Художник

— Лучший художник на лагере — Серега, отвечаю, — уверенно сказал Гарик, а ему можно было верить.

Гарик сидел давно, был завхозом отряда этажом ниже в нашем же бараке.

Авторитетный сосед.

— Нарды тебе покажу, парни сделали, а он разрисовал.

Мы сидели у него в каптерке, мне иногда можно было к нему заходить; вопросы хозяйственные, если живешь в одном старом, косо выстроенном здании, решать надо вместе.

Я взял со стола большую кружку с чаем, маленьких Гарик не понимал. Положил в рот конфету, они у него в деревянной конфетнице: элемент уюта.

Когда питаешься три раза в день по причудливо составленному расписанию, к примеру в 6:40, 14:30 и 18:00, нельзя не ценить сладкое. Сигареты и конфеты — спасение. Я не курю, но Гарику принес пачку хороших сигарет, это «братский подгон», он поддерживает меня, я иногда советуюсь с ним, советы важны, зона — это совокупность мелкого опыта, и любой шаг, если он не продуман или в неизвестность, может изменить все и сразу.

Сегодня я заглянул к нему поговорить об утеплении стен барака к зиме, люди мерзли. Заодно и спросил, кому можно заказать небольшую картину, которую я задумал повесить на стену своего вновь отремонтированного кубрика. Вообще, людей, что немудряще рисовали, хватало, но грех не задать такой вопрос старому каторжанину за чаем.

— Вот, смотри. — Гарик достал с полки на стене нарды и положил на стол.

Зэковские, только здесь делают такие. Огромный короб, в причудливой избыточной резьбе, с узорами, не несущими никакого смысла, кроме одного — на эту работу потрачено время, которое приблизило мастера к дому.

— Красиво, — сказал я.

— Погоди, — ответил Гарик, раскрыл нарды и стал смотреть на меня.

Я должен был восхититься, иных вариантов не предполагалось.

Увиденное, безусловно, впечатлило. На одной стороне доски была женщина. На другой, впрочем, тоже. Художник задумывал их молодыми. Этот замысел выдавали контуры тел. Но что-то мешало поверить.

Приглядевшись, я понял, что женщина нарисована одна. Слева — спереди, чуть анфас, а справа сзади. Ягодицы, грудь и губы — все, что просил бы любой, кто заказывает такие нарды, имелись. Более того, они удались. Купальник на женщину художником был надет, небольшой, но вполне прикрывающий интимное, это важно, иначе нарды не пережили бы ни одного шмона и были бы изъяты, как содержащие порнографические изображения, после чего уничтожены по акту и подарены прокурору. Или другому проверяющему. Но купальник присутствовал, и нарды хранились у Гарика вполне официально.

Глаза, они мешали поверить художнику. Это были пустые глаза зэка, которому отказали в УДО и сидеть ему еще три года, а совсем не озорные глаза молодой женщины. Но Гарику нравилось. Он заказывал роспись нард не ради глаз, а то, что просил, имелось в наличии.

— Хороший художник, — сказал я.

— Плохого не посоветую, братан. — Гарик был доволен.

Я допил чай и ушел.

Серега числился именно в моем отряде. Судили его за мошенничество, у него было интеллигентное лицо и манера вежливо, с паузами говорить.

Рисунок на нардах внушал сомнения, но незачем было огорчать Гарика, который обязательно бы спросил, заказал ли я картину Сереге. Да и хотел я немногого — всего лишь три китайских иероглифа, увиденные в какой-то книге; я не знал даже, что они означают, но они явно не несли негативного смысла. Красные, на желтом фоне, они подходили для моей стены. Тоже элемент уюта, как конфетница Гарика, и мне он был нужен.

Серега выслушал меня очень серьезно. Предложил сделать рисунок на ткани, чтобы имитировать пергамент. Пообещал найти подходящую материю. Пообещал подобрать краску. Пообещал продумать, как это красиво по-китайски повесить, чтобы не было рамки, а был бамбук сверху и снизу — имитация свитка. Убедил, понравился, и я понял, что ошибался в этом профессионале. Мне было стыдно за свои нехорошие мысли.

— Три банки тушенки, пять пачек сигарет и сахару сколько не жалко, — ответил он на мой вопрос о стоимости картины.

Мне было не жалко, и я выдал все, включая бонус — пачку сахара.

Сергей, как я его стал называть после этого, ушел в творческое раздумье и поиски расходных материалов.

Ткань, как и обещал, он подобрал через неделю. Так он мне сказал, видеть процесс я не мог, работа велась на промзоне, в закутке столярного цеха, выделенного для художников и резчиков.

Я ждал. Потом он нашел желтую краску и подготовил холст.

С красной краской возникла проблема.

— Мне пришлось отдать за нее сигарет и макароны, я же знал, ты отдашь, — рассказал мне Сергей. Он стеснялся говорить об этом.

Я был благодарен за доверие и компенсировал расходы.

А потом он чудом сумел найти бамбуковое удилище и сделал из него верх и низ свитка. Ушло на это около двух месяцев. Сложнее всего было с бамбуком, но дело стоило того.

За бамбук ему пришлось отдать блок сигарет — десять пачек, последних своих.

Так мы начали дружить, он удивлял меня все больше и больше.

Сигареты я ему отдал через пару дней, когда смог купить, в колонии это непросто. Сергею нечего было курить, но он ни разу меня не упрекнул.

Он не получал передач, чтобы не напрягать семью. Мы иногда говорили вечерами, он рассказывал о своем поселке под Рязанью, это было красиво: сосны и речка. Жена и дочь ждали его. Я угощал его чаем и бутербродами, Сергей интеллигентно стеснялся, приходилось настаивать.

Я помог ему написать ходатайство об условно-досрочном освобождении, это была вторая его попытка, а сидел он уже четыре года. Получилось. Оставалось десять дней до его выхода, нужно было дождаться вступления постановления суда в силу. Все свободное время Сергей трудился над моим заказом и, хоть его и завалили работой напоследок, закончил его накануне освобождения.

Вечером он принес мне картину.

Иероглифы следовало написать вертикально. Первые два получились именно так. Для третьего иероглифа места под вторым не хватило, и Сергей нарисовал его рядом со вторым. И сделал чуть меньше. Примерно на треть. Я пригляделся к шедевру и картинке, что служила образцом. Общего было мало. Сергей изобразил какие-то другие иероглифы. Скорее всего, несуществующие. Бамбук оказался не бамбуком, а слегка залакированной веткой сосны с очищенной, к чести мастера, корой. Но ткань была закрашена хорошо и напоминала пергамент. К ткани у меня претензий не возникло. И только к ней.

Сам мастер смотрел на меня своими голубыми глазами и улыбался. Я начал понимать.

— Сергей, ты же завтра уходишь? Ты вот это мне оставишь? — спросил я.

— Да, отлично же вышло, — улыбка Сергея стала еще шире.

— Ты меня разводил три месяца почти, выходит?

— Да, — честно ответил он, — но ты не расстраивайся. Я мог больше тебя развести, но не стал, ты мне нравишься.

— А если я тебя сейчас сломаю? — начал злиться я.

— Не будешь, ты умный. Мне завтра выходить, а ты в ШИЗО не хочешь. Короче, Лех, пойду я. Ты тут давай, не будь лохом.

И вышел. На всякий случай вечером и утром он меня старался обходить. Но он мог этого и не делать: за уроки всегда надо платить, и я даже был немного благодарен ему.

Он ушел в полдень.

Вечером я решил все-таки повесить произведение Сереги на стену. Как память: не будь лохом. Но передумал. Вдруг то, что написано, действительно иероглифы и означают они что-то запрещенное, а кто-то из очередных шмонающих изучает китайский и прочтет их. От зоны можно всего ждать. А если не ждешь всего, ты — лох.