Глава 14
Дневник Уэйна. Часть первая

Мы покинули Вашингтон сегодня в шесть утра и остановились на ночь в гостинице «Холидей Инн» у шоссе 66. Долгий день в пути по пустыне, маленькие города едва видно в желтоватом мареве, которое здесь намного гуще, чем на побережье. Думаю, мы справляемся куда лучше верблюдов – животные не в восторге от нашего стиля езды и от внезапных перемен. Риччи, к примеру, переволновался и в последний момент решил обменять своего чалого жеребца на огромного одногорбого верблюда главы Гангстеров. К удивлению Пола, вождь предложил ему одну из своих жен, сногсшибательную блондинку. Тут в разговор вмешалась Анна, запретив такой обмен, и в итоге первые километров семь Риччи ехал верхом с угрюмым видом.

Хорошо, что суровый пейзаж вскоре отрезвил наш разум. Сплошные кактусы с креозотовыми кустами да выветренные холмы и пересохшие соляные озера. Среди пустынных лютиков иногда проскакивали карликовые лисицы и сумчатые крысы, но индейцы нам больше не попадались. Я думал, что некоторые из них пойдут вслед за нами, однако, видимо, землетрясения сильно их напугали. Около трех сотен кочевников обосновались на Аллее, а когда-то в стране жило в миллион раз больше американцев. Что их туда привлекло – память предков о власти президента и Конгресса? Любопытная компания, настроена не слишком враждебно, несмотря на все их разговоры о летающих драконах и бескрылых машинах наряду с видениями в небе – от уже знакомого космического корабля до гигантского грызуна, по описанию подозрительно смахивающего на Микки Мауса. Одна из Разведенок из Рино (с синими волосами и ярким макияжем глаз, но при этом невероятно заботливая – потащила в свою палатку у входа в Верховный суд и предложила официально меня усыновить!) несла какую-то чушь про «Президента Запада», странного мужчину с бледным лицом и пронзительным взглядом, который живет на небесах…

И все-таки старые добрые Соединенные Штаты никуда не делись, вот они, под палящем солнцем – нужен лишь дождь, скажем, мощный ливень, что бывает раз в столетие. Как ни странно, повсюду полно ржавых цистерн и баков с водой – мутноватой, но более-менее годной для питья. Штайнер предложил бросить повозку с запасами воды, и я поддержал его идею, ведь она давно нас тормозила, к тому же с собой имеется переносная дистилляционная колонна и фильтровальная установка. Меня поражает вера Штайнера в то, что пустыня присмотрит за нами. «Просто приспособься, Уэйн – приспособь свое дыхание, сон, походку, мысли». Капитан наслаждается пустыней и, наверное, будет полностью счастлив лишь тогда, когда останется единственным человеком на континенте. Орловский притих, до сих пор в обиде на меня, и от этого тревожно. Риччи словно гангстер-невротик, одна агрессия и тщеславие. Анна ведет себя очень спокойно, восседает на пыльном кресле в холле гостиницы с царственным видом. Кажется, она переутомилась на солнце. Я подарил ей набор косметики, который нашел в кабинете заведующей, и теперь, пока я пишу, Анна медленно красит губы, при этом странно поглядывая в мою сторону…

Четыре долгих дня пути до самых Аппалачей – с верблюдами все в порядке, а вот мы сильно устали. Держим курс через долину Шенандоа к Голубому хребту. Ослепительные горы и песок. Похоже на Синай, причем сами мы смахиваем на потерянное во многих смыслах племя (у нас даже есть свой Моисей в белом одеянии – то ли предводитель пиратов, то ли старый арабский мореплаватель). Вчера мы обнаружили, что забыли все аккумуляторы для радиопередатчиков, и обстановка накалилась. Получается, мы никак не сможем связаться со спасательной экспедицией, если таковую направят в Нью-Йорк или Майами. Орловский был в бешенстве; кого винить – непонятно, мы все у него под подозрением. Сидя на своем верблюде с красным от злости лицом, он приказал нам возвращаться в Вашингтон. Еще чего. Никто не стронулся с места. Тогда Грегор достал пистолет, но Штайнер спокойно объяснил ему, что индейцы наверняка уже растащили все аккумуляторы. Орловский уставился на него с таким видом, будто не узнает ни капитана, ни всех остальных, а потом вдруг убрал пистолет в кобуру и махнул рукой, предлагая нам идти вперед, словно ничего не случилось и с Москвой связываться ему вообще не надо.

Вспоминая об этом эпизоде, я думаю, что на какое-то время Орловский стал прежним собой, а потом им вновь овладела пустыня.

Разбили лагерь в засыпанном песком ресторане сети «Говард Джонсон» на берегу реки Огайо, от которой теперь осталось лишь русло в виде широкой канавы, где в невысоких дюнах застряли яхты и катера. Все сильно устали: Орловский много километров проспал верхом на верблюде, Анна Саммерс устроила скандал Штайнеру, так как тот опять исчез на целый день, после чего вернулся с охотничьими трофеями – на шее у него красовались три мертвых гремучих змеи. По взгляду капитана было ясно, что он предпочел бы избавиться от всех нас, как от надоедливых гостей на своем огромном ранчо.

Впервые за все время мне кажется, что я не нравлюсь Штайнеру, беспокою его. Я чересчур амбициозен, мечтаю промыть эту пустыню во всех смыслах слова, капитан же представляет нынешнюю Америку наилучшим фоном для своих фантазий. Впервые вызывает некую тревогу проблема с водой. При продвижении на запад через Кентукки условия становились все более суровыми и воды в нагревательных трубах и цистернах все меньше. Зато в погребах и на складах полно бурбона и виски – приходится дистиллировать алкоголь, чтобы в итоге получить 25 % воды от его объема. Жидкость долго остывает, так что в итоге мы пьем что-то вроде безалкогольных согревающих коктейлей. Распоряжаясь запасами воды, я, конечно же, получаю немало власти…

Трудно поверить, что здесь когда-то проводились Кентуккийские скачки, что мы только что пересекли Голубой хребет. Ни табачных полей, ни мятных коктейлей, ни зеленых бархатистых лугов, лишь дикая местность и осыпавшиеся породы у оснований склонов. Сил исследовать город нет. Орловский бродит по парковке, будто герой кинофильма, потерявший ключи от машины. Риччи обычно занят поиском новых костюмов, но сейчас он сидит в пустом холле с видом мелкого букмекера, опоздавшего на сотню лет. Анна отдыхает в салоне красоты, рассматривая себя в зеркалах и нанося макияж (я заметил, что она всегда красится перед вечерней раздачей воды!).

Час назад один хромой вьючный верблюд поскользнулся и упал в осушенный бассейн. Штайнер спокойно пристрелил бедное животное, но из-за запаха нам всем пришлось сменить комнаты. Готовить ужин никому не хочется.

Как и остальные, я тоже теперь все время думаю о воде.

13:30. В самое пекло передвигаться невозможно. Пока Штайнер пропадает в городе, мы отдыхаем в тени ангара в аэропорту. Два дня назад, когда мы пересекали Уобаш, пришлось избавиться еще от одного вьючного верблюда, который свалился в овраг. Уже час лежим под прохладным крылом самолета «ДС-8» и пытаемся прийти к общему мнению по поводу того, какое оборудование взять с собой, а какое оставить. Орловский предложил забрать последний радиопередатчик на случай, если мы вдруг найдем подходящие аккумуляторы, но Анна и Риччи проголосовали против. Все равно мы вряд ли захотели бы с кем-то связываться. Я принял их сторону, на том и порешили. Ко мне теперь прислушиваются все больше. Анна наконец осознала, что я вовсе не ребенок, что именно я в каком-то смысле задаю направление экспедиции. Теперь я понимаю, почему все религии зародились в пустыне – она словно продолжение человеческого разума. Здесь тоже кипит жизнь; каждый камень и кактус, каждый грызун и кузнечик – это часть мозга, волшебная часть, в которой возможно все. Ослепительность пустыни готовится открыть мне некую истину, и я поведаю ее остальным.

В общем, приемник решили бросить здесь, среди забитых песком самолетов, хоть это и означает, что теперь мы полностью отрезаны от мира. Оно и к лучшему. Несмотря на усталость, мы невозмутимо нацелены продвигаться на запад.

Из неожиданного: Штайнер вернулся с бутылкой калифорнийского бренди, которое, по его словам, сделано из «сладких капель дождя над Тихим океаном». Он сидит в кабине «Сессны» и пьет в одиночку, прямо пророк Илия в колеснице. Странно, но мне кажется, что теперь всем нам в пустыне комфортнее, чем Штайнеру. Он осознает, что променял Атлантику на песчаные моря Кентукки и Иллинойса – и мы с этими песками заодно.

Наконец-то добрались до берегов Миссисипи. Делаю эту запись на мостике великого парохода «Адмирал». Когда мы доедем до Калифорнии – если доедем, – я не удивлюсь, увидев пересохшим даже сам Тихий океан. Орловский три дня провалялся с лихорадкой из-за зараженной воды. Следить за дистилляцией особо не успеваю, так как взламывать двери мотелей и ограды – работенка не из легких. Больным Грегор лежал в номере гостиницы в Маунт-Вернон, и в бреду ему чудилось, что он президент США – поразительно, как детально он все описывал. Подыгрывая его фантазии, я притворился начальником штаба, называл его не иначе как президент Оруэлл и обещал построить еще один Белый дом на западе, в Беверли-Хиллз, где он будет жить в окружении гламурных экономистов и кинозвезд. От всего этого Орловскому и правда полегчало – потакать людским фантазиям невероятно легко. Штайнер наблюдал за происходящим с неодобрением; пистолет под его накидкой меня беспокоит. Он видит, что я всеми манипулирую, но не знает зачем. Первыми поселенцами тоже когда-то двигали их мечты и фантазии.

И все же, благодаря моим стараниям и тщательно дистиллированному виски «Джонни Уокер», Орловский поправился. Сегодня по дороге к Сент-Луису я глянул на провисшую Арку, известную под названием «Врата на Запад» – в таком виде она стала похожа на рекламу последнего бигмака – и в шутку назвал его Грегори, а он мигом откликнулся, пусть и с подозрительной улыбкой. Настрой у всех на удивление хороший, в самый раз для родины Марка Твена. Анна теперь и днем накладывает макияж. Иногда ее лицо смахивает на маску для Хэллоуина, но я все равно стараюсь добывать для нее косметику, ведь в этих жутких старинных средствах содержатся масла, которые защищают кожу (надо признаться, когда Анна стирает все это с лица, увиденное поражает не только ее одну). Есть некая ирония в том, что она намеренно пытается быть похожей на ту синеволосую Разведенку – ради меня в особенности.

Риччи начал пользоваться кремом для лица от солнца, и я предложил всем остальным последовать его примеру. Помада тоже отлично бережет кожу. Представляю, какой странный был у нас вид, когда мы слезли с верблюдов у дамбы и стояли там, глядя на пересохшее русло Миссисипи. Судя по укрепленным пристаням, оградам из колючей проволоки и мешкам с песком вдоль берегов, река обмелела не сразу, и люди охраняли остатки грязного ручейка до последней капли.

Как ни странно, мы даже не расстроились, а скорее, наоборот, почувствовали облегчение, обнаружив, что Миссисипи пересохла. Завтра снова в путь, по следам бесстрашного охотника Дэниела Буна!

Будто в полусне, мы перемещаемся по окутанному желтым песком и янтарным воздухом миру. Мы в самом центре пустыни, бескрайней Сахары, протянувшейся через континент, и все вокруг кажется нереальным. Опалового оттенка деревья и песчаные пальмовые сады среди бесконечных пригородов, заводов, торговых центров и тематических парков, притихшие и забытые под покровом тусклого света.

Утром, по приезде в Канзас-Сити, между нами состоялся неторопливый спор по поводу того, где именно мы находимся. Я все показывал на дорожные знаки, но Грегора опять лихорадит, вот он и уверен, что это Сан-Клементе, давнее убежище Никсона на побережье Калифорнии. Твердил что-то про оздоровительное влияние морской воды и озона. Риччи с Анной настаивали, что перед ними озеро Тахо, и уже были готовы раздеться и нырнуть в ближайшую дюну. Дабы предотвратить это, я сделал вид, будто хожу по воде, и они в изумлении уставились на меня, как на мессию. Впечатлило даже Штайнера, и тот кратко махнул мне рукой.

