы обсудить смерть и умирание. Да и когда же еще обсуждать тему смерти, как не во время этого основного вида деятельности, обеспечивающей наше физическое существование? Эта идея охватила более 250 городов во всем мире. «Люди говорят о смерти в кабинете у врача, с неловкостью обсуждают ее на семейных торжествах, в адвокатских конторах, во всех этих ужасных местах, совершенно не предназначенных для беседы, которая требует большого человеческого такта, а иногда чувства юмора и благоговения», – говорит художник из Сиэтла Майкл Хебб. И добавляет, что «ведь так сложилось исторически, что многие идеи рождались именно за едой».

Движение «Смерть за ужином» практически «наступает на пятки» движению «Кафе смерти», зародившемуся в Швейцарии в 2004 году. Подобно «Смерти за ужином», «Кафе смерти» предполагает организацию неформальных встреч для обсуждения идей о смерти. «Мы все чаще приходим к пониманию, что перепоручение решения проблем, связанных со смертью, профессиональным медработникам и сотрудникам бюро ритуальных услуг никоим образом не облегчает наше положение», – отмечает хозяин лондонского «Кафе смерти» Джон Андервуд. Лауреат Пулитцеровской премии, журналистка Эллен Гудмен в качестве своей «второй карьеры» основала The Conversation Project для помощи людям в обсуждении связанных со смертью проблем. Она пишет: «Люди не имеют возможности уходить из жизни так, как им бы хотелось. Семьдесят процентов людей говорят, что они хотят умереть дома, но в действительности семьдесят процентов умирают в больницах и других медицинских заведениях». Гудмен прошла путь от «освещения социальных изменений до их фактической реализации» под влиянием собственного опыта, болезненно переживая, что она не догадывалась о желаниях своей матери, когда та болела и умирала. «Самое большое достоинство этого проекта, – сказала она мне, – это то, что мы просим людей говорить о своих желаниях в конце жизни за кухонным столом, а не в отделениях реанимации и интенсивной терапии. Мы просим их говорить о том, что для них важно, а не о том, что с ними случилось. Эти беседы оказываются одними из самых сокровенных и полных любви и заботы разговоров, которые когда-либо велись между членами семей».

Разговаривая с людьми об их опыте решения связанных со смертью проблем, Гудмен пришла к выводу, что «разница между «хорошей» смертью и «трудной» смертью заключается в том, имел ли умирающий возможность поделиться с кем-то своими предсмертными желаниями». Чаще всего этого не происходит, потому что нередко «престарелые родители и взрослые дети вступают в «заговор молчания». Родители не хотят беспокоить своих детей. Дети испытывают неловкость, поднимая столь деликатную и чреватую непредсказуемыми последствиями тему. Некоторые опасаются, что их родители подумают, что они с нетерпением ожидают их смерти. Мы часто утешаем себя тем, что врачи «держат все под контролем» и примут правильное решение. Мы все думаем, что говорить о смерти еще слишком рано. До тех пор, пока не становится слишком поздно».

В большинстве крупных городов есть также группы под названием «певцы у смертного одра», в которых специальные «хоры у последнего порога» бесплатно выступают перед пациентами в хосписах, больницах и дома. В этих хорах участвуют в основном женщины, которые подходят к постели больного и просто поют, приглашая всех желающих подпевать. Есть даже такая наука, музыкальная танатология, которая изучает влияние музыки на дыхание, частоту сердечных сокращений и уровень стресса. Исследования показали, что слух у человека сохраняется до самого конца. «Слова хороши для многих вещей, но, видимо, их недостаточно, когда приближается смерть», – говорит Эллен Синаковски, создавшая в Вашингтоне специальный «хор у последнего порога» для исполнения музыкальных произведений у предсмертного одра. И далее: «Музыка может проникнуть туда, куда просто слова не доходят».

Какую же роль тогда играют в конце жизни технические средства? По большей части суть дискуссии о точках соприкосновения технологий и смерти сводится к тому, каким образом она позволяет предотвратить смерть (чаще всего это касается экономических расчетов затрат и результатов экстремальных и дорогостоящих мер, лишь в незначительной степени влияющих на качество или даже продолжительность жизни). Хотя технологии также используют для большей интенсивности отношений со смертью.

В июле 2013 года была запущена кампания Kickstarter для финансирования игры под названием My Gift of Grace, созданной дизайнерской фирмой Action Mill. В этой игре нет победителей и проигравших (играя в смерть, каждый получает специальную «ленточку участника»). Игроки используют карточки, облегчающие обсуждение, отвечая на различные вопросы, как то: «Что больше всего заставляет вас ощущать себя живым?», «Чем вас пугает конец жизни?». В игре также есть карточки, побуждающие игроков к разнообразным действиям, например посетить похоронное бюро или побеседовать с работающими там людьми. «Многие полагают, что игра в смерть и умирание звучит грустно и пугающе, – говорит ведущий дизайнер и совладелец фирмы Ник Джелен, – но наш опыт показывает, что чем больше вы в ней участвуете, тем больше это позволяет вам радоваться повседневной жизни».

