8. Выжившие
Женщина сидела напротив инспектора Гриноу в его временном кабинете в полицейском участке Тоттенхэм-Корт-роуд, положив одну стройную, словно мореную, ногу на другую и скрестив на весьма внушительной груди руки.
Десять лет назад чертами своего сердцевидного личика она могла бы соперничать с любой молодой киноактрисой, но сейчас, в тридцать пять, эти черты застыли наподобие маски – что, конечно, только подчеркивал густой макияж: поддельная родинка, алое пятно немаленьких губ… В ярком свете помещения неровно наложенная косметика была очень заметна, неприглядным образом забившись в щербины нарумяненных щек. Густо-синие глаза прятались под тяжелыми веками, светлые же волосы все-таки не были крашеными, а составляли наследие нордических предков. Несмотря на вульгарность женщины, Тед Гриноу легко мог понять, почему какой-нибудь простофиля захочет расстаться с несколькими шиллингами ради ее внимания.
– Вы мне не верите, да, шеф?
– На тысячу фунтов ты долго сможешь шиковать, Грета.
Одна из газет, «Мировые новости», обещала тысячу фунтов в качестве награды за «информацию, которая приведет к поимке, аресту и осуждению Ночного Потрошителя». Это заставило шлюх выползти из щелей – и Гриноу пришлось посадить четырех человек в четыре кабинета, чтобы разобраться с ордами внезапно пожелавших сотрудничать дам легкого поведения.
История Греты оказалась достаточно интересной, чем и привлекла внимание инспектора.
Она утверждала, что накануне ночью, спустя примерно два часа после убийства Дорис Жуаннэ, молодой пилот подошел к ней в баре у «Трокадеро». Он завязал разговор, угостил выпивкой и сэндвичем. По словам Греты, летчик показал пачку купюр и сделал «непристойное предложение». Когда она отказалась и ушла, чтобы вернуться к себе, он последовал за ней, пихнув в какой-то дверной проем, и сказал: «Дай я хоть поцелую тебя на прощанье», а когда она сказала «нет», начал ее душить.
– Я стала вырываться, ударив его коленом в бубенчики, и он что-то уронил… кажется, противогаз… а я заорала что есть мочи, и он убежал в темноту, как испуганная крыса.
Вот над этим рассказом Гриноу сейчас размышлял. Наконец он сказал ей:
– Как я могу поверить твоему рассказу, Грета, когда в нем полно лжи?
– Так это я сама себе поставила, да? – спросила Грета Хейвуд, расстегивая пуговицу шелковой блузки и негодующе указывая на синяки на шее.
– Нет, но твой сутенер вполне мог.
– Я не работаю ни на какого кота! – выпалила она. – Я сама на себя работаю, вот!
Это было интересное заявление, и сразу по двум причинам.
Во-первых, Грета до того момента явно старалась избежать обвинений в проституции, не признавая, что сама предложила себя неизвестному летчику, держась невероятной версии о том, что ее «добродетель» была оскорблена.
Во-вторых, она случайно натолкнула Гриноу на важную мысль: все подвергшиеся нападению Потрошителя девушки – по крайней мере, те, кто приводил его к себе – не имели защиты сутенера, или «кота», как называли его девицы типа Греты. Во многих случаях сутенер следил бы за происходящим, оставаясь рядом (возможно, с дубинкой наготове, чтобы помочь избавить бедолагу от денежек). В других случаях сутенер мог оставаться прямо в квартире, затаясь в соседней комнате или спрятавшись за портьерой.
Так что Потрошитель либо избегал столкновений с сутенером, либо ему чертовски везло.
– Грета, мы не станем обвинять тебя в приставании. Расскажи, как все было на самом деле.
– Ну… все так и было, как я сказала, – ну, почти так. Я познакомилась с этим пилотом у «Трока». Я уже ждала там клиента, но этот был такой милый. Так что мы выпили, а потом пошли к переулку… у «Капитанского стола»…
Гриноу кивнул:
– Дальше.
– Я светила на дорогу фонариком. Там я его выключила, мы зашли в дверную нишу, и он начал меня ласкать. Целовать. Я не позволяю каждому такую вот близость… Но он был красавчик. Милый такой и робкий…
Может ли это быть правдой? По ее описанию это вполне мог быть юный Камминз.
– …милый и робкий, пока не начал меня душить! Господи! Ну и вдарила же я его по…
– Значит, остальная часть твоего рассказа правдива?
