Казанский централ
Централ в Казани пахнет восточными специями и пловом. Сидельцы в некоторых хатах умудряются прилично готовить — и запах разносится. Он следует пару часов за каждым прибывшим, потом к нему привыкаешь. Но диссонанс между баландой, которая здесь — обычное дело, и запахом еды из вольного мира остается долго.
Меня привозят туда под утро. Транзитная камера для БС, бывших сотрудников.
Я не знаю, сколько я здесь пробуду. Зайдя, начинаю искать глазами свободную шконку. Их тут нет. Людей значительно больше, чем шконок, это видно без подсчетов.
Ко мне подходит невысокий, плотно сбитый мужчина лет сорока. Он из 90-х, браток. Смотрит прямо. Изучает, взгляд скользит привычно, это опытный зэк, и сканер у него не дает сбоев.
— Где работал? — вопрос обязательный для БС.
— Прокуратура.
Поворачиваются в мою сторону головы. Прокуроры и судьи не в чести. Пауза затягивается.
— Молодец, — говорит мне тихо и очень спокойно браток.
— Почему? — в тон спрашиваю я.
— Что крыться не стал, сказал честно. Проходи.
Бывших прокуроров и судей не любят даже здесь. Неприязнь неприкрытая. Но это не повод для принятия санкций, человек должен проявить себя «по личности». Вот если скрывать место работы и придумывать легенду — тут могут быть проблемы. И серьезные.
Мне дают шконку, это обязательно, арестанту, что зашел с этапа, надо лечь и постараться поспать.
Спят на централах всегда, но и шумно тоже всегда, тюрьма не спит. Кто хочет заснуть, тот уснет, — правило простое.
Я забываюсь на час, но тут заходят со шмоном, все встаем и выходим из хаты.
После этого меня начинают расспрашивать.
Как в любой транзитной хате, здесь помимо десятка человек, ожидающих этапа, — местные бедолаги, которые никуда не едут пока, но их кинули сюда, потому как взять с них нечего и замолвить за них некому. Таких здесь пятеро.
Еще двое — на воспитании. Один из них браток, что встречал меня, а второй — Александр, который сидит уже вторые десять, его привезли на раскрутку по новым эпизодам. Им нужно было создать жесткие условия. Создали.
У этих двоих есть ко мне разговор.
Разговариваем мы час. Сначала несколько коротких вопросов. Когда и кем работал? Понимаешь в делюгах? Вопросы есть, посмотришь?
Выяснили, что работал в органах я давно, — напряглись; узнали, что в уголовном праве понимаю, — успокоились и приняли решение задавать вопросы.
Смотрю документы. У братка все просто, он сидит давно, у него особо тяжкие, но по новому делу его скоро везут на психиатрическую экспертизу, его волнует, правильно ли вопросы поставлены. Постановление чистенькое, мне нечего ему посоветовать. Ему — ждать, а к этому он давно привык. Уходит на свою шконку, спать.
У обоих шконки свои, отдельные, на них никто больше не садится и не ложится, что для транзитной хаты редкость. На всех остальных шконках спят по очереди.
У Александра дело большое. Там многоэпизодная банда. Читаю и не понимаю. Обвинение ему вменено на восемь эпизодов, а в приговоре — девять. Судья ошибся, вписал ему в приговоре чужой эпизод. Ошибке много лет, но все судебные инстанции на нее плюнули.
Так не бывает, но вот бумаги передо мной. Так нельзя, но можно.
С этим принципом — нельзя, но можно — живут зэки, придется теперь жить и мне. Я еще и не такое увижу.
Я быстро пишу ему текст обращения генпрокурору, шансы близки к нулю, но времени у него много, и надо пробовать все.
Хата внимательно слушает и смотрит. Ко мне выстраивается очередь. До вечера я успеваю написать две апелляционные жалобы и позицию в прениях трем арестантам. Я рад: это отвлекает и убивает время. Работу прерывают несколько раз — принесли баланду на обед, загнали вновь арестованного казанского парня, а под вечер этап, восемь человек.
Становится очень тесно. Почти все курят.
Арестованный из Казани — неинтересный: мелкий полицейский, сбытчик наркоты, держится дерзко и уверенно, говорит, что ненадолго сюда. Украдкой он дает мне постановление об аресте, я читаю, смотрю на парня и вижу, что он совсем не уверен и ему страшно.
Правильно не уверен, и правильно страшно. Срок будет большой.
Этап южный, люди с разных централов, от Нальчика до Ульяновска. Кто-то едет на строгий, кто-то на общий в Киров. В Тагил — я один.
— Братан, я Витос, — подсаживается юркий молодой кавказец.
Говорит почти без акцента. Но очень много говорит. Рассказывает, что он случайно с БС, он вообще черный по масти, в отрицалове, просто служил срочную во внутренних войсках. Слишком часто повторяет, что не хотел сидеть с бээсниками.
— Ты это на зоне расскажешь, не мешай человеку, — тихо бросает Александр.
Я пишу, мне действительно не до разговоров.
Витос вскидывается, но видит матерого волка, чувствует свое место и на время замолкает. Отходит, улыбается мне и Александру. Плохая улыбка. Плохой человек.
— Ляжет под оперов на третий день, — говорит Александр тихо.
Я верю.
Около трех ночи до меня доходит очередь на сон. Это самое шумное время, работают тюремные дороги, крик стоит беспрерывный. Но я отключаюсь. В шесть меня поднимают, скоро этап. На мое место сразу ложится следующий и тоже отключается.
Я одеваюсь, беру сумку. Прощаются со мной тепло, жмут руку и тут же забывают — это жизнь транзитной хаты, здесь нет ни друзей, ни попутчиков.
Забываю и я.
Зэк всегда думает о том, что впереди. Вчерашний день прожит, и, если он не привел тебя в карцер, ШИЗО или медчасть, — прожит хорошо. Завожу одну руку назад, во второй сумка, и иду за конвоиром.
В вагоне «столыпина» я начинаю чувствовать от одежды запах плова и специй.
Это ненадолго. Дым дешевых сигарет очень скоро забивает все.