Социальные сайты чаще всего поощряют нас тратить огромное количество энергии и времени на создание и поддержание своих виртуальных образов, чтобы отличаться от других тем, что именно мы смотрим, слушаем, рекомендуем, и тем, что нам нравится. Но и их в последнее время нередко используют для более широкого обсуждения затрагивающей нас всех темы. Ведущий Национального общественного радио США Скотт Саймон впервые начал диалог о смерти в масштабе всей страны, когда стал делиться сообщениями с 1,2 миллиона своих подписчиков в Твиттере о том, как умирала его мать. Трогательный рассказ о ее кончине, который он вел практически в реальном времени, стал настоящим уроком об этом важном событии в жизни каждого. Вот несколько фрагментов из него:

27 июля 2:38: «Ночами тяжелее всего. Но именно поэтому я здесь. Как бы я хотел переложить на себя мамины страхи и ее боль».

27 июля 6:41: «Сегодня ночью практически не спали. Зато были песни, стихи, воспоминания и смех. Моя мама: «Спасибо Богу за то, что подарил нам эту ночь и друг друга».

28 июля 14:02: «И еще: прислушайтесь к 80-летним. В течение десятилетия они находятся в двух шагах от смерти. Они знают, что на самом деле жизненно важно».

И наконец:

29 июля 20:17: «Небеса над Чикаго разверзлись, и Патриша Лайонз Саймон Ньюмен вышла на авансцену».

«В журналистике, когда мы хотим опубликовать материал с продолжением на следующей странице, мы объясняем эту вынужденную меру «глобальным» значением события, однако это бывает нечасто», – позже заметил Саймон. «Вообще-то есть только одно событие, переживаемое всеми, и это смерть. Это то, что рано или поздно произойдет в жизни наших близких, друзей и незнакомых людей вокруг нас и, конечно, придется испытать и нам самим. Я считаю, об этом нужно говорить без чувства неловкости. Как только научимся легко говорить на эту тему, мы сможем «переставить» наши собственные жизненные часы».

И не нужно ждать, когда – вспомним Джона Донна – «колокол звонит по тебе», чтобы «переставить свои часы». Возможно, превратив смерть в обыденное явление своей повседневной жизни, нам удастся не сбиться с пути.

Клинический психолог профессор Тодд Кашдан обнаружил, что уход от осознания реальности смерти приводит нас к вере, дающей ощущение стабильности, а также самоотождествления с группой единомышленников одной расы или пола. «Приверженность своему «культурному мировоззрению» дает ощущение символического бессмертия, – отмечает он. – Как это ни странно, отстаивая интересы группы своих единомышленников, мы вырабатываем «вторую стратегию» для управления страхом смерти». Эти группы ощущают себя более долговечными, чем мы, однако подобная стратегия губительна для общества и может привести к остракизму, расизму и другим способам демонизирования «чужих» для возвеличивания своей собственной группы и самоидентификации с ней.

Профессор Кашдан продолжает цитировать результаты исследования, показывающие, что когда людям напоминали о смерти, они в своих ответах склонны были проявлять больший уровень расизма по отношению к другим группам, нежели к своим собственным. В связи с этим Кашдан и его коллеги задались вопросом, что могло бы смягчить или сдержать эти проявления. А именно, их интересовало, могла бы практика осознанности повлиять на изменение ситуации. Или как выразился Кашдан: «Если практикующие осознанный подход к жизни в большей степени готовы анализировать происходящее в настоящий момент, даже если это причиняет им неудобство, продемонстрируют ли они большую снисходительность перед угрозой собственной смерти?»

Ответом стало сенсационное «да». После того как участникам опроса напомнили о неизбежности их собственной смерти, а затем попросили описать процесс разложения своих тел (вполне «нормальная» просьба – в качестве напоминания о смерти), наиболее вдумчивые из них продемонстрировали меньшую враждебность к группам иных убеждений. Они также затратили больше времени и слов для письменного описания смерти, предполагая, «что большая открытость в осознании угрозы смерти позволяет воцариться состраданию и справедливости». И наконец, заключает Кашдан: «Осознанность изменяет ощущение власти, которой обладает над нами смерть. И это довольно серьезно».

Кроме того, исследование показало, что нам недостаточно сталкиваться со смертью лишь время от времени. Для того чтобы смерть со всеми ее атрибутами, а именно способностью переставлять жизненные часы, вызывать сочувствие, изменять направление развития и открывать новые перспективы, стала частью бытия, мы должны быть к ней готовы. Как и находящихся в хорошей физической форме спортсмены, получающие истинное удовольствие от участия в марафоне. Для тех, кто этим не отличается, этот опыт будет сродни мучительной борьбе. Отношения со смертью – именно «отношения». Они развиваются в обоих направлениях. Смерть может привнести что-то в жизнь, а образ жизни, в свою очередь, может сделать свой вклад в то, какой станет наша смерть.

27 октября 2013 года в своем доме в Саутгемптоне, штат Нью-Йорк, скончался рок-музыкант Лу Рид. Рядом с ним была его спутница жизни на протяжении двадцати одного года Лори Андерсон. Она рассказала о последних минутах, которые они провели вместе. Вернувшись домой из больницы всего несколько дней назад, Рид, тем не менее, настаивал на том, чтобы его вынесли на воздух, чтобы побыть в лучах утреннего солнца.

«Занимаясь медитацией, мы к этому готовились, – рассказывала она. – Мы учились направлять энергию вверх, от живота к сердцу, и выпускать ее через голову. Я никогда не видела столь изумленного выражения лица, какое было у Лу в момент его смерти. Его руки совершали движения 21-й формы комплекса тай-дзи, подобные льющейся воде. Его глаза были широко открыты. Я держала в своих объятиях человека, которого любила больше всех на свете, и разговаривала с ним в тот момент, когда он уходил из жизни. Его сердце остановилось. Ему не было страшно. Я смогла пройти с ним весь путь до самой его смерти. Что может быть лучше такой прекрасной, мучительной и ослепительной жизни? А смерть? Я верю, что смысл смерти есть высвобождение любви».

Это убедительный и трогательный пример того, как осознанный подход к жизни может слиться воедино с осознанным восприятием смерти: «Мы готовились к этому». И конечно, высвобождение любви – это цель не только смерти, но и жизни. И тем не менее для слишком многих цель жизни состоит в попытке избежать смерти – путем бесконечных отвлекающих маневров, постоянной показной занятости, бесконечной самовлюбленности, вечных перегрузок на работе. Для некоторых наступит момент, когда предчувствие смерти внесет ясность в то, что есть жизнь. Но такая ясность доступна уже сейчас. Как пишет Джоан Галифакс: «Все мы смертны». И всем нам предстоит ухаживать за другими и за собой.

Мы тратим столько времени на поиски способов продлить свою жизнь и растянуть ее еще на подольше. И не важно, верим ли в жизнь после смерти или нет, нам есть чему поучиться у смерти – например, как придать новый смысл своей земной жизни, сколько бы она ни длилась.

Моя мать умерла 24 августа 2000 года. Этот день стал для меня одним из самых непостижимых моментов в моей жизни.

В то утро она сказала нам с сестрой: «Я хочу поехать на международную продовольственную ярмарку в Санта-Монику». Для нее это было как поездка в «Диснейленд» – обычно она уезжала оттуда с корзинками, полными еды, фруктов и лакомств для каждого из нас. И мы решили отвезти ее туда. Маленькая и хрупкая, но по-прежнему энергичная и полная любви к жизни, мама накупила колбасы, сыра, оливок, халвы, венских и греческих шоколадных конфет, орехов – мы возвращались домой, нагруженные бесконечным количеством пакетов с едой. Было совершенно невероятно вывезти ее «в свет» после того, как она столько времени провела в больнице, а потом дома, с застойной сердечной недостаточностью. Уходя с ярмарки, нам хотелось сказать кассиру: «Вы просто не понимаете, что сейчас здесь происходит. Это наша мама! Вот она идет! (Может быть, она здесь в последний раз.) Пожалуйста, проявите к ней участие! Будьте к нам повнимательнее!» Но вместо этого делали вид, что все было как всегда. В глубине души мы знали, что делаем покупки для нашего последнего ужина, но не хотели в этом признаться даже самим себе.

Вернувшись домой, мама устроила на кухне абсолютно фантастический обед, пригласив своих дочерей, внучек, нашу экономку Дебору Перес и всех, кто работал тогда в моем домашнем офисе: «Садитесь за стол, и давайте насладимся нашей пищей!» Это был настоящий пир. Сестра с надеждой взглянула на меня: «Посмотри, какой у нее аппетит, сколько в ней любви и желания поделиться! Она совсем не похожа на женщину, которая собирается умирать!»

