Глава 14

Энрика уже устала поражаться размерами всего, что ее отныне окружало. Поэтому она, не крутя головой, шла посередине огромного зала, глядя в одну точку: на сидящего на троне человека. Когда она только начала путь, этот человек показался ей юным, прекрасным созданием, почти мальчишкой. Даже ноги не достают до пола – так показалось.

Но с каждым шагом открывались новые подробности. Так, например, Энрика заметила, что его величество сидит не прямо, а с этаким вывертом, спиной упершись куда-то между подлокотником и спинкой трона. Причем, на трон он забрался с ногами: одну поджал под себя, другую, согнутую в колене, упер в другой подлокотник. И барабанил по колену пальцами.

Когда получилось разглядеть пальцы, Энрика подумала, что пора бы поглядеть на лицо. И поглядела.

Остановившись у черты, которую скорее почувствовала, чем увидела, Энрика собралась с силами и призналась себе, что видит весьма потасканного мужичонку лет тридцати с лишним.

– Это вы – Энрика Маззарини, да? – заговорил его величество.

Энрика, которую Сесилия не успела обучить правильному разговору с монаршей особой, поклонилась.

– Ах, что за глупости, просто говорите, – поморщился его величество. – Ну, словами, при помощи языка. Вы ведь умеете делать всякие штучки языком, а, фрау Маззарини?

Тут он высунул язык и пошевелил им в воздухе.

– Нет! – вырвался у Энрики возмущенный вопль.

– Нет – по первому вопросу, или по второму? – заинтересовался обитатель трона. Он даже принял более достойную позицию, опустил ноги в мягких сафьяновых сапожках на пол и подался вперед.

– По второму, – ответила Энрика. – А по первому – да. А вы…

– Торстен Класен, очень приятно, – заулыбался его величество.

Энрика мысленