Серебро

Каждый, приезжавший в зону, вызывал у Серебра волнение. Он должен был знать о новичках все и не успокаивался, пока, как он думал, не узнавал. Ошибался он часто, привязывался, старался оберегать, суетился и много обещал. Получалось, конечно, мало, да что там, ничего не получалось, но люди были благодарны, зла он не творил, что уже бесценно для пряника.

Пряник — это первоход, это и генерал, и срочник-погранец, и миллионер, и бедолага, прошлый статус для вновь прибывшего значения не имеет, на карантине он никто. Все его хотят хотя бы надкусить. Сожрать при случае — дело тоже святое, никто не удивится и не посочувствует, жизнь такая: сохранить бы то малое, что есть своего.

Как звали Серебро, мало кто знал, разве что ненадолго оставалась его фамилия в памяти тех, с кем он был в одном отряде, но менял он отряды часто, ибо создавал брожение, что не приветствуется. Люди знали только, что что-то с серебром связано в фамилии, и еще знали, что он идейный.

Идея у него была глобальная, возникла внезапно, когда приехавший очередным этапом бывший судья, а ныне мелкий мошенник выдал ему за чаем информацию, что еще не так давно, в 2000 году, объявили большую амнистию и освобождали даже за мошенничество в особо крупном. А это было важно — он как раз за то и отбывал, и срок ему выписали щедро, извивался на следствии и в суде, не прошло это непрощенным — восемь с половиной общего как итог.

На воле он был сахалинским вокзальным ментом и по совместительству «черным риелтором», хотя не любил, когда его так называли.

— Ну послушай, зачем этому алкашу трехкомнатная квартира? Он бухать хотел. Я ему дал денег и комнату в бараке. Денег ему до смерти на бухло хватило бы, мы с ним вместе считали, — шептал он очередному прянику. — Это он меня обманул, взял бабло и заяву накатал.

Подход был нестандартный, но интегрировался в картину мира Серебра прочно.

Виновным он себя не считал, а со временем окреп в уверенности, что он сам и есть потерпевший. Кассация этого не поняла, и надежда оставалась только на царя.

— Понимаешь, — объяснял он в марте 2015-го свою идею, благодаря за сигарету, очередному слушателю, — Путин не дурак. Он же видит, что народ недоволен. Тут вот семьдесят лет Победе. Точно амнистия будет, вот без дураков говорю, чую я. Мне только информации не хватает, я бы все толком тебе рассказал.

За информацией он и бегал к каждому из прибывших. Анализировал.

За решеткой он провел уже к тому моменту пять лет, из них почти четыре — в самом лагере, до того сидел в СИЗО. Первый год был сытый, а потом запасы оскудели, и перешел он на баланду. Очень похудел, баланда вообще стройнит, что при его немалом росте придало нескладности. Рассказы его приобрели пронзительность, особо полюбил он живописать, как ходил к теще ужинать, и что ел, и как пил, и чем закусывал, а живот у него был такой, что теща подавала ему специальный стульчик, чтобы он мог поставить ногу и наклониться, когда завязывал шнурки.

Отощав, он решил податься в СДП — секцию дисциплины и порядка, была такая группа из арестантов. С питанием там было попроще, но функционал сомнительный — нагонять страху на лагерь. Практически без ограничений. Там надо было лютовать, а лютовать он не умел, хоть и грозил убедительно. Другие умели и всю секцию ненавидели слепой ненавистью. Недолго он там пробыл, однажды люди не вынесли, и все наличные эсдэпэшники были отловлены и призваны к ответу. Серебро упал на лестнице комендатуры, понял, что надо немедленно вставать, тут же упал еще раз и понял, что вставать нельзя ни в коем случае. Катился он три этажа, шесть маршей. Так и написал в объяснении, упал и катился, остановиться не мог. Зубов стало поменьше, отлежался в размышлениях, а тут и СДП разогнали, новый начальник пошел другими путями. Лестницу Серебру иногда припоминали, как без этого, — молчал в ответ.

Приноровился он быть дневальным в отряде, отвести-привести зэка на работу или по каким иным потребам, так и остался.

Надежда его на амнистию была безапелляционна. К апрелю вокруг стали кружить неофиты, включая старых сидельцев с тяжкими и особо тяжкими статьями. Идея превратилась в веру и заражала массы. Кружок разрастался и стал обществом.

Народ в лагере меткий на определения, и общество незамедлительно получило название «Ж. О. П. А.» — Желающие Освободиться По Амнистии.

Источники информации тщательно фильтровались. Негодные отсеивались. Ценились Администрация президента, Госдума и Генпрокуратура.

— Вчера на отряд пацанчик заехал, говорит, у него брат водителем в Госдуме у депутата, — сеял туман Серебро перед вечерней перекличкой. — Так тот говорит, сто процентов уже законопроект подали.

— Говорят, во ФСИН уже прислали указание, кого первым освобождать, а то, прикинь, указ вышел, а нас тут пятьсот человек в один день выпускать надо, — убеждал он за завтраком апологетов.

«Ж. О. П. А.» овладела массами. Критиков уничтожали взглядами и меткими репликами, критики стали опасаться и примолкли.

Высказывания пересидков из Госдумы, где они рассуждают о необходимости амнистии, уполномоченного по правам человека зэки начали заучивать наизусть и пересказывать. Они были очень убедительны тогда — и Жириновский, и Зюганов, и даже Миронов. Страшно популярным стал Крашенинников (ну это чувак вообще уважаемый из Госдумы) — цитаты из него разлетались и уничтожали сомневающихся.

Закончилось все одномоментно. Вечерние новости и очередная фейковая амнистия сразили.

«Ж. О. П. А.» распалась.

Все сразу же стали критиками и гневно отрицали свою причастность к лживой конфессии.

— Вот как они, — недоумевал Серебро по поводу депутатской ветрености, — они что, за базар вообще не отвечают? Зачем они свои законы вносили, если потом сразу за путинский проголосовали все?

Этот вопрос он успел бросить в массы несколько раз за вечер, а наутро ему где надо намекнули, что не надо бы разжигать, и он замолчал. Молчал он, пока кто-то не привез в лагерь статью, в которой рассказывалось про законопроект об исчислении наказаний, знаменитый «день за полтора».

— С 2008 года лежит, братан, два чтения прошло, ну точно, значит, скоро примут, — так рождал Серебро новую веру, — Путин же не дурак. Сейчас ему доложат, как народ недоволен после амнистии, — и все, примут.

Вера помогала ему, да и парням вокруг было веселее.

Прошло два года. Серебро дома. Вышел условно-досрочно, в это никто не верил, кроме него.

И это — его чудо. Чем-то заслужил.