Глава 116. Дима
Я ждал выстрела, стараясь думать лишь об одном: успею ли его услышать, или сразу наступит темнота и тишина. А может, не наступит? Может, я еще останусь тут ненадолго, успею досмотреть, чем все закончится. А кстати, чем «видят» призраки? Зрение ведь — чисто физиологический процесс, как сказал бы Брик. Как и развитие, как и…
Поток сумбурных мыслей подхватил меня, понес, закружил, и даже страха не было, только где-то на задворках сознания трепетала уверенность в том, что сейчас все закончится.
— Господа, дама? Вы позволите мне поучаствовать в диспуте?
Этот голос я слышал впервые, и он мне сразу не понравился. Тем, что был слишком приятным, слишком располагающим, слишком спокойным и глубоким, как у профессионального диктора, или… Или преподавателя с многолетним стажем?
— Мама? — Это ахнула Юля.
Я открыл глаза, развернулся — благо, затылком больше не чувствовал смертоносный холод оружия — и увидел Машу. В измазанной кровью больничной пижаме, тяжело дыша, она стояла на коленях, упираясь дрожащими руками в асфальт.
— Да, Юлия Игоревна, вы совершенно правы. — Он стоял в шаге от задыхающейся Маши. Крепкий, среднего роста старичок в светлом костюме, с аккуратно подстриженной белой бородкой и усами. — Это — ваша мать. И она, смею заверить, еще может остаться в живых, если оказать надлежащую медицинскую помощь.
В левой руке старичка покачивалась коричневая трость. Академик Положенцев вступил в игру, и я не видел в нем никаких признаков постороннего сознания. Пожилой, уверенный в себе мужчина.
— Это потому, молодой человек, — сказал он, повернувшись ко мне, — что мой разум достаточно созрел для того, чтобы принять масштабы, предложенные Исследователем — в отличие от прочих носителей. А вы, как я посмотрю, связались с моим уважаемым оппонентом? Что ж, закономерно. Вашему инфантильному поколению свойственно избирать пути наименьшего сопротивления. Вот, живой пример. — Положенцев посмотрел на Кая. — Имея такие задатки, ступить на скользкую дорожку… Впрочем, у него хотя бы задатки есть. В отличие от предыдущего носителя, который не обладал ничем — кроме визгливой собачьей преданности.
Глаза академика вспыхнули синим и тут же погасли. Угас и интерес Положенцева к нам. Он посмотрел на Юлю, улыбнулся — дедушка приветствует любимую внучку — и поманил ее пальцем.
— Спускайся оттуда, дорогая. Пора бы уже отправить нашу дорогую матушку в больницу, не так ли? Я не причиню зла ни ей, ни тебе, поверь.
— Что вам нужно? — Юля во все глаза смотрела на Машу. — Отпустите маму!
— Отпущу, непременно отпущу. А взамен попрошу о сущем пустяке. Мне нужна всего лишь твоя… Стойте!
Мы с Николаем Васильевичем двинулись в сторону Положенцева, но окрик заставил нас замереть. Трость академика, с ревом распоров воздух, взметнулась над опущенной головой Маши.
— Ей хватит и удара, Дмитрий Владимирович, — сообщил академик. — Который даже не обязательно наносить. Крохотное усилие — и мозг нашей прелестной барышни зальет кровью.
— Ай-яй, профессор. — Кай, доселе молчавший, покачал головой. — Где же ваш хваленый гуманизм? Испарился, прельстившись «масштабами»? Я не стану спрашивать, чем вы, при таком раскладе, отличаетесь от меня, грешного. Я задам другой вопрос: неужели вы и впрямь собираетесь выкинуть единственный козырь? А чем будете шантажировать девчонку дальше?
Трость пришла в движение — Положенцев завертел ее между пальцев. Поднявшийся ветер всколыхнул спутанные волосы Маши, и сама она встрепенулась. Приподняла голову. Блуждающий взгляд нашел меня, скользнул по Каю и Николаю Васильевичу, остановился на Юле, которая так и стояла на перилах моста за нашими спинами.
— Я угрожаю не ей, а влюбленному молодому человеку, — ответил Положенцев. — К сожалению, он слишком «чужой», чтобы я мог устранить его, вот и приходится прибегать к угрозам. А тебе, девочка моя, угрожает лишь время. — Он ласково, будто рассказывая сказку, улыбнулся Юле. — Пока молодость озаряет нас своим сиянием, мы не воспринимаем время всерьез. Но с возрастом все острее понимаешь ценность каждой секунды жизни — особенно если эта жизнь вытекает сквозь пальцы…
Беззвучно выдохнув, Маша схватилась за левый бок. Свежая кровь пропитала рубашку. Маша медленно опустилась на асфальт, цепляясь взглядом за наконец-то найденную дочь. Губы шевельнулись — она что-то пыталась сказать, позвать, но воздуха с трудом хватало на дыхание.
Юля выкрикнула что-то нечленораздельное, попыталась спуститься, но ее остановил командный рык Разрушителя:
— Ни с места!
Удар локтем в челюсть. Боли я сначала не почувствовал — только мир перед глазами задрожал и перевернулся набок. Я упал, повалив и Кая. Тут же вскочил, заморгал, пытаясь сориентироваться.
Юля кричала. Шипел сквозь зубы Кай. Положенцев что-то говорил, и в голос его, наконец, просочилось волнение. Николай Васильевич перекрыл все звуки в мире, его низкий и хриплый голос сотрясал вселенную:
— Я избавлю тебя от необходимости выбирать из двух куч дерьма.
Он вновь поднял пистолет, но прицелился не в Положенцева. Николай Васильевич собирался застрелить Машу.
Я бежал целую вечность, бесконечно медленно, чтобы надеяться хоть на что-то. И все это время, все эти мучительные доли секунд в голове звучал голос: «Все будет идеально, Дмитрий Владимирович. Я убью ее, и Юля одинаково возненавидит Исследователей и Разрушителей. Вам останется только объяснить ей все, убедить расстаться с силой, и все закончится. Немного печальнее, чем могло бы, но, в конце концов, одна смерть меньше, чем несколько миллиардов. С этим не поспорит даже профессор математики».
Наверное, он был прав, и профессор математики Положенцев действительно не стал бы оспаривать столь очевидного заявления. Он просто был слишком умным, да еще впустил в себя Исследователя. Но в памяти моей вдруг всплыло лицо другого учителя математики. Харон снял очки, протер стекла и, сквозь время, расстояние и саму смерть, усмехнулся мне: «Миг жизни одного человека, или вечность для миллиардов? Пока это зависит от нас с вами, Дмитрий Владимирович, уравнение всегда будет иметь лишь одно решение».
Я прыгнул, и тут же громыхнул выстрел. Тот самый, которого я ждал. Выстрел такой громкий, что заглушил все: звуки, чувства, солнечный свет. Сквозь тьму небытия далеким отголоском донеслось до меня падение на асфальт. Будто не мое, а чье-то чужое тело рухнуло и проехало вперед по инерции, до мяса обдирая локти, ладони, колени.
«Вот и все!» — Эта мысль наполнила меня осторожной радостью. Закончится этот кошмар, не придется больше ничего решать, никуда бежать, ничего стыдиться… Не такая уж плохая смерть, кстати. Учитель из Назарово застрелен в Москве подполковником ФСБ. В костюме ценой в три своих зарплаты и с «айфоном» в кармане. Следствию предстоит от души почесать головы над моим трупом.
Но смерть отчего-то не торопилась. С рефлекторным вдохом в мир вернулись краски, звуки и запахи, зажглось солнце над головой.
— Умелая… девочка… — прокашлял, плюясь кровью, Николай Васильевич.
Правой руки его не существовало по локоть. Пистолет превратился в ком искореженного металла на асфальте. Левой рукой Николай Васильевич держался за грудь. Алое пятно расплывалось на белой рубашке.
Я повернул голову и увидел Юлю, застывшую на перилах с вытянутой рукой — словно пыталась отгородиться от чего-то. Мгновение, не больше, я ее видел. Потом с той стороны как будто дернули за веревочку. Запрокинув голову, взмахнув руками, Юля полетела вниз.