Позже вечером, сидя за столиком в своей спальне, она чистила и ела креветки. «Садитесь и поешьте креветок!» – сказала она. Она убрала волосы в маленькие хвостики и включила красивую греческую музыку. Она была похожа на счастливого ребенка. Казалось, как будто ее дух зовет ее и она готова. Не было никакой борьбы. Было просто ощущение благодати. Кристина и Изабелла – одной было тогда одиннадцать, а другой девять лет – носились по дому на самокатах, которые мы им только что купили. И мама стояла и наблюдала за ними, изливая на них всю свою любовь.

И вдруг она упала.

Я попыталась помочь ей подняться и лечь в постель, но она сказала – нет. Это была женщина, которая, несмотря на свою слабость, оставалась все той же двадцатидвухлетней девушкой, скрывавшейся во время немецкой оккупации Греции в горах в составе греческого Красного Креста, помогавшей раненым солдатам и прятавшей еврейских девушек. Это была женщина, которая, когда в дом ее семьи пришли немецкие солдаты, угрожая расстрелять всех, если не будут выданы спрятанные евреи, с гневом приказала им убрать оружие, потому что не было у нее никаких евреев. И солдаты послушались ее.

Так что я повиновалась. Вместо этого она попросила меня принести ей лавандовое масло и помазать ей ноги. А потом она посмотрела мне в глаза и сильным, властным голосом, которого я не слышала уже в течение нескольких месяцев, сказала: «Не вызывай «скорую помощь». Со мной все в порядке». У нас с Агапи разрывалось сердце. И вместо того чтобы вызвать бригаду скорой помощи, мы позвали медсестру, которая ухаживала за мамой дома. И сели рядом с ней на пол, а ее внучки продолжали радостно носиться на своих самокатах, совершенно не замечая, что происходит вокруг, – потому что мама хотела, чтобы все было именно так. Медсестра все время проверяла ее пульс, но и он был в норме. Мама попросила меня открыть бутылку красного вина и налить всем по бокалу.

Почти целый час продолжался наш пикник, мы сидели на полу и рассказывали разные истории, ожидая, когда она сможет встать и подняться. А она, лежа на полу в красивом саронге бирюзового цвета, внимательно следила за тем, чтобы всем нам было хорошо. Это кажется непостижимым сейчас, и это было столь же невероятным тогда. У меня было ощущение, что нечто большее управляло всеми нами, не давая нам ничего предпринимать, чтобы дать возможность моей матери уйти из жизни так, как она того хотела. И вдруг она внезапно наклонила голову вперед, и ее не стало.

Позже я узнала, что мама призналась Деборе, что знает, что ее время пришло. Она попросила ее ничего нам не говорить, и Дебора, которая знала и любила мою маму в течение тринадцати лет, поняла, почему она попросила об этом, и исполнила ее волю. Моя мать знала, что мы захотим положить ее в больницу, а она не хотела умирать в больнице. Она хотела быть дома, со своими дочерьми и драгоценными внучками, окруженная теплом тех, кого она любила и кто любил ее. Она не хотела упустить этот момент.

Мы развеяли пепел моей матери в море, вместе с лепестками роз, как она попросила. И устроили ей самые прекрасные поминки, с музыкой, стихами и гардениями. Мы пригласили друзей и, конечно, приготовили еду, много еды: это были настоящие поминки в честь ее жизни и ее души. Все ощущали ее присутствие – она была там хозяйкой, радушно принимавшей гостей, озаряя нас всех своим светом. В ее честь мы посадили в нашем саду лимонное дерево, которое с тех пор приносит сочные плоды. И поставили скамейку, на которой выгравировано одно из ее любимых высказываний, воплощающее ее жизненную философию: «Не упускай момент».

Я вспоминаю этот урок снова и снова. И сколько бы раз этого ни делала, я возвращаюсь к основам. Однажды я прочитала, что Михаил Барышников, непревзойденный мастер в своем искусстве танца, всегда занимался у станка с другими танцорами – каждое утро, и в день спектакля, и на следующий день, выполняя основные упражнения. У меня есть три основных положения, три простых упражнения, которые помогают мне в большей степени жить в настоящем – только там мы можем переживать чудеса.

1. Сосредоточьтесь на своем дыхании – вдохе и выдохе, в течение десяти секунд, когда вы напряжены, торопитесь или расстроены. Это позволит вам ощутить полноценное присутствие в собственной жизни.

2. Выберите изображение, которое вызывает у вас ощущение радости. Это может быть изображение вашего ребенка, домашнего животного, океана, любимой картины – то, что вызывает ощущение чудесного. Обращайтесь к нему, когда чувствуете себя зажатым и скованным, и оно поможет вам раскрепоститься.

3. Простите себя за все, что осуждаете в себе самом, а затем за то, что осуждаете в других. (Если Нельсон Мандела смог это сделать, у вас тоже получится.) А затем посмотрите на свою жизнь и на грядущий день новыми, полными удивления глазами.