Глава 117. Юля
Физкультуру я ненавижу даже больше, чем русский с литературой. Я бы это издевательство над человеком вообще запретила. Вот, скажите — для чего нужно в начале урока строить всех по росту? Я с первого класса до шестого, пока в классе не появилась еще более мелкая Колесникова, стояла последней. Ну и, в принципе — зачем она нужна? Лично я в спортсменки не собираюсь. Что бы там Саша ни заливал о том, какая «удобная опция» — тренированное тело, жалко убивать время на тренировки. У нас дома даже в телеке спортивного канала нет.
А больше всего меня бесила разминка перед уроком. Все эти «ноги на ширине плеч — руки на пояс — начали». Форменное издевательство — усадить человека на пол и заставить к мыскам тянуться, до хруста в позвоночнике! А лютый ад зимой под названием «лыжи»? Пыхтишь, по́том обливаешься, лыжи то и дело отстегиваются, а возвращаешься в школу — ни тебе душ принять, ни отдохнуть. В старших-то классах попроще стало, начиная с восьмого физкультуру только ленивый не прогуливал. Но от слов «пять кругов по залу» меня до сих пор в холодный пот кидает.
Кидало. Раньше. Когда я еще ученицей одиннадцатого класс была, а не неизвестно чем. Физкультура отвечала взаимностью. Во втором классе мне в лоб прилетел мяч — так, что на всю жизнь запомнила: «искры из глаз» — ни фига не идиома. В четвертом я наступила на развязавшийся шнурок: двойной перелом предплечья, мама меня в Красноярск в больницу возила. А в пятом гробанулась со шведской стенки. Спиной на маты. До того думала, что они мягкие.
Сейчас ощущение было схожим. То, что меня подхватило, дружелюбием напомнило тощие школьные маты. Тем более что упала я снова на спину.
* * *
Я лежала. На спине. Над головой, на фоне светлеющего неба, мелькали мачты освещения. Ненадолго закрыв небосвод, пронеслась какая-то конструкция — мост, наверное. Интересно, это по-настоящему? Или я все-таки умерла?
— Умираешь не так, — услышала я скрежещущий голос.
Держащая меня подстилка из матов как будто начала истаивать. Растворяться. Я медленно опускалась вниз.
— Подожми ноги, — посоветовал голос. — И руки, иначе не пролезешь.
Я машинально послушалась — и тут же снова упала, ударившись спиной. Ну, то есть не упала даже, скорее плюхнулась. Падать было невысоко. И сразу же вокруг будто выключили немоту — все это время, оказывается, меня окружала тишина. А сейчас пространство наполнилось звуками.
Я услышала шуршание колес по асфальту, шум двигателя, как проносятся мимо другие машины.
Я лежала на заднем сиденье автомобиля, головой на чем-то мягком. И смотрела в светлеющее небо. Потому что вместо крыши наблюдала над собой гигантских размеров дыру. Крышу будто сорвали, выдрали изнутри вместе с обшивкой салона — клочки покрытия трепыхались на ветру, колотясь о края рваного металла.
— Действовать пришлось быстро, — будто извиняясь, проскрежетал голос.
Я перевернулась на бок. Села. И завизжала, как резаная.
Рядом со мной на сиденье, привалившись к дверце и запрокинув голову, лежал труп в полицейской форме — это на его колени я так удачно примостила голову.
— Если неприятно, можешь перебраться на переднее сиденье, — любезно предложил водитель. Лица его я не видела, только затылок.
— Остановите машину!
— Не сейчас.
— Остановите немедленно!
Я задергала дверь. Безрезультатно, разумеется.
— Кто вы?!
— Я надеялся, что ты узнаешь. — Водитель обернулся.
Очень худое, как будто выжатое, лицо. Тонкие губы, провалившиеся щеки. Обведенные темными кругами глаза — как у маньяка при исполнении. Труп, и тот приятнее выглядел.
— Смотрите на дорогу! И выпустите меня.
— Дорога почти пуста. А тебе хотелось увидеть мое лицо.
— Насмотрелась. Спасибо.
Он рассмеялся. Так же неприятно-скрежещуще, как говорил. Но отвернулся. А я подумала и полезла на переднее сиденье.