– Еще бы нет. Вы за кого меня держите, шеф?
Гриноу не стал отвечать, а только спросил:
– Он и правда уронил свой противогаз?
– Клянусь мамочкиной могилой, правда. Я слышала стук.
– Хорошо. Я отправлю тебя к «Трокадеро» с моим сержантом. Покажешь ему, как и где все это происходило.
Инспектор отдал распоряжения, а потом вернулся за стол в неприбранном кабинетике и закурил одну из своих «фирменных» сигар. Карта лондонского центра с булавками в местах убийств занимала почти всю стену, шкафы картотеки теснились друг к другу – а он сидел лицом к стене из стекла и дерева с видом на помещение констеблей и следователей и стол приемной.
Это и правда было похоже на Камминза. Второй пилот, появлявшийся в деле – тот канадец, который ссорился с Маргарет Лоу – был чист: он сел на транспортный корабль на следующий же день после того, как мисс Уик позвонила с жалобой.
Однако Камминз был единственным из присутствовавших в театре «Сент-Джеймс», у кого было железное алиби на время убийств Эвелин Гамильтон, Эвелин Оутли, Маргарет Лоу и Дорис Жуаннэ: курсант находился в расположении училища, когда совершалось каждое из них! Журнал увольнений регистрировал моменты его прихода и ухода, а соседи подтвердили данные журнала.
Да и вообще – почему из всех пилотов в Лондоне это должен оказаться именно Камминз? Театр был связан всего с одним из преступлений. Из-за того, что в этом расследовании участвует Агата Кристи Маллоуэн, сам Гриноу стал мыслить, как чертов автор детективов, а не опытный коп!
Следователи у Агаты в романах могли собрать группу подозреваемых в библиотеке, чтобы обсудить улики и разоблачить злодея, который вежливо поучаствует в этом процессе – вплоть до того, что протянет руки для наручников. В реальной работе полиции – и в жизни Гриноу – единственным направлением расследования в этот момент был опрос почти бесконечной череды уличных шлюх. Он переговорил уже с сотней девиц (а в целом через участок их прошло примерно пять сотен): иногда разговор длился всего несколько минут, а иногда (как в случае с Гретой) – достаточно долго.
Необходимость полагаться на таких свидетелей, как Грета, совершенно не радовала Гриноу: ведь эти девицы по своей профессии были лгуньями, – даже без учета предложенных бульварной газетой тысячи фунтов.
Телефон пронзительным звоном вывел его из этих раздумий – и в ухе раздался обманчиво убаюкивающий баритон Фреда Черрилла, эксперта-дактилоскописта.
– Я поддерживаю соображения миссис Кристи насчет отпечатков на подсвечнике с камина у Лоу, – сказал Черрилл. – Правша, выдирая свечу из подсвечника, наверняка возьмется левой рукой за подставку, а правой схватит свечу. Процесс будет обратным в случае левши.
«Теперь у нее и чертов Черрилл стал мыслить, как автор детективов!»
– На самом деле, – проговорил Гриноу, затягиваясь сигарой, – она предпочитает «миссис Маллоуэн». Но она очень наблюдательна под любым именем.
– Вот именно. Эти следы в пыли на туалетном столике в квартире Жуаннэ могут оказаться полезными. Но пока отпечатки из квартиры Лоу не слишком много дали.
– Почему это? Опять смазанные?
– Нет, они просто отличные: словно из учебника. Вдобавок к подсвечнику идеальные отпечатки нашлись на недопитом стакане пива и на ручном зеркальце. Просто у нас в картотеке этих отпечатков нет.
– Как могло получиться, что такая злобная тварь, как наш Потрошитель, не имеет приводов в полицию?
– Вот не имеет. Может, он поздно созрел. Или он американский солдатик, как пишут. Но как только ты найдешь подозреваемого, Тед, у нас будут превосходные отпечатки, чтобы его проверить. Больше улик не было?
– Из квартиры Жуаннэ ничего, кроме того, что заметила миссис Маллоуэн. О, я еще нашел рулон широкого лейкопластыря в ящичке того же туалетного столика.
– Лейкопластырь, гм… В этом есть что-то значимое?
– Может, и нет. Но из ленты вырезан небольшой прямоугольник – я бы сказал, недавно. Если его использовали, чтобы заклеить один из украденных предметов… ну, надежда с нами всегда.
– Как и разочарования. Кстати, в свинарнике Жуаннэ хороших отпечатков нет, а я собирал и обрабатывал их лично, прямо на месте.
Гриноу хмыкнул:
– Ну, безотносительно отпечатков, это явно был тот же человек. Эти убийства очень характерны своим зверством.
– Совершенно верно. Спилсбери подтвердил, что порезы и удушение указывают на левшу, как и мои отпечатки пальцев. Похоже, мы близки к цели.
– И в то же время очень далеки от нее, – сухо отозвался Гриноу. – Спасибо, Фред.
– Бывай здоров, Тед.
Из всех рассказов проституток самые интересные касались аристократичного гражданского клиента, который представлялся то герцогом, то графом – и чей лоск исчезал, как только дело доходило до секса. Он был груб. Некоторые женщины утверждали, что он «душил» их во время акта… как выразилась одна: «В шутку, знаешь ли».
Гриноу дежурил по две смены подряд, и ему пришлось отказаться от щедро предложенных Агатой билетов на премьеру ее пьесы. Он подумал, что актеры сейчас как раз на подмостках – был уже вечер, затемнение началось – и понадеялся, что его приятельница получает от спектакля удовольствие и что ее вымышленные убийства публика принимает хорошо. Эти мысли по иронии судьбы предшествовали первому реальному прорыву в расследовании.
Филлис О’Двайер – проститутка, чьи подруги упоминали о ее столкновении с «зверским» клиентом, который вроде пытался ее убить, наконец явилась сама.
Привлекательная женщина тридцати с лишним лет, чьи черты застыли в холодной неподвижности, сидела, скрестив стройные ноги в шелковых чулках, и курила, время от времени выпуская кольца дыма. Глаза у нее были голубые, широко расставленные, лицо тоже сердечком, с фальшивой родинкой. Волосы были того рыжего цвета, что неизвестен Богу, но хорошо знаком дамским салонам Вест-Энда. На ней был черный костюм с поразительной красной шелковой блузкой – из той дешевки, которая может неожиданно оказаться дорогой.
– Вы меня ищете, как я слышала, – сказала она. У нее был ломкий голос, пострадавший за долгие годы обильной выпивки и слишком громких воплей… возможно, слишком частых пьяных воплей. – Я вообще-то не пряталась. Неужели столько чертовых полисменов не могли найти одну рыжую малышку?
В Филлис было метр семьдесят роста, а весила она все шестьдесят пять килограммов, не меньше.
– Просто удивительно, – согласился Гриноу, раскуривая новую сигару, – что только ни находится, когда речь заходит о тысяче фунтов.
Филлис сверкнула глазами:
– Я не врать пришла, шеф. Я до смерти перепугалась, честно. Господи, я уже решила, что труп.
Откинувшись на спинку кресла и скрестив руки, Гриноу предложил:
– Почему бы тебе не рассказать мне всю историю, Филлис?
– Вот нечего так со мной, шеф. Я пришла сюда по доброй воле, как добропорядочная гражданка, чтобы вам помочь. Нечего называть меня лгуньей.
– А я и не называл.
– Я могу читать между строчек. Я всякая разная, но только не дура. Вот что я вам скажу, инспектор: это правда, до единого словечка. А если не верите, то засуньте мой рассказ прямо себе в… папку.
– Говори, Филлис. Я весь внимание.
– Ух! Собираетесь содрать с меня за это два фунта?
Она имела в виду, что Гриноу мог обвинить ее в проституции, если она признается: два фунта были стандартным штрафом.
– Нет. Это бесплатно.
Она улыбнулась с небрежным распутством:
– В моей профессии ничего бесплатно не бывает, шеф… Короче, слушайте. Я познакомилась с одним пилотом у ресторана «Одденано» на Риджент-стрит. Это курсант был.
– Откуда знаешь?
– У него была белая курсантская нашивка. Так и собираетесь меня на каждом шагу перебивать?
– Нет.
– Ну вот, я веду его к себе домой, понимаете. День был адски холодный, и у меня в квартирке тоже не жарко, несмотря на газовый камин, так что ботинки я не снимаю. Некоторым парням это даже нравится, вроде как необычно получается, верно? И ради красоты я оставила на себе любимые бусы. Камни под цвет моих глаз.
Рискуя навлечь на себя гнев Филлис, Гриноу все-таки спросил:
– Что за бусы?