Пустыня все-таки пробралась в наши головы, теперь мы мыслим категориями золы и песка. Ландшафт Канзаса – это замысловатый набор шифров, ряд таинственных психологических противоположностей. Здесь можно мысленно убить кого-то, можно увидеть подтверждение собственной божественности в очертаниях дюны.

Трудно сказать, о чем думает каждый из нас, восседая на верблюде в белых одеждах, с обожженными солнцем лицами в пятнах румян и помады. Анна держится рядом со мной, размалеванная, точно гарпия. Естественно, я контролирую раздачу воды, но она-то знает, что судьба экспедиции зависит от меня. Риччи я не доверяю – этим утром я помогал ему слезть с пошатывающегося верблюда и увидел, что в кобуре на запястье у его спрятан небольшой пистолет, не говоря уже о кольтах с жемчужными рукоятками.

Штайнер полностью отдался пустыне. Держится особняком, почти не разговаривает, иногда без предупреждения пропадает на два-три дня и возвращается к вечеру с канистрой ржавой воды. Замечает ли он городской пейзаж вокруг, осознает ли, что находится в залитом солнцем музее Соединенных Штатов? Час назад Штайнер отправился в Канзас-Сити, безлюдную столицу огромных автомобильных заводов, складов и небоскребов, но он увидит там лишь старый пограничный город. Штайнер ждет последней перестрелки на скотоводческой ферме О. К. Коррал, чтобы окончательно убедиться в своем недовольстве человеческой расой.

Неудачный день. Ничего не клеится, почти все время уходит на поиски воды. Кругом засуха, бескрайние пересохшие земли, столько пустых бассейнов я еще не видел. Верблюд Орловского сдох. Пока мы со Штайнером переносили вещи, Риччи тайком пробрался к шести канистрам, которые я собрал с таким трудом. Я застал его прямо на месте преступления – весь подбородок и руки были в ржавчине. Риччи выглядел безумцем: одетый в пыльный гангстерский костюм, он прятался в ванной комнате, прижимая к груди канистру с водой. Штайнер был готов пристрелить воришку прямо в шестом номере мотеля «Скайлайн-парк», но я его отпустил. Орловский стал для нас бременем, то и дело болеет. Уставшая Анна повалилась на кровать рядом с моей – лицо у нее в волдырях и потеках туши – и смотрит на сейсмограф, жалуясь на землетрясение в Сан-Франциско таким тоном, будто оно случилось по моей вине. Прямо брак в духе двадцатого века. Неужели мы зашли слишком далеко?

Я переутомляюсь.

Разбили лагерь в автобусном парке. Штайнер отправился на поиски призрака Дикого Билла Хикока, а все остальные сидят на полу под столами, сил искать воду уже нет. Орловский болен, последние три дня мы тащили его на самодельных носилках. У нас осталось всего четыре верблюда, и когда подохнет следующий, кому-то придется идти пешком. Я выкачал драгоценные пять галлонов воды из отопительной системы мемориальной библиотеки Эйзенхауэра. Не верится, что Айк – так по-дружески называли президента – вырос в этом маленьком пустынном городке. Пытался поговорить с Риччи о настоящей цели экспедиции, то есть попытке найти внутри каждого из нас ту особую Америку, то золотое побережье, которое увидел Макнэр с борта «Аполлона» за несколько недель до своей смерти. Ничего не вышло – физик молча сидел, привалившись спиной к старому музыкальному автомату, и смотрел на меня невидящим взором. Двигаться вперед его заставляет лишь огонь. Риччи поджигает каждый маленький городок, оставшийся позади, и сухие деревянные здания в считаные секунды вспыхивают пламенем. В небо вздымаются огромные клубы черного дыма, придавая ему апокалиптический вид.

На этом пока все, надо помочь Грегору. У него изо рта идет кровь.

11:45. Воды нет. Здесь когда-то заканчивалась техасская тропа, и вполне возможно, что и нашему путешествию придет конец. Штайнер все-таки бросил нас. Последний раз я видел его на площадке перед заправочной станцией, а через секунду он взял и исчез. Все верблюды мертвы, и мы вынуждены идти пешком. Большую часть пути я тащу Грегора и заставляю Анну и Риччи двигаться дальше. Как только я отвлекаюсь, они усаживаются на задние сиденья пустых машин, будто ждут, что сейчас придет шофер и куда-то их отвезет.