Не сказать, чтобы соседство маньяка меня устраивало больше, чем соседство трупа. Но я решила, что, перебравшись вперед, опущу стекло. Потом дерну ручник, открою дверь снаружи — и выскочу.
— Неплохой план, — одобрил водитель, когда я перебралась вперед. — Есть вероятность, что сработал бы — если бы я не был тем, кто есть.
— Блин, да как же вы достали. — Тому, что он сумел прочитать мои мысли, я почему-то не удивилась. Убрала руку с клавиши, опускающей стекло. — Что вам всем от меня нужно?!
— Маленький Принц.
— Что?
— Ты спрашивала, кто я. Отвечаю: Маленький Принц.
Кажется, я была близка к тому, чтобы истерически заржать. На мальчика в развевающемся шарфе «маньяк» походил не больше, чем я — на Лиса из той же книжки.
— А я — фея Динь-Динь. Очень приятно.
— Понимаю твой сарказм. Но, тем не менее: я — тот, кого тут прозвали Маленьким Принцем. А еще — твой отец.
Я обмерла. Ненадолго. А потом все-таки начала ржать.
— Защитная реакция, — проскрипел «принц». — Ничего. Смейся. У тебя пока есть время.
Я ржала, а одновременно размазывала по лицу слезы. Потом смех как-то сам собой закончился.
— Ты зря подозревала, что твой отец — Дима. — «Принц» терпеливо переждал, пока я умолкну. — То есть, Дмитрий Владимирович. Он всего лишь жил с Машей… с твоей мамой, когда я… после того, как мне пришлось уйти. Дмитрий Владимирович об этом книгу написал. Книга исключительно глупая, но все написанное — правда. Можешь почитать, если интересно.
— И как называется? — Я сумела это выдавить. Закашлялась, правда.
— «Ты можешь идти один».
— Хорошее название. Запоминающееся. — Я готова была беседовать о чем угодно.
Я даже почитать не отказалась бы, хоть «Мастера и Маргариту»! Даже мамин сериал посмотреть. Лишь бы не думать. Лишь бы не верить ему.
— Такое же дурацкое, как содержание. Как все у людей.
— А ты — не человек. — Я не спрашивала — утверждала. В тайной надежде, что принц расхохочется — гы-ы, разыграл!
— Хотел бы сказать, что ты удивительно догадлива, но это будет ложью. — Мои надежды не оправдались. — А я решил, что не стоит начинать общение с обмана, в прошлый раз это плохо закончилось… Да. Я — не человек.
Он явно ждал от меня вопроса «а кто?». Не учел, что в крайние пять дней моим воспитанием занимался мошенник международного класса. Изрядно преуспевший в изучении людской психологии.
«Задавать ожидаемые вопросы означает идти на поводу у собеседника, — зазвучал в голове знакомый, умело располагающий к себе голос. — Если хочешь сбить его с толку и повернуть разговор туда, куда нужно тебе, не отвечай. Спрашивай сама — о том, что интересует тебя. Рискуешь прослыть не самым вежливым человеком, но в некоторых ситуациях вежливость — не главное».
Вот уже сутки, как меньше всего я думаю о том, насколько вежливой выгляжу. А вот что меня интересует…
«Не спеши — если тебе дают возможность не спешить. Соберись, подумай и спроси о главном. Запомни: в растерянности люди склонны говорить правду. Потом одумываются, начинают петь, что совсем не то имели в виду — но ты-то уже услышала, что хотела».
А чего я хочу?
— Что с моей мамой?
Вопрос вырвался сам, я не собиралась его задавать. Не хотела, чтобы этот неведомый урод понял, как я беспокоюсь о маме. Но не удержалась.
— С мамой? — удивился он. — Ах, да. С мамой. А… ты что, ей звонила?
Нет. Не звонила. Я даже думать о маме старалась в духе «ну слава богу, избавилась от меня, наконец-то счастлива». Пока не увидела ее только что на мосту. Окровавленную, едва живую. На коленях — под тростью этого урода… Мама ведь даже сказать ничего не могла, сил не было — только смотрела на меня. Так, как будто счастлива хотя бы тем, что может увидеть… «перед смертью» — эту мысль я оборвала. Мама не умрет! Я не позволю.