– Крупные, старые. Бижутерия. Если бы камни были настоящими, я бы не стала зарабатывать себе на жизнь в постели, так?
Вопрос был более или менее риторическим, и Гриноу лишь вежливо кивнул.
Она продолжала:
– И он говорит мне: «Ты всегда ложишься в бусах?» Он лежал рядом со мной. Мы уже… дело сделали. Вроде как крутит центральный камень пальцами. А я отвечаю: «Иногда. Некоторым гламур нравится». И тут я вскидываю ногу вверх, демонстрируя ботинок. Это шутка была. Но ему, похоже, не понравилось: он схватил бусы и начал их закручивать… Видите: у меня на шее след.
– Вижу.
– Так он сграбастал бусы и крутит их изо всех сил. Я задыхаюсь, задыхаюсь, к черту, вот что. А глаза у него… вроде синие, они были, странного оттенка… они горят. Как у сумасшедшего.
– Как же вы выжили, Филлис?
– Еще чуть – и не выжила бы. Боль была жуткая. Я на него ругалась – когда могла что-то выдавить – и пыталась снять бусы с шеи… и в чертовой агонии, я дергаю ногой! Господь да благословит эти ботинки. Не будь я в них, я… Ну, лягнулась удачно, это да: ответила ему тем же. Он меня драгоценностями душил, и я ему врезала по самому дорогому. Он заверещал, как слабак, и свалился с кровати задом вверх.
– И что было дальше, Филлис?
– Сорвала с себя бусы и говорю: «Эй, что на тебя нашло, Тарзан?» Я задыхалась, гадая, что он дальше сделает… А он валялся на полу, тихий вдруг стал. Тоже тяжело дышал. Вроде как плакал. И очень тихо говорит: «Прости. Прости, пожалуйста. Я иногда забываюсь». А я говорю: «Да я тебя к чертям отправлю и там уж забуду!» А он встает и роется в карманах… Он мне уже дал пять фунтов. А теперь дает еще пятерку, чтобы показать, как ему жаль. Я ее выхватила и велела убираться к черту. И он ушел.
Гриноу наблюдал за ней. Глаза у нее округлились и блестели, и во всей ее манере заметно было воспоминание о пережитом страхе. Он решил, что она не лжет.
Она начала копаться в сумочке и вскоре извлекла две мятые пятерки.
– Я сунула купюры в ящик стола. Тратить не стала.
– Почему, Филлис?
– Подумала… со всей этой газетной писаниной о Потрошителе, вдруг это улики. Типа их можно отследить.
Отслеживать путь банкнот всегда было непросто, но, рассматривая эти, Гриноу заметил, что их номера идут подряд в одной и той же серии, что должно было заметно упростить дело.
– Когда это случилось, Филлис?
– В четверг вечером. Сразу как стемнело.
Это означало, что скорее всего у Потрошителя была неудачная попытка, после чего в итоге он сошелся с Нитой Уорд.
– Ты смогла бы опознать его на очной ставке?
– Не хуже чертова Черчилля.
Эта бабенка О’Двайер отказалась от полицейской защиты («Если вы, парни, не смогли меня разыскать, то черта с два это сможет тот псих»), но оставила Гриноу телефонный номер для связи.
Гриноу сидел в кабинете, окутавшись сизым дымом сигары, и сам себе улыбался – что случалось довольно редко в этом расследовании.
Он ей поверил. Филлис О’Двайер пережила нападение этого сумасшедшего – и сможет опознать ублюдка. Это был их первый прорыв…
Второй произошел примерно через пятнадцать минут с появлением сержанта следственного отдела, который провожал Грету к «Трокадеро» для воссоздания картины нападения, которое на нее якобы совершили.
Сержант, круглолицый и опытный, с жестким взглядом, продемонстрировал противогаз.
– Был именно там, где, по словам той девицы, его уронили, – сказал сержант. – Не на виду, шеф – за мусорным баком.
Гриноу потянулся через стол и взял противогаз. Эти маски всегда казались ему не принадлежащими этому миру, словно из книги Герберта Уэллса. Очки маски на секунду уставились на инспектора, потом он перевернул ее и увидел чудесный ряд цифр: 525987…
…личный номер пилота.
Теперь они его найдут. Будь то Камминз или один из тысяч других летчиков военно-воздушных сил… он попался.
Вопрос теперь только в том, успеют ли они остановить его до того, как он увеличит своей счет до пяти убийств за шесть дней.
