…Космичны были их чувства.

Космичной становилась психика…

Ситуация в Большом космосе на 17 сентября (в ночь после Шаротряса в Катагани, через месяц после открытия Е. А. Климова) была такова: фантом М31, повторявший облик туманности Андромеды, находился в созвездии Кассиопеи, но уже в северной части ее; то есть приблизился к Цефею. При этом выглядел он вдвое ярче «основного» образа галактики, посылавшей свет из созвездия Андромеды. Если та в осенне-ясном ночном небе была видна только людям с хорошим зрением, то фантом доступен был невооруженному взгляду. А в бинокли и слабые любительские телескопы в нем различали то, что в «основном» видели только на снимках: вихревую структуру с ярким большим ядром, ориентированную с тем самым «страшным-страшным креном», который воспел поэт.

Но с другой стороны, около фантома не было галактик-спутников; все они остались при туманности Андромеды. Можно сказать, дома.

Все это, особенно удвоение яркости, если принимать его как физическую реальность, означало вещи чудовищные, просто невозможные: галактика-двойник ближе туманности Андромеды в полтора раза; если до той шестьсот-семьсот килопарсеков (два – два с половиной миллиона световых лет), то до галактики-фантома – всего четыреста с небольшим.

А это означало, что за четыре недели наблюдений она не только сместилась в небе, сменила созвездие, но и приблизилась на две сотни килопарсеков – то есть на семьсот тысяч световых лет! Дистанцию, которую световой луч проходил за семьсот тысячелетий (с приветом от питекантропов), огромная галактика прошла за неполный месяц.

(Стоит помнить, что признанной датой открытия фантома М31 в мире считали 20 августа, это на два дня – точнее, две ночи – позже наблюдений Евдокима Афанасьича Климова.)

Это не лезло ни в какие ворота. Такое нельзя было принимать всерьез.

– А если б мы не знали и не видели ту галактику в Андромеде, разве не принимали бы мы эту всерьез?! – драматически вопрошали одни.

– Эту или это?!.. – так же драматически уточняли другие.

– Но мы же ее видим, – резонно парировали ортодоксы. – Это какие-то фокусы мирового пространства. Блики на воде. Преломления. Так не бывает.

Наше естествознание с давних пор держится на невысказываемом в силу самоочевидности постулате: как бы ни был сей мир велик и сложен, разумны в нем только мы. Все, что не мы, – примитивная стихия; поведение всего в ней объясняется естественными причинами. (Иначе какое же это, в самом деле, естествознание.)

Лучше всех эту мысль выразил писатель и врач Антон Павлович Чехов: «Природные процессы ниже даже человеческой глупости. Потому что в глупости все-таки есть и сознание, и воля – в процессах же ровно ничего» («Палата № 6»).

В принципе допускается (и то больше в фантастике, чем в науке) наличие во Вселенной и других разумных существ. Но непременно подобных нам – если не по виду, то по масштабам бытия, по повадкам, жили чтоб на поверхности планет (желательно на суше), с техникой, социумом, взаимоотношениями и прочим – инопланетян. Слово-то какое выбрано; не «иносозвездян», не «инокосмян»… чтоб на планетке, вроде нас. И желательно, чтоб тоже кушали, часто совокуплялись, делали карьеру и деньги. Этим уж ладно, дозволим быть умными. А прочим ни-ни – у них ни сознания, ни воли, ни целевого поведения; ниже человеческой глупости – и цыц. Пусть это даже вся Вселенная.

На самом деле такой подход, конечно, реликт. Атавизм. Пещера. Под напором фактов рухнули верования, что Земля плоская, что Солнце вращается вокруг нее… и так далее вплоть до флогистона. А с этим никак: мы самые умные – и всё; хоть тресни. Ну не то чтобы все, но во всяком случае начальство, денежные люди и ученые; эти уж непременно. И наиболее упорствуют в этом действительно неглупые люди – ученые; ведь специфика их жизни такова, что в чем-то каждый из них должен быть непременно умнее всех. Хоть в узкой малости. Иначе какой же он, в самом деле, специалист? А тем более выдающийся?..

