Глава 9
Уши нещадно жгло холодом, и Нильс остановился у одной из огненных чаш, которые сами собой начинали исторгать огонь с наступлением зимы. Позволил живому теплу обогреть лицо, на миг зажмурился, наслаждаясь ощущением.
Нильс шел по следу Энрики, но если бы его спросили, он бы не смог ответить, как выглядит этот след. Что-то вроде чрезвычайно острой интуиции влекло его вперед. Иногда казалось, что он чувствует какой-то особый запах, чуждый Ластеру. Иногда мерещился след от сапога матери – ведь она же отдала свою обувь скрипачке, добрая женщина!
Присев возле огненной чаши, Нильс заметил длинный черный волос, зацепившийся за ее край. Взял его двумя пальцами, поднес к глазам. Похоже, Энрика тоже наклонялась над чашами, грела лицо. Значит, след верный.
След вел Нильса до тех пор, пока не закончились бедные кварталы. Лишь только по бокам очередной улицы потянулись респектабельные дома, волшебство рассеялось, и Нильс остановился в недоумении. Что же случилось с его знаменитым чутьем?
Впрочем, если бы Нильс полагался только на чутье, он никогда не возглавил бы Комитет. Интуиция и прежде нередко давала сбои, и тогда ей на смену приходила железная логика. Вытянув ладони над огненной чашей, Нильс принялся рассуждать.
Строптивая скрипачка оказалась в незнакомом городе. Воспользовалась гостеприимством добродушных стариков, стащила скрипку и сбежала. Покинула бедный район. Что дальше? Куда она могла направиться?
Мимо Нильса, вертя на цепочке золотые карманные часы, шел молодой человек в шляпе-цилиндре.
– Простите мою навязчивость, герр, – окликнул его Нильс и, убедившись, что молодой человек остановился и слушает, продолжил: – Я разыскиваю сестру. Она немного не в себе, стащила фамильную драгоценность – скрипку – и убежала, в чем была. Не попадалась она вам?
Молодой человек окинул Нильса задумчивым взглядом и ловко бросил часы в карман.
– Сестра, говорите?
– Да, у нас разные матери, но один отец, поэтому мы не слишком похожи. Ее зовут Энрика, возможно, она представилась.
– Не слишком характерное имя для Ластера, уважаемый герр.
Нильс начал терять терпение:
– Мать родом не отсюда, имя – ее каприз. Так поможете вы мне?
Дорого бы Нильс заплатил, чтобы узнать, о чем сейчас думает молодой человек, но – увы. Лицо его стало непроницаемым.
– Пожалуй, я действительно видел описанную вами особу.
– Да? – Нильс подобрался. – И куда же она направилась?
– Она искала место, где можно остановиться, и я посоветовал ей недорогую, но приличную гостиницу на окраине города. Возможно, знаете – называется: «У Хиллербранда».
Эту ночлежку Нильс знал, но что-то мешало ему обрадоваться и бежать туда. Что-то в лице молодого человека продолжало смущать.
– И она отправилась в гостиницу? – уточнил он. – Без денег?
– Вы заставляете меня краснеть, герр Альтерман. Я не привык кичиться добрыми делами, но… Я дал ей денег. На извозчика и на комнату.
– Как вы добры, – пробормотал Нильс. – Быть может, я запишу ваш адрес и потом возмещу убытки?
– Не стоит того, – улыбнулся молодой человек и подошел к чаше. – Если я расстаюсь с деньгами добровольно, то готов к тому, что наша разлука продлится вечность. Но вот что мне любопытно… – Он, хмурясь, шарил в карманах пальто. – Вот что мне любопытно, герр Альтерман…
Нильса бросило в жар. Как же не заметил еще в первый раз, что его называют по фамилии?!
– Любопытно то, что у предателя и подонка Нильса Альтермана не было никакой сестры, только брат, который теперь стал идиотом. Или я слушал плохо, и то бревно, упавшее во время пожара, не только лишило Теодора ума, но и поменяло ему пол?
Наконец, молодой человек нашел искомое – пачку аккуратно сложенных бумажек желтоватого цвета. Нильс рванулся к нему, но не успел – одна из бумажек упала в огонь.
Полыхнуло. Поднялся зеленый дым, в котором угадывались черты лица одного из дежурных магов городской стражи. Большая зеленая голова бешено вращала большими зелеными глазами.
– Нарушитель! – заголосила голова, как только Нильс схватил молодого человека за лацкан пальто. – Тревога, тревога, нарушитель! – Голова запрокинулась и принялась оглушительно завывать, будто гигантский проголодавшийся младенец: «У-а-а-а, у-а-а-а!»
Хлопали окна и двери, останавливались и оборачивались прохожие.
– Гаденыш! – скрипнул зубами Нильс.
Молодой человек невозмутимо приподнял цилиндр:
– Неприятно было с вами повидаться, предатель Альтерман.
Нильс оттолкнул его, бросился в первую попавшуюся подворотню, в другую, в третью. Мельком увидел еще одну огненную чашу – в ней тоже надрывалась, вертясь, зеленая голова: тревога поднялась по всему городу. Лишь только Нильс оказался в поле ее зрения, голова застыла, глядя на него, и завопила еще громче.
Проклятье! Год назад разговоры о том, чтобы снабдить наиболее уважаемую часть населения возможностью вызывать стражу с помощью огненных чаш были только разговорами. Нильс и думать об этом забыл. Как выяснилось – зря.
– Вот он! Держи его! – неслось со всех сторон.
Нильс, стремительно лавируя, пытался затеряться в густо застроенном районе, но интуиция, то самое чутье, что вело его по следу Энрики, безошибочно заявляла: окружают. Дальше бежать не имело смысла, и Нильс, выскочив на очередной перекресток, остановился. Он ушел достаточно далеко от сознательного гражданина в цилиндре, он знал, как работает мышление стражника. Значит, крохотный шанс отвертеться есть. В противном же случае…
Нильс мысленно покачал головой. Нет, никаких противных случаев! Если его бросят в тюрьму, до полуночи он элементарно не доживет. И это бы еще полбеды. Он предстанет перед Дио, не выполнив долг, как глупый и жалкий преступник, а не праведник, идущий путем искупления.
– Не двигаться! – Перед носом у Нильса оказался штык, прикрепленный к стволу карабина. Миг спустя вокруг вырос целый лес таких же. – Имя! Фамилия!
– Натан Фридберг, – ляпнул Нильс первое, что пришло в голову.
– Вы обвиняетесь в нападении на гражданина Ластера, герр Фридберг. Вам придется идти с нами, – продолжал выкрикивать пожилой стражник в кольчуге, стоящий напротив Нильса.
Нильс попытался обезоруживающе улыбнуться. Глупо, конечно, – заискивать он никогда не умел, решал проблемы лишь с позиции силы. Но сейчас, как подсказала Нильсу интуиция, это был наилучший вариант.
– Помилуйте, да какое нападение, – заговорил он примирительным тоном. – Так, прихватил чуток за шкирку, ну так он сам виноват, гражданин этот. Денег должен, да еще и нос дерет. Я, мол, отдавать ничего не буду, я стражу вызову… Там денег-то – сотня крон, мне принцип важнее. А он еще вас потревожил. Может, вы с него должок-то и стрясете, а, ребята? И вам за беготню компенсация, и я волноваться не буду.
Жадные мыслишки замелькали в глазах пожилого стражника. Уж что-что, а срубить неправедных деньжат на службе здесь всегда любят. Нильс мог даже точно сказать, о чем думает стражник. Вот чуток закатил глаза: «Сотня крон! Это ж как хорошо загудеть можно…» Вот стрельнул глазенками по остальным стражникам, их около десятка: «Однако на всех разделить – ерунда получится, только горло промочить. Вот бы их сплавить куда-нибудь, а то еще донесут начальнику». Прищурился на Нильса: «А не врет ли этот Фридберг? Больно уж легко от денег отказывается. Или, может, деньжата-то нехорошие, следок за ними тянется?»
– В карты он мне проиграл, – безмятежно произнес Нильс. – Пьяный был – в дымину. Утром ничего не помнит. Ему объяснили, поверил вроде, да теперь ходит, сочиняет, что обжулили его. Ну не сволочь?