Никто и никогда не будет смотреть на меня так, как она. Никто и никогда не будет так меня любить — это озарение пришло, оказывается, еще на мосту. А понимание того, какой я была феерической дурой, только сейчас.
Водитель вглядывался в мое лицо, будто пытаясь прочитать, о чем я думаю. Хотя, черт его знает, может и правда читал.
— Звонила, — прикинулась дурочкой я, — трубку не берет. Что с ней?
— Понятия не имею. — Слишком быстро он это сказал. Но расспрашивать дальше я не стала, вдруг хуже сделаю. То, что этот человек — явно не тот, с кем стоит откровенничать, успела понять. А большего мне и не требуется. Теперь нужно просто выбраться отсюда. — Еще вопросы?
— Это все.
— И тебе даже неинтересно, кто я такой? — Растерялся до обиды, прямо вот-вот расплачется.
Машина вильнула, чуть не врезалась в соседнюю.
— Вы что! — Я схватилась за ручку над дверцей. — Остановитесь, раз так нервничаете.
— Я в полном порядке. — Вцепился в руль, уставился на дорогу.
— Мне абсолютно не интересно, кто вы такой. — До чего же сладко, оказывается, мстить за свой страх тому, кто его причинил. — Остановите машину.
— Может быть, ты хотя бы выслушаешь, почему я ушел?
— Ну… у вас наверняка обнаружились срочные дела размером с галактику. Для того чтобы подлость превратилась в подвиг, под нее нужно подвести героическую историю — так? В вашем случае — аж целую книгу. Дмитрий Владимирович там наверняка подробно разжевал, какая вы несчастная жертва обстоятельств… Так вот — мне плевать, что это были за обстоятельства! Я знаю только то, что вы не вспоминали обо мне и маме черт знает сколько лет.
— Я понятия не имел о твоем существовании! Можешь ты выслушать? Когда я и Маша… когда это произошло, я вообще не знал, что в результате можешь появиться ты! Я — не человек, повторяю.
— А потом узнали?
— Что?
— Ну, что могу появиться я. В результате.
Стух. Видимо, узнал. И вряд ли вчера или сегодня.
— Зачем я вам? — У меня даже голос не дрогнул. Как-то успела за прошедшие сутки свыкнуться с мыслью, что всем от меня что-то нужно.
Саше-Каю я нужна, чтобы добывать деньги разными затейливыми способами. Ну и вообще, прикольно ему со мной, забавная я зверушка.
Дмитрию Владимировичу — чтобы вернуть маме. Потому что не может он, когда женщине плохо, природная порядочность спать не дает. Он с мамой и жил-то, наверное, исключительно из-за этой самой порядочности. Свалился откуда-то на голову не-человек, сделал девочке Маше ребенка, потом исчез. А Дмитрий Владимирович — тогда еще мальчик Дима — тут как тут, пожалел подружку. А потом ту блонди, наверное, пожалел — еще больше, чем маму.
А маме… Мама меня просто любит. Все. Точка. И нужно выбраться отсюда как можно скорее.
— Так, зачем я вам? — Если скажет — может, побыстрее дело пойдет.
— О, я могу предложить тебе гораздо больше, чем другие. — То, как он надулся от важности, выглядело бы забавно — если б не было так противно. — Как ты смотришь на то, чтобы захватить мир?
Угу. Вот, к сожалению, лекцию на тему «как общаться с психами» Саша мне прочитать забыл.
— И когда вы планируете его захватить?
Посмотрел на часы на приборной панели — будто в кино собрался. Я машинально глянула туда же. Пять утра.
— По моим расчетам, осталось два часа.
— Вот как? Очень жаль, но у меня не получится. Другие планы. Если это все, то…
— Не надо притворяться. — Проскрежетал, будто ножом по тарелке. И взглядом полоснул, повернувшись ко мне — будто тем же ножом.
Я отпрянула. Тема лекции должна называться «как общаться с опасными психами».
— Не надо отгораживаться от очевидного! Ты только что упала с пятидесятиметровой высоты, но вместо того, чтобы разбиться в лепешку, сидишь здесь, живая и здоровая. Нормально? Ничего не смущает?
— Смущает. — Я разозлилась. — Многое смущает. Труп на заднем сиденье, например. Остановите машину!
— Неужели тебе не интересно, кто ты такая? Что происходит вокруг?
— Нет! Неинтересно. — Я ляпнула это ему назло — а потом вдруг поняла, что сказала правду.
Я не хочу знать, кто я такая — хоть звездная принцесса, наплевать уже. Я что угодно сейчас отдала бы за возможность вернуться в мир «до Последнего звонка» — в котором мы с мамой не были нужны никому, кроме друг друга. Где за мной не охотились и не пытались навязаться в отцы неведомые существа.
Я бы исправила все, что натворила. Честно! Я послала бы Сашу-Кая в даль с первого же сообщения. Пережила бы этот долбаный Звонок, не развалилась бы. Тихо-спокойно отсидела бы официальную часть, так же тихо слилась с неофициальной, и потопала домой. За попытку сделать прощальный ролик про «все козлы» руки себе оторвала бы. Дмитрия Владимировича назвала бы учителем года, с его мерзкой Барби расцеловалась, а сынку-задохлику коробку чупа-чупсов купила бы — лишь бы вернуть все обратно. Лишь бы сидеть сейчас в Назарово и к ЕГЭ по русскому готовиться.
Экзамены я без проблем сдала бы, это все учителя говорили. Поступила бы в универ в Красноярске, а то и здесь, в Москве, нашла бы работу, и вытащила маму из назаровской помойки. Она, может, и пить бы бросила, если бы я так сделала. А если б я с самого начала была поумнее — может, и вовсе бы не начинала...
— Ты напрасно тешишь себя иллюзиями. Если бы не ты, Маша нашла бы другой повод сломаться. Она слишком сла…
— Заткнись! — Я ударила его, кулаком по плечу. — Не смей лезть ко мне в голову! И не смей трогать маму. Отпусти меня! — Я снова замахнулась. Но рука повисла в воздухе — будто увязла.
— Тебя не учили, что драться нехорошо?
— Меня учили, что моя голова — это моя голова. И то, что в ней, принадлежит мне.
Саша не говорил этого вслух, но за пять дней, оказывается, успел сотворить из каши, что ворочалась в моих мозгах, более-менее твердую структуру.
От проблем не надо бежать. И не стоит ждать, что кто-то прибежит решать твои проблемы. С ними надо бороться самой — здесь и сейчас.
У меня ведь получилось — на мосту. Когда я оторвала руку этому психу — я хотела ее оторвать. А сейчас я хочу остановить машину!
Высвободить увязший в киселе кулак — да проще простого. Оказалось, что всего-то нужно дернуть посильнее. А для того, чтобы остановить машину — треснуть по капоту. Этим самым кулаком. Со всей дури.
Бам!!! Пиииуууу!!!
Мгновение — и машина остановилась. То, чем я врезала по капоту, смяло его, будто шоколадную фольгу. Машина встала на дыбы, а я вылетела с переднего кресла, как из катапульты. Через отсутствующую крышу...Вот дура, надо было пристегнуться.
А может, и нет. Так тоже неплохо получилось. Я сумела притормозить в воздухе, подложить под себя ту самую «подстилку из матов» — и приземлиться мягко, на четвереньки.
Поднялась. Оглянулась. Присевшая на капот, орущая сигнализацией машина торчала посреди дорожной полосы творением сумасшедшего скульптора. Долой автомобили! Да здравствует возвращение к живой природе.
Визг тормозов — бум! Авария в левой полосе. Хорошо, хоть машин немного. Надо уходить — пока прижатый сложившейся стойкой урод за рулем не очухался.
Я быстро перебежала дорогу, выбралась на тротуар. Огляделась.
Восьмиполосное шоссе с отбойниками, поднятое над землей. Пешеходных переходов не видно, эта дорога не для людей — для машин.
Машины у меня нет. Но почему-то не сомневаюсь, что, если захочу — остановлю любую. Приехали мы вот оттуда — значит, в ту сторону мне и надо. Держись, мама! Я скоро. Я уже бегу.