И вот теперь не получалось. Ладно, пусть бы просто фантом, мираж, голографические преломления пространства с мерцаниями и сдвигами по фазе, сорок бочек арестантов и беременный милиционер в упряжке… Но так точно повторить звездный образ галактики М31!.. И почему этой, не другой?! Пусть бы новая какая-то всплыла из тьмы небытия – смирились бы, истолковали: мол, два миллиона лет назад возникла там, вернее, возникает еще, потому и яркость нарастает… Свет только теперь дошел. Ну, не два миллиона лет, раз ярче, миллиончик годков – ближе, значит. Как говорил тот райкинский персонаж: «Пить стал меньше, но чаще».

Словом, притерли бы как-то с другими фактами, привели в соответствие (принцип соответствия важнейший – и губительнейший – в естествознании, важнее законов сохранения!). А тут на тебе: выперла и раздвоилась не другая, а та самая. Известная, знаменитая. Но новая, не совсем та, а со сдвигами. Крупнее той, ярче. Но опять же набекрень, и в ту же сторону. Как сказал тот же персонаж: пить стал реже – но больше.

…И вообще, что мы там видим-то, в небесах? Лучики, не ярче чем от свечки, поставленной на Луне. Которая свечка… то бишь галактика – настоящая-то? Может, вообще лучше не глядеть, не расстраиваться?..

По всем этим причинам к середине сентября астрономический мир Земли изрядно напоминал помянутую выше палату.

Последнюю мину под фундамент мирового естествознания подвели сообщения со вселенских зондов, запущенных много лет назад: «Пионера-3», «Навахи» и «Вояджера-4». Все они двигались в плоскости планетных орбит Солнечной системы – и уже покидали ее. В пределах орбит Нептуна и Плутона находилась только «Наваха»; «Вояджер» улетел на пятнадцать миллиардов километров от Солнца, «Пионер-3» еще дальше, на двадцать два миллиарда.

Радиоприказы, которыми телескопы трех зондов были направлены в сторону созвездия Кассиопеи, шли к ним несколько часов. Да обратно – после исполнения манипуляций и наблюдений – столько же.

Сообщения были таковы: «Вояджер» и «Пионер» не обнаружили в Цефее ничего. «Наваха», напротив, уверенно наблюдала фантом М31 и передала на Землю его цифровые снимки; они целиком совпали с теми, что наблюдали здесь.

Смысл факта дошел не сразу, но когда дошел, астрономов, равно профессионалов и любителей, во всем мире можно было действительно автобусами доставлять в психиатрические клиники.

Получалось, что свет от фантомного образа М31, сместившегося в другое созвездие, не просто распространяется во все стороны, как свет от Солнца, звезд, скоплений их, тех же галактик… то есть опять-таки естественно. Он идет пучком, направленным в Солнечную систему; а за пределами ее не виден. И если сопоставить размер нашей планетной системы с дистанцией, откуда он направлен, и с размерами того, что показывает небо галактик, то выйдет предельно точно сфокусированный в Солнечную систему игольчатый лучик с этим фантомом.

Луч фонарика пробирающегося во тьме человека… Этот образ действительно объяснял многое, в частности превосходство фантома М31 в яркости. Получалось, что изображение фантома М31 как бы адресовано сюда. Потому и приближается. Но почему, зачем?

Если это не целесообразные действия с сознанием и волей, то что они тогда такое?

В сопоставлении масштабов происходящего с размерами и физическими возможностями тех, кому, по нашим представлениям, позволено во всей Вселенной не быть стихией, действовать активно-разумно (а тем более в попытках вообразить применяемую аппаратуру, энергии) выходила такая целесообразность поведения (кого?!.. здесь ведь уже не скажешь: чего? разве лишь: чьего поведения?), что одна мысль о ней стирала в порошок прежние представления.

…Любопытна, кстати, судьба автора приведенного выше высказывания. Врач по профессии (специалист по здоровью!), преуспевающий писатель и драматург – хватало средств и на дачу в Ялте, и на любое лечение, – Антон Павлович в сорок четыре года умер от чахотки, болезни бедняков. Зачах.

Сболтнул, не подумав, не то, что следовало, – ну и…

Вот общий взгляд, которого стоит держаться читателю, пусть даже и в ущерб занимательности, неразгаданности читаемого (да и черт ли в них?!):

Вселенная превосходит нас во всех отношениях, не только по размерам, временам, плотностям, температурам и так далее. Но и по разумно-духовной глубочайшей цельности своего поведения. В этом исток всех религий.

В непонимании и неприятии этого изъян и надвигающийся крах всех так называемых «объективных» наук.

Из наших героев это первым начал понимать В. В. Пец – и незадолго до кончины даже пытался внушить В. Д. Любарскому.

…Жизнь была чудом – и она была жизнь.

Между тем на Земле все было как на Земле.

Это произошло в середине катаганской осени, благодатной южной осени, времени плодов и урожая всяких продуктов, которые многие везут на рынок. Межреспубликанская автострада Катагань – Черноморск, неравнозначный перекресток с плохо асфальтированным местным трактом, с которого тем не менее часто выезжают легковые и грузовые машины, многие с прицепами, – на рынок. Утро.

Возле перекрестка в тени тополей немудрящий «запорожец» старого образца; кастрюля цвета беж. Машины с проселка выскакивают лихо, невзирая на предупреждающий об остановке знак; никого ж нет.

И – пред «фордом» с прицепом из «запорожца», как из засады, выскакивают двое в серой форме и офицерских погонах – автоинспекторы. Указуют жезлом – «форд» останавливается, водитель выходит.

– Нарушаете. Документики попрошу… – И так далее.

– Хлопцы, я же спешу. Та – нате ось!..

Молодцы в погонах суют кредитку в карман, прячутся в «запорожец». И так много раз.

В сотнях мест гаишники в целях простой наживы устраивают и еще будут устраивать подобные засады. Но здесь вышла осечка.

– Ай-яй-яй!.. – звучит с синего неба голос с благородными негодующими интонациями, когда автоинспекторы, как черти из табакерки, выскочили перед выехавшей на трассу «ладой». – Такие молодые и уже такие жулики!

Офицеры растерянно озираются. Водитель выглядывает из кабины.

– Езжайте, гражданин, я с ними сам разберусь.

«Лада» уезжает.

– Ходу, влипли! – Офицеры ГАИ метнулись к «запорожцу». Но их серенькая машина вдруг уменьшилась, поголубела, поднялась в воздух и быстро поплыла влево, в сторону заболоченного пруда с камышом и осокой – плюхнулась в него, подняв брызги.

Один автоинспектор расстегивает кобуру, достает пистолет.

– Это ты в меня думаешь стрелять?! – гремит с неба. – А ну, кинь пушку!

Тот бросает.

– А ну, лечь лицом вниз!

Оба кидаются ниц на щебенку на обочине.

– И смотрите: снова займетесь «засадами» на мирных граждан – пропадете еще на этом свете.

У одного офицера темнеют между ног намокшие форменные, с кантами, штаны.

– Гляди-ка, – говорит голос, – уписялся… А чего они так: одни обделываются, другие это?..

– По той самой причине: не сработал жупел власти. Они на этот жупел все бегут. Только что были о-го-го, короли перекрестка. И на тебе. Как не уписаться.

– Жрут и пьют много, есть чем какать и писать, хороший обмен веществ, – вступает третий, деловитый.

– Все. Хватит развлекаться. По тому облаку и этой трассе можем теперь выйти на таможенный переезд с Кецховели.

Странно солнце среди незыблемых скал –

всякий день одно и то же…

Ицхелаури была старинная горная крепость на южной границе Катаганского края сразу с двумя соседними республиками Советского Союза, ныне независимыми странами. И с тех еще времен была приспособлена для встреч сановников всех трех сторон, начиная от секретарей райкомов и до самых высших. Это называлось «Дом отдыха И.» – и конечно же, далеко было домам отдыха трудящихся до экзотического великолепия и сверхщедрого обеспечения этого места. Не утратила она своего значения и в новое время, когда у трудящихся вообще не стало домов отдыха, а прежние сановники, борцы за идею коммунизма, превратились в крупных воротил и бизнесменов.

Крепость находилась в сотне с небольшим километров к западу от того Овечьего ущелья, где в свое время был найден и пленен – стараниями покойного А. И. Корнева – Шар.

Особым шиком съезжающихся сюда на пиршественно-деловые встречи было являться в «советском параде» (так это они называли) – не только при орденах и почетных знаках, но и если кто носил тогда мундир, то в таком мундире: в прокурорском, милицейском, кагэбэшном, военном, даже железнодорожном. Этим подчеркивалась преемственность.