И эта фраза упала на благодатную почву. Тех, кто пытался отвертеться от карточных долгов, стражники не любили, мало чем в этом вопросе отличаясь от заключенных. Понятие чести, старательно насаждаемое сверху, странным образом искажалось в реалиях Ластера. К примеру, пренебречь служебными обязанностями считалось едва ли не подвигом, а отказаться поддержать общую пьянку – великим позором. За полгода службы в страже Нильс исплевался на эти дурные порядки. В Комитете было иначе. Там работали на совесть, и в почете ходили те, кто работает хорошо. Поэтому Комитет боялись, ненавидели, уважали все. А пуще всех – стражники, чувствующие силу, с которой им никогда не поравняться.
Топот сапог по мостовой. Нильс повернул голову, царапая подбородок о штык, и едва сдержался, чтобы не взвыть: к нему бежал тот самый первый стражник, которого пришлось обезоружить. На ходу он снимал с плеча винтовку.
– Это он! – взвизгнул стражник. – Попаданец!
Стражники расхохотались, качая головами. Напряжение немного схлынуло, штыки отодвинулись от Нильса.
– Какой он тебе попаданец, дубина? – сказал пожилой. – Чего ж он тогда по-нашему так бодро лепит, а?
Нильс снова воспрянул. Да, за минувший год многое забылось. А ведь и верно: попаданцы всегда болтали на каком-то своем, непонятном языке. Не то колдовство на них не действовало вообще, не то просто не успевало подействовать. Уже давным-давно по всеобщей договоренности колдуны, представляющие цивилизованные поселения, уничтожили языковые барьеры, заколдовав людей говорить на каком-то одном, общем языке, который ни для кого не был родным, но странным образом помогал легко и просто выражать любые мысли.
– Это он отобрал мое копье, – продолжал ябедничать стражник, тыча в Нильса пальцем.
«Отобрал копье, – с тоской подумал Нильс. – И не стыдно ведь врать! Сам уронил, растяпа, а я виноват».
Тут в разговор вмешался еще один стражник, стоящий левее. Он уже давно пристально смотрел на Нильса.
– Что-то как будто лицо знакомое, – сказал он.
– Ну, так живу я здесь, примелькался, поди. – Нильс улыбнулся самой нехарактерной для себя улыбкой. Но улыбка эта уже ни на кого не подействовала. Пожилой стражник тоже нахмурился и кивнул другому:
– Пробей-ка по базе.
– Да вы просто потеряете время и деньги, – поморщился Нильс. – Тот парень уже далеко, с моей сотней. С вашей сотней, высокочтимые герры!
Волшебство денег закончилось. Служивые почуяли нечто куда более весомое – продвижение по службе. Один из стражников сбросил с плеч широченную, странного вида сумку, расстегнул ее и вытащил большую книгу без обложки, сшитую из отдельных листов. На верхнем листе накарябано единственное слово: «База».
Стражник начал переворачивать листы. На каждом – изображенное судейским рисовальщиком лицо. Нильс скрипнул зубами. Он хорошо помнил, как пришлось целых полчаса сидеть неподвижно в камере, пока унылый старик наносил на бумагу его черты. Стражник секунду вглядывался в картинку, потом поднимал голову на Нильса, говорил: «Нет», и переворачивал лист.
– У него попаданческое оружие, – вмешался тот, который потерял копье.
– Нет, – бормотал Хранитель Базы. – Нет, нет, нет…
– Попаданческое? – заинтересовался пожилой. – Это какое?
– Необычное! – только и смог сказать стражник. – Такое, знаете… Он из него даже не стрелял, а я все равно чуть не обделался.
Вокруг негромко засмеялись. Нильс напрягся. Все хуже и хуже. Будет лишь один миг, когда они растеряются, и его нужно будет успеть использовать.
– Нет, нет, снова нет…
– Обшмонайте его, – велел пожилой.
– Не нужно этого делать. – Нильс разом отбросил все маски и посмотрел на пожилого холодным, тяжелым взглядом. Тот заморгал и попятился, не осознавая даже, что делает.
– Нет, нет, нет…
Чья-то рука скользнула в карман. Нильс мгновенно перехватил ее, крутанул, сжимая. Затрещали кости, послышался надсадный вопль. От вопля пришел в себя пожилой:
– Мордой в землю его! Наручники!
Нильс выстрелил сквозь шинель и почувствовал, как ударила в руку вылетевшая гильза. На шинели распустился огненный цветок. Вскрикнул, упал пожилой стражник, зажимая рану в бедре.
«Видит Дио, я не хотел», – подумал Нильс, рывком доставая из кармана пистолет.
– Нильс Альтерман! – заорал хранитель Базы и выронил Базу. – Предатель, изгнанник!
Стражники замешкались. Что ж, это они очень хорошо умели делать – мешкать. Нильс же времени не терял: махнул рукой, нанеся рассчитанный удар по стволу карабина ближайшего противника. Карабин выскочил у того из рук, провернулся в воздухе волчком, и Нильс схватил его за приклад. Упал на землю и перекатился, сбивая пламя с шинели, уходя от выстрелов, которые просто должны сейчас последовать.
Бах, бах, сдавленный крик… Идиоты убивают друг друга!
– Гюнтер, Гюнтер! – причитает кто-то.
Нильс вскочил, оттолкнул давешнего знакомца, потерявшего копье, петляя, бросился бежать по улице. Выстрелы. Свистят по бокам пули, но пока Дио милует. Нильс положил на плечо карабин и, не глядя, выстрелил назад. Кто-то закричал, но, судя по голосу, скорее от страха, чем от боли.
Нильс уронил ставшее бесполезным оружие. Впереди – балкон жилого дома. Подпрыгнуть, ухватиться, подтянуться! Влез, упал внутрь. Перепуганные лица женщин – должно быть, служанок, – с той стороны стеклянной двери. Пули выбивают крошку из каменной стенки балкона. Надо же, как расчетливо бьют, негодяи, – не все разом, по очереди, чтобы успевать перезаряжаться. Изначальный план – вскочить и открыть огонь – пришлось отбросить. Сидя, Нильс ногой ударил в дверь. Стекло брызнуло осколками, завизжали служанки. Нильс кувырком вкатился в комнату, встал, сунул пистолет под нос той, что орала потише – средних лет женщине в аккуратном чепчике.
– Черный ход, бегом, – сказал Нильс.
Женщина закивала, бросилась в коридор, вниз по лестнице. Нильс от нее не отставал. Бедная женщина… Чем-то напомнила ему мать. Но сейчас не время для сентиментальных размышлений, сейчас главное оторваться от стражи.
В прихожей Нильс походя сорвал с крючка кроличью шапку с ушами, натянул ее. Там еще висело пальто, но его он брать не стал, даже на глаз размер гораздо меньше.
– Сюда, сюда, герр попаданец! – закричала служанка, отворяя неприметную дверь под лестницей.
– Я не попаданец, – бросил ей на прощание Нильс. – Спасибо!
Дверь захлопнулась за его спиной. Нильс оказался в узком проулке. Слева топот сапог – стражники быстро сообразили, куда бежать. Нильс бросился вправо. Поворот, поворот… По грустному опыту Нильс знал, что такие петляния редко заканчиваются хорошо для убегающего. Он, разумеется, хорошо ориентировался в Ластере, но помнить каждый закуток не мог. Эта способность отличала Адама Ханна, человека, который с закрытыми глазами мог найти в Ластере любое место.
Рядом с головой свистнула пуля, врезалась в стену, и лицо Нильсу посекли осколки. Он не стал задерживаться, метнулся левее, потом – правее и замер, оказавшись в «колодце». Три дома, будто рассорившиеся друзья, стояли, повернувшись друг к другу спинами. Но что хуже всего, посреди «колодца» стоял человек в пышной серо-белой шубе, держа в двух руках пистолеты «Desert Eagle». Лицо мужчины, несмотря даже на длинные усы, казалось почти детским – открытым, наивным, мечтательным. Обычно про таких людей уточняют, что «зато глаза его были холодными и колючими», но нет. Глаза Адама Ханна тоже лучились теплом и добротой.
– Какая приятная неожиданность, герр Альтерман! – улыбнулся он, поднимая оружие. – Не будете ли вы столь любезны освободить мне линию огня?
Рассуждать Нильс решил попозже. Адам явно не собирался пока его убивать, а значит, он – скорее друг, чем враг. Нильс прыжком освободил линию огня и, развернувшись, встал рядом с бывшим сослуживцем.
Восемь стражников единым порывом выплеснулись в колодец и замерли, тяжело дыша, переминаясь с ноги на ногу. Адам Ханн приветствовал их ослепительной улыбкой:
– Добро пожаловать, герры стражники! Всего хорошего, герры стражники!
Восклицательным знаком прозвучал сдвоенный щелчок взведенных курков. Нильс, после небольшой паузы, щелкнул своим. Стражники увидели то, что должны были: страшное и непонятное оружие готовят к стрельбе.
– Это… Это Альтерман, – неуверенно пробормотал хранитель Базы.
– Неужели? – комично приподнял брови Адам. – Считаешь, я не узнаю человека, с которым бок о бок работал пять лет?
– Но… Герр Ханн…
– Герр Альтерман прибыл сюда колдовским путем, перенесясь в пространстве, и попал под категорию попаданцев. Он – в моей юрисдикции. Благодарю за содействие, можете быть свободны.
Иногда Нильс завидовал этой способности друга – говорить и делать все что угодно с таким видом, как будто отвешивает собеседнику комплименты. Это сбивало с толку даже попаданцев.
Стражники ощутимо поникли. Хранитель Базы напряженно о чем-то думал, но все, что сказал, это:
– Я должен буду подать рапорт…
– О, разумеется, герр стражник! – Адам поклонился, не опуская оружия. – Это ваш великий долг перед Ластером. Рапортуйте смело и даже не задумывайтесь о том, как это отразится на мне. Я в полной вашей власти, герр стражник. Пишите рапорт. Ну же! Возвращайтесь в контору и пишите! Что же вы мешкаете?
Хранитель попятился, остальные последовали его примеру. Вот они развернулись и, вяло переговариваясь, скрылись в переулке. Нильс опустил пистолет первым.
– Я что, правда числюсь попаданцем?
Адам излюбленным жестом прокрутил на указательных пальцах пистолеты и резко бросил их в карманы шубы. Повернулся к Нильсу, широко и белозубо улыбаясь, расставил руки для объятия:
– Никем ты не числишься, дорогой друг! Позволь поприветствовать тебя и помочь! Да ты, я вижу, замерз и утомился. Как насчет немного выпить и вспомнить былые деньки, а? Куда хочешь пойти?
– К «Хиллербранду», – тут же сказал Нильс. Слово прозвучало невнятно, ведь его пришлось бурчать в шубу щедрого на объятия Адама Ханна.
Тот отстранился, серьезно посмотрел на Нильса.
– Всецело одобряю выбор. Местечко на отшибе, и вряд ли кто-нибудь там тебя узнает. Пойдем, возьмем извозчика!
* * *
– Ужасно. Просто кошмар.
Энрика не поверила ушам и открыла глаза. Руки – в одной скрипка, в другой смычок – опустились. Мужчина во фраке, представившийся Фло́рианом Дре́шером, сидел в кресле и сверлил Энрику суровым взглядом сквозь пенсне.
– Простите?
– Это непростительно. По-вашему, эти заунывные рулады, не скрепленные никакой гармонией, можно назвать музыкой? Искусством? Кто автор этой так называемой «композиции»?
– Никто, – растерянно отвечала Энрика. – Я… Я импровизировала.
Флориан Дрешер несколько секунд смотрел на нее недоумевающе, потом снял пенсне, аккуратно поместил его в нагрудный кармашек, оставив свисать золотую цепочку, и потер лоб рукой.
– Вы – импровизировали? Вы приехали на конкурс скрипачей, известный по всему миру, из какого-то захолустного Вирту, про который не слышал ни один человек в здравом уме, и – импровизировали? Что означает этот «первый разряд» в вашей анкете? Что вы отличаете скрипку от смычка? Остальные виртуозы школы Маззарини, значит, и на это не способны?
В этот момент Энрика хотела, чтобы вместо Флориана Дрешера здесь оказался Нильс Альтерман с гильотиной. Она бы охотно встала на колени и позволила отрубить себе голову. Голова и без того чуть не взрывалась от прихлынувшей к ней крови. Так Энрику еще никто не позорил…
Она стояла, глядя широко раскрытыми глазами на доски сцены под ногами. Бросила беглый взгляд вправо – увидела в полумгле десятки, если не сотни пустых сидений. Представила, что на каждом сидит человек. И вот все они с недоумением смотрят на нее. Никто не хлопает. Поворачиваются друг к другу, шепчутся, пожимают плечами…
– Запомните, фрау Маззарини, если ваша фамилия не Лилиенталь, ваши импровизации на конкурсах никому не интересны. Удачи в следующем году.
Это был приговор. Но прозвучавшая фамилия заставила Энрику вздрогнуть. Лилиенталь! А разве не его скрипку она держит сейчас в руках? Ну да. Так неужели она позволит себе опозорить инструмент?
– Герр Дрешер! – Энрика вскинула голову. – Дайте мне ноты!
Флориан Дрешер моргнул. Достал пенсне, нацепил на нос.
– Дать ноты? Это что – приказ?
– Умоляю вас, дайте ноты! Какие угодно, любую композицию, я сыграю!
– Фрау Маззарини, это не экзамен, меня нисколько не интересует ваша способность читать ноты…
– Дайте! – Энрика топнула ногой, понимая, что не отступится, даже если ее потащит со сцены взвод карабинеров.
Флориан Дрешер вновь убрал пенсне и встал с кресла:
– Я не буду звать стражу, чтобы вышвырнуть вас отсюда. Наслаждайтесь. Как надоест – выход там.
Он скрылся за кулисами. Энрика смотрела ему вслед, раскрыв рот. Да как же так?! Быть не может, чтобы… Нет, может. Провал, оглушительнейший и позорный провал, о котором никогда не узнают отец и мать, но который единственный и убил Энрику Маззарини. Вот и все, чего она стоит – презрительная отповедь педанта от музыки.
Пока Энрика брела между рядами сидений, слезы заволакивали ей глаза. Спотыкалась о ступеньки, падала, поднималась и продолжала идти к приоткрытой двери. Забрать жакет, выслушать насмешки шарика, выйти на холодную улицу и… Искать своего палача. Энрика Маззарини – никто. Всю свою жизнь она положила на музыку, и вдруг оказалось, что музыка эта ничего не стоит.
Дверь открылась как будто бы сама, но, щурясь на свет после темного зала, Энрика увидела мужчину в ливрее, грустно глядящего на нее.
– Сочувствую, любезная фрау, – сказал он. – Герр Дрешер очень суров, иногда – совершенно неоправданно. Если вам от того полегчает, то уверяю: мне пришлось по сердцу то, что я услышал.
– Не полегчает, – сказала Энрика. – Но спасибо.
– Тогда, может быть, бокал вина?
Энрика покачала головой. Забыв даже про жакет, она обошла елку, разминулась с несколькими креслами и столиками, а остановилась только тогда, когда перед ней выросла стена. Та самая стена, на которой висела золотая скрипка. Вблизи было очевидно, что скрипка – деревянная, причем, не самой лучшей работы, но ее покрыли золотой краской, лишив и тех жалких акустических свойств, что были ей присущи, зато издалека она казалась прекрасной. Энрика протянула руку, но скрипка висела слишком высоко, не допрыгнуть даже.
«Скрипка принцессы Леонор Берглер, – гласила надпись на табличке. – Первой принцессы, трагически погибшей во имя жизни и процветания Ластера».
То, что издалека казалось орнаментом, украшавшим стену, на самом деле было нотной записью, озаглавленной: «К Леонор. Реквием».
Глаза Энрики сверкнули. Что ж, если в этом городе вместо истинной музыки ценят красиво раскрашенные инструменты, то ей, пожалуй, тут и делать нечего. Кроме, разве что, одного, прощального поклона.
Руки взметнулись, глаза впились в ноты, темп Энрика определила мгновенно, и печальные звуки реквиема завихрились в помещении, совершенно для этого не предназначенном. Энрика давила в себе каждый творческий порыв. Когда ей хотелось увлечься вскользь мелькнувшей темой, она стискивала зубы и до боли вглядывалась в нотный стан. Ни шагу в сторону, ничего своего, только ноты, только покорное исполнение предписанного.
Когда прошла первая злость, Энрика с неудовольствием прислушалась к создаваемой музыке. Точь-в-точь воплощая задуманное неизвестным композитором, мелодия странным образом наполнилась чувствами самой Энрики. Отчаяние, горе, злость, страсть, обида, – все это бесновалось среди строгих нот, будто заключенный в клетке зверь.
Смычок порхал по струнам, пальцы скользили по грифу. Хотелось взвыть от невероятного напряжения. Не получалось раствориться в музыке, отдаться потоку, когда тело само делает все. Нет, сейчас Энрика вынуждена контролировать каждое движение, каждый вдох и выдох, и эта прядь волос, упавшая на лицо, ее самый злейший враг, потому что мешает обзору, щекочет и не дает сосредоточиться…
Чья-то рука мелькнула перед глазами, отбросила прядь назад. Энрика не стала вертеть головой, впилась взглядом в стену с нотами, и играла, играла, доводя мелодию до апогея, заставляя холодные древние стены филармонии гудеть и стонать в резонанс. Музыка, преисполненная неизмеримой силой, рвалась наружу – в серое небо Ластера, выше, туда, где Дио, и еще дальше!
Но вот что-то как будто сверкнуло, и в этой вспышке Энрика увидела всю композицию целиком. Ноты соскочили со стены, врезались огненными значками в ее сознание. Сами собой закрылись глаза, и вожделенный поток подхватил-таки скрипачку, понес ее вдаль, к самым глубинам музыки.
Это был уже финал. Поток, неистовый водопад замедлялся, и Энрика переводила дыхание. Ей и правда казалось, будто она плывет, лежа на спине, отдаваясь течению звуков. Где-то в ином мире ее тело медленно повело смычком, высекая из тела скрипки последние грустные звуки, и замерло.
Выдохнув, Энрика открыла глаза. Ноты на месте, все так же золотом выведены на стене. Лицо горит, руки дрожат, тело покрывает пот. Никогда еще не играла с такой отдачей, с таким напряжением и так… так правильно. Что ж, вот вам ваша музыка. А теперь – прощайте!
Желая забрать жакет со злобным шариком, Энрика развернулась на каблуках и вскрикнула, уставившись в пенсне Флориана Дрешера.
– Я уже ухожу, – сказала она. – Простите за шум, больше я вам не помешаю.
Но Флориан Дрешер не посторонился, и его цепкий взгляд не отпускал Энрику.
– Вы репетировали этот реквием? – спросил он.
Энрика, только что опустошившая всю свою эмоциональную кладовую, позабыла и страх, и неуверенность. Презрительно фыркнула:
– Репетировала? Да я его только сейчас увидела! Я даже не знаю, кто такая эта… – Она повернулась к стенке и прочитала: – Леонор Берглер. И почему скрипка такая дурацкая? Неужели она правда на ней играла?
– Принцесса Леонор Берглер была из бедной, но благородной семьи, – сказал Флориан Дрешер. – Она не могла позволить себе хороший инструмент, но очень любила музыку и исступленно занималась. Когда принц Торстен удостоил ее своего внимания, она забрала из дома лишь одну вещь – эту скрипку. И отказалась променять ее на что-либо иное. Краской же она покрыта потому, что на ней остались глубокие раны от огня. В ту ночь, когда принцессу убил дракон, ее скрипка также пострадала. Больше она не зазвучит, но зато вечно останется красивым памятником своей владелице.
Флориан Дрешер поднял листок, в котором Энрика узнала свою анкету, и произнес:
– Я подтверждаю ваш разряд, фрау Маззарини. Запишитесь в книгу и получите у лакея ключи от гостевого флигеля. Вы успешно прошли прослушивание. Поздравляю и – удачи на конкурсе.
Флориан Дрешер шел через зал вечность, и ровно столько же, открыв рот, Энрика смотрела вслед. А когда дверь за ним закрылась, упала на колени. Вернее, попыталась упасть – ее подхватил оказавшийся рядом мужчина в ливрее – очевидно, тот самый лакей, у которого предстояло получить ключи.
– Ну-ну, фрау Маззарини, – негромко сказал он. – Прошу, присядьте. Вот так. Теперь вам точно не помешает бокал вина, а я пока схожу за ключом. И – прошу, окажите честь, возьмите платок.
– Спасибо, – только и выдавила утопающая в мягчайшем кресле Энрика, прижимая к глазам надушенный кружевной платок.