Сейчас мы лежим на полу старого салуна «Лонг-Бранч» в тематическом парке в стиле Дикого Запада – надо отдохнуть и набраться сил, чтобы поискать воду. Снаружи около пятидесяти градусов, и уже несколько дней мы держим путь по выжженной, как пепел, земле.

14:38. Полчаса назад умер Орловский – к настоящему моменту он сильно похудел и выглядит лет на двадцать старше. Я старался ради него как мог, но не услышал и слова благодарности. Тащить обезумевшего Орловского через пустыню, слушая, как он сквернословит и обвиняет во всем меня, было настоящим кошмаром. Это ведь его экспедиция. Тем не менее мне жаль, что он умер – в каком-то смысле Грегор был настоящим американцем.

Риччи куда-то запропастился…

На улице послышался выстрел. Уэйн встал, взяв винтовку, и следом раздались еще три выстрела – на фоне лязга жестяных банок и звона разбитого стекла.

– Учебная стрельба, Уэйн. Осторожнее… – Анна Саммерс предупреждающе подняла руку. Она сидела, прижавшись спиной к барной стойке. В полумраке Уэйн увидел на ее обожженном и измазанном косметикой лице признаки тревоги, но через секунду она вновь ушла в себя и теперь едва шевелилась из-за обезвоживания. Тело Орловского лежало на зеленом сукне стола для рулетки, руки раскинуты по кругу с числами, будто он пытается ухватить удачу и выиграть. Может, все они – лишь манекены в сценках тематического парка или актеры в последнем кадре вестерна?

Танцовщиц канкана тут давно нет. Звуки выстрелов эхом прокатились по улочке в стиле Дикого Запада – тут и почтовая карета, и бакалейная лавка, и парикмахерский салон, и галантерея. Палящее солнце за двустворчатыми дверями вернуло Уэйна к реальности. Пока он, изнуренный, дремал над своим дневником, кто-то забрал последнюю канистру воды, для охраны которой Уэйн и взял винтовку.

Кто это был, Риччи? Или же Штайнер вернулся, осознав, что Уэйн ему нужнее, чем он думал?

Уэйн похлопал себя по щекам. Уже несколько дней у него кружилась голова – от голода и от усилий, необходимых для того, чтобы заставить Анну Саммерс тащиться по песчаному шоссе. Уэйн вышел на залитую солнцем улицу, пошатываясь, как пьяный стрелок, готовый упасть на землю.

Свет вдруг отразился от подошв обуви небольшого человека с бородой, стоящего посреди улицы в сотне метров от Уэйна. На человеке был не белый бурнус, а широкополая шляпа со вставками из твердой кожи, тесный жилет и рубаха в шотландскую клетку. В левой руке он держал последнюю канистру воды. Умелым жестом мужчина убрал в кобуру револьвер с жемчужной рукояткой и пнул ногой россыпь стеклянных осколков, оставшихся после стрельбы по бутылкам.

– Риччи!.. – хрипло крикнул Уэйн и, схватившись за прохладный на ощупь ствол своей винтовки, положил палец на спусковой крючок. – Риччи, отдай мне воду!

Физик глянул на Уэйна и покачал головой, как бы говоря, что юный безбилетник со своей загибающейся экспедицией его больше не интересуют. Из-за жары красивое лицо Риччи вновь приобрело резкие черты. Он посматривал на крыши деревянных гостиниц и салунов – вдруг где-то там прячется стрелок, нацеливший свое оружие прямо ему в сердце.

– Пол! Это моя вода, Пол…

Уэйн раздраженно стукнул прикладом винтовки по дверной панели копии почтовой кареты, стоявшей у салуна «Лонг-Бранч». Так вот к чему вело их долгое путешествие по Америке – к абсурдной ребяческой стычке посреди тематического парка, чей выдуманный мир уже поглощен настоящей засушливой природой Запада, куда более суровой, чем обыватели из пригородов, приезжавшие сюда отдыхать в конце двадцатого века, могли себе представить.

Но это действительно его вода!

– Пол!

Как только первый выстрел Риччи попал в пластиковую вывеску салуна «Лонг-Бранч» над головой Уэйна, он бросился вперед, в раскаленный воздух.