Нынешнее время отличается еще и тем, что если в советское таились с показыванием номенклатурно-райской роскоши, то теперь – гласность же! – наоборот, ею забиты ТВ-экраны. Это избавляет от описаний ицхелаурского изобилия; что бы вы себе ни представили, там это было: розарий с беседками, площадка для гольфа, дендрарий, и икра на столах, и мраморный бассейн, и тому подобное. Так что перейдем прямо к происшествию.

– …Пусть нацбараны думают, что они национальнее других, как раньше совбараны доказывали, что они советскее других, – возглашал один за длинным столом на фоне гор и с бокалом (уже не первым) в руке, – пусть верят теперь в развитой рынок, как прежде в развитой социализм… ик! – мы как были на коне, так и остались!

– И будем! И бу… – поднимает бокал другой.

– Главное, держаться друг друга… – это уже третий, – как тады!

– Ну и сволочи же, а! Люди вам верили.

Это произнес не четвертый с бокалом, не пятый и не n-й. Голос – сверху и с выразительными обертонами. Застольники озираются.

– Кто это сказал?

– Ты?!

– Да боже избавь!

– Я это сказал. Не узнаете? Думали, выдумки? А это – Я. Сколько вот этот ваш прокурорчик посадил за расхищение народной собственности? А у вас-то сейчас – какая? Чья?..

Один властно щелкает пальцами начальнику охраны, кавказцу в бурке; тот подскакивает.

– Слушай, это, наверное, в горах засели с репродукторами? Посмотри, найди – и огонь на поражение.

Тот отправляется искать и исполнять.

– Ой, дывиться, сонце яке червоне! – Это катаганская сановная дама. – И горы велыки яки!..

Верно, за интересным разговором не заметили, что оказались вместе со столом и крепостным подворьем с бассейном и розарием как под уменьшительным стеклом. Или по ту сторону призмы, радужно исказившей всё. Окрестные горы, озаренные предзакатно, поднялись выше; но небо над ними не синее, а темно-бордовое. Солнце над западным хребтом многократно увеличилось и светит кроваво-багрово.

– Это солнце в день суда. Над вами, – поясняет тот же богатый обертонами баритон с неба. – Вы думали, вам все сойдет с рук?..

– Слушай, не ввязывайся, ну их, это же ближний бой с дерьмом… – вмешивается другой голос, быстрый и деловой. – Вот вертолеты Ми-шесть повышенной комфортности – это вещь. А? Возьмем?

Если пренебречь последней деловой репликой, то во всем этом есть что-то вселенское: багрово увеличившееся солнце на фоне возвышающихся окрестных гор, голоса с неба…

Но сидящие за столами чихали на вселенскость. ТВ тоже, грят, космично: его радиоизлучение от Земли, грят, как от Юпитера… и вообще там тысячи изобретений-открытий, в которых черт ногу сломит, фу-ты ну-ты, ё-моё… а все оно наше. Взяли. Ничего этого знать не надо, даже лучше не знать. Служить и выслуживаться, ловчить и давить, как в давние времена, когда не то что ТВ, а и этого… ик! – электричества еще не было. Держаться власти, держать власть, ловчить-крутить – и все будет наше.

– Ах тааак?!! – Пьяноватый сановник выхватывает у охранника автомат. – На испуг меня брать?!! Я сам кого хошь возьму на испуг!..

И палит очередями по горам и вверх, расстреливает весь магазин.

– Ай-яй-яй!.. Ты хоть думаешь, в кого палишь!

– Хватит выступать, – властно вмешивается третий голос. – Режим ОО-ЭрЭр. Подвижную технику в пропасть…

– Кроме Ми-шестых!.. – уточняет деловой.

То, что происходит дальше, могло быть и страшным судом, и страшным сном. Горы еще возвышаются и чернеют, расширяется, темнеет солнце, чернеет небо. Каменистый двор под ногами и окрест пировавших собирается, как простыня, охватывает их всех вместе с обслугой и охраной. Все валятся с ног, тыкаются, мечутся на четвереньках.

– Бросьте оружие, а то еще перестреляете друг друга, – советует баритон с неба; не приказывает, а советует, даже сочувствует – но звучит теперь настолько мощно, так проникает в души, что совет нельзя не исполнить. – Отшвырните подальше!

И автоматы охранников летят прочь, исчезают в «простыне тьмы». А внутри ее какое-то месиво из жирного людского мяса, движений, столкновений, визга женщин (а там все молодки – и официанточки, и новые жены или любовницы старых сановников), стоны, рык и сопение мужчин.

Потом все враз кончается. Нет упругой «простыни тьмы». Горы на месте, и небо с солнцем тоже; на месте и башенки крепости, ее двор. Кошмар длился не более минуты.

Нет пиршественного стола, он обратился в труху; нет бутылок, лишь аромат вин в лужах; нет блюд, яства чавкают под ногами. И главное, все нагие и не могут узнать друг друга! Потому что пропали не только одежды вплоть до нижнего белья, но исчезли у всех, даже у женщин, волосы. Не только на голове: гривы, шевелюры, усы, бородки, брови, баки, ресницы – на всем теле, на всех телах ни волосинки, ни в паху, ни под мышками.

Младенчески голые похожие до одинаковости взрослые; отличить можно только мужчин от женщин да еще по размерам тел и частей их: бедер, животов, рук, ног, грудей. Все перепачканные; некоторые по-младенчески укакались от ужаса и непонятности случившегося.

– Саламандры Чапека! – рокочет негромко голос. – Слушай, почему они всегда обделываются?

– Засранцы, вот и обделываются, – отвечает тот, который скомандовал «режим ОО-ЭрЭр». – Сейчас на Земле власть засранцев. Засилье их. Они ведь и друг друга боятся. А держатся вместе только потому, что остальных боятся еще больше.

– Дело не в том, – вмешивается третий, – это ж номенклатура. Жупел власти. И когда он их не прикрывает, они сразу обнаруживают свою натуру… Это мне еще батя покойный рассказывал: когда Хрущев наезжал давать им накачку на совещаниях, на которых с постов летели и даже под суд шли, – так там столько врачей дежурило. И пилюли всем чинам, и укольчики. А уж что творилось в туалетах!..

– Смотри-ка! А когда в президиумах сидят, и не подумаешь.

– Отключаемся?

– Нет, подожди. И видеокамеру включи.

А поглядеть есть на что, записать на пленку тоже.

– Ой, Степа, уидем звидси, – голосит, бьется в истерике катаганская дама-хохлушка, припав к голому толстяку. – Нас тут попалят и зарижут!

– Да я не Степа, я Вася, – отдирает ее руки, отстраняется тот. – Фу, прилипла.

– Мои ногти! – верещит другая, смотрит на растопыренные пальцы. – Я два часа позолоту наносила!..

И ни позолоты, ни ногтей. Исчезновение всего прочего на себе до этой дамы как-то еще не дошло.

Многие лезут в бассейн обмыться. Кто-то в чавкающей жиже ищет свои регалии; нашел вместо них куриную ногу – остервенело гложет, чтобы прийти в себя.

– В гардеробе должны быть халаты, – гортанно говорит голый, молодой и стройный, с кавказским носом, видимо охранник, пышной молодке, прикрывающей руками то, что невозможно прикрыть. – Пойдем, хозяйка, я провожу.

– Пойдемте, Гиви… Ох, а что это у вас так поднимается! Ого… Вы, пожалуйста, ничего такого не думайте.

– Я и не думаю. У него своя голова, он сам думает.

– Ой, ну увидят же! – А сама в нетерпении уже переступает полными ногами.

– Мы пойдем другим путем.

Они сворачивают в розарий; теперь видны наблюдающим сверху и в иной позиции. В гардероб они придут не скоро.

Напоследок полетели в пропасть «мерседесы» и «вольво»; рухнул туда же подъемный цепной мост. Два вертолета Ми-6 на площадке вдруг съежились, поголубели, засияли – и голубыми искорками упорхнули ввысь, неизвестно куда. «Саламандры» во дворе крепости метались, заламывали руки, изрыгали ругань.

– И помните, – громоподобно обратился к ним голос с неба, – у вас нет ничего своего. И не было. Даже жизни. Оставляю их вам пока… Но знайте, что кроме режима ОО-ЭрЭр есть и режим ЭсВэ.

– Кстати, об этом режиме и жизнях, – вмешался деловой голос. – Не спеши оставлять. Одну все-таки следует отнять. У того, кто открыл огонь. Стрелял с намерением убить и с уверенностью, что ему за это ничего не будет.

– Поддерживаю, – вступил третий. – А то мы их все жалеем, жалеем… Они-то никого не жалеют. Сколько уже сгубили, миллионы. Вообще, самый прямой способ прекратить стрельбу на планете – убивать того, кто выстрелил первый.

– Да я не против, – пророкотал первый, – только как его теперь узнать. Эй вы, под микроскопом, кто из вас стрелял?

– Не я! Не я! Этот… – метались на дворе крепости нагие грязные тела, указывали друг на друга; некоторые пали на колени.

– Да какая разница, бери любого, кто пожилой и раскормленный – из начальства, – сказал деловой голос. – Я заметил, кто толстый. Они же все сообщники.

– И то, – согласился первый. – Да и пора закругляться, полчаса на них потратили. Эй! Смотрите, что бывает за необдуманную стрельбу.

Одного из голых, с покатыми плечами и вислым животом, выделил голубой прожекторный луч, упавший сверху; прочие овцами шарахнулись от него. Но тот решил не сдаваться – метнулся к куче брошенного оружия, схватил автоматик, начал палить вверх, по лучу. При этом он уменьшался, суча все быстрее ручками-ножками; и звучок автоматных очередей становился все более высоким, торопливо-коротким – игрушечным.

– Тц-тц… о, эта вера в силу огнестрельного оружия! – произнесли с неба. – Я с автоматом, палец на спусковом крючке… хозяин жизни.

Вот толстяк сник в светящийся комочек, тот съежился в электросварочно сиявшую, озарившую прочих точку. Исчезла и она. Пауза в несколько секунд.

Снова засияла точка, выросла в комочек… и на месте недавнего толстяка – скрюченный голубой скелетик; он вырос до нормальных размеров, перестал светиться. Вокруг костей, колышась, расползалось сизо-коричневое облако смрада. Все нагие «саламандры» со стонами, кашлем, чиханием кинулись прочь; некоторых рвало. Когда облако достигло розария, где развлекались уже три пары, те прекратили развлекаться, тоже бросились наутек.

– Н-да, – сказали наверху, – хорошо, что к нам вонь не передается. Все, отключаю.

– Как, интересно, они отсюда выберутся?

– Эти-то? Выберутся. Выкручиваться, выходить из любых положений их профессия.

Эти происшествия – одно в небе галактик и два поближе, на Земле, в наших местах, – внешне останутся не связанными друг с другом. Хотя, между прочим, в ту пору, когда за горный хребет к западу от Ицхелаури, от пировавших там, садилось солнце, с другой стороны, на востоке, в небо поднимались созвездия Андромеды и Кассиопеи; еще невидимые, но – были. И в одном из них сияла знаменитая Туманность, которая теперь неизвестно есть ли там, а в другом, в Кассиопее, – ставший еще более знаменитым фантом М31, которого не было, а теперь вот есть.

Как говорят в таких случаях: «Ну и что?»

Да нет, ничего. Не должно быть связи. Несолидно даже так думать. Действительно: где одно, где другое – и какое другое! Смешно.

…Но есть сверхзакон, который игнорируют. Все законы природы, что мы изучали в школе и в вузе, против него пустячки. Этот сверхзакон в силах менять даже величины мировых констант.

– А при чем здесь крепость, «запорожец» с гаишниками?

– Понимаете, мы с вами, как и те автоинспекторы с большой дороги, как и номенклатурные прохиндеи в «Доме отдыха И.», крупнее атомов и нуклонов, но поменьше галактик и Метагалактики. Попадаем в диапазон действия. С другой стороны, и галактика М31 (по каталогу Мессье), как бы она ни была велика и прекрасна в сиянии своих трехсот миллиардов звезд, тоже хоть и побольше атомов и нас, но меньше Вселенной. То есть и она попадает в диапазон великой связи.

– Ну и что?

– Ну… мы во всебытии, в том же потоке. Так почему не быть связи между всеми тремя происшествиями? Все они акты вселенской драмы бытия.

– Ага… так что?

– Да ведь это пишется, чтобы пробудить в вас – в каждом! – вселенское, читатель. Иной задачи автор просто не может теперь ставить. Воспринимайте с этих позиций. Тогда из пестрого калейдоскопа глав, идей, фактов и – да! – чисел вы извлечете нужное.

– Ага… А зачем?

Тьфу!