Отец и сын

Старик напротив Евгения не признает мутного стекла, что отделяет его от сына: трубка телефона, через который говорят на свидании, в руке инородна — зачем она, когда Женя — вот он, рядом, брось трубку и протяни руку.

— Отец, — произносит Евгений, трубка дрожит, и подбородок, к которому она прижата, тоже подрагивает.

Арестант быстро собирается с силами.

Он хочет сказать, что вернется, что это случится скоро, он хочет быть веселым и сильным, как любит отец, но тот все видит, и обмануть его нельзя.

Взгляд старика рассеян, в нем решетки и грязные стены, он скользит по сидящей рядом молодой женщине, жене Евгения.

Смотрит на женщину. Дождется?

Уходит в себя. Дождусь? Вопросы немы и гнетущи, но все их слышат, это сон, и нужно ущипнуть себя.

Женщина рядом очень красива, она намного младше его сына, она родила Евгению троих детей, это произошло еще до того, как все стало плохо.

Неожиданно и очень плохо.

Евгению пятьдесят четыре года, он кажется моложе своих лет, спина широкая, движения мягкие и точные, короткие волосы не поредели, не поседели и упрямо торчат. Отца он видит впервые после ареста — прошло восемь месяцев.

Старику — восемьдесят, и выглядит он на восемьдесят, и это удручает Евгения: еще год назад он был уверен, что не стареть — у них в генетике.

Женщина знает — она была здесь не раз, — а старик еще нет, что по-настоящему тяжкое начнется через полчаса, когда свидание завершится и они выйдут на улицу: это старый волжский городок, здесь такие прекрасные влажные колючие метели в декабре, которые сейчас снятся Евгению, они будут идти и дышать этой метелью, а Женю отведут в прогулочный дворик, узенький бетонный застенок, где уже гуляют его сокамерники, его хата, и никто ему ничего не скажет, все знают, каково это, он просто постоит, покурит и придет в себя.

Расскажет анекдот.

Подполковник ФСБ, он вышел на пенсию по выслуге полный сил и «контактов», еще допелевинский фээсбэшник, не из тех, что ездят на стрелки, а из тех, к кому приезжают. И был бизнес, и сеть магазинов, и друзья «сделали» ему ООО с оборотами, а банкиры давали кредиты, и он все инвестировал в ООО друзей, а те открывали и открывали огромные магазины, а потом пришли большие сети, и друзья продали им магазины, а долги оставили ему.

И стали не друзья. Но пять лет были хорошие, веселые.

Последние деньги отданы адвокатам. Жена ищет работу, а она красивая и ничего не умеет. А ему суд выписал шесть лет общего режима. Мошенничество, «Где посадки?» — а как же.

Он бросает окурок, аккуратно бросает, в вырезанную из пластиковой бутылки пепельницу, он вообще очень аккуратный.

Есть два пути — Тагил и Киров, а выбора нет. Это шутка последних дней, она придумала себя сама и возникает вдруг в голове. Странно, но становится спокойней.

Восприятие обострено опытом и бедой.

— Как так получилось? — спрашивает он себя. И отвечает, он всегда отвечает на вопросы.

— Мы стали дровами для печи, которую раньше топили сами.

— Я не был таким. Я не уничтожал людей ни за что.

— Уничтожал.

Сложно спорить с памятью.

В этот вечер он молчит. Отец и жена — они ждут, и оба могут не дождаться, и причин для этого много: старость одного и молодость другой не сулят надежды, ничто не сулит надежды, надо еще прожить и пережить все, прожевать и выплюнуть годы, смириться с неизвестностью и ждать, ждать ему и им.

Неизвестность…

Ему плохо этой ночью, он не спит, встает и курит, много, смущенно улыбается, когда видит, что разбудил кого-то. А впереди — сотни таких ночей, и каждая ночь темная, по-настоящему темная. И в темноте спят или не спят отец, жена, два сына и дочь, и до них недалеко, все в мире недалеко, если нет стен.

Через два месяца он уедет на этап, ему выпал Киров.

Жена Евгения найдет работу, и окажется, что она умеет многое и что она — юрист — все умеет сама, нравится мужчинам и теперь ему надо будет думать, как удержать ее.

Карма, раньше это была ее забота — как удержать его.

Он выйдет условно-досрочно через три с половиной года.

Отец дождется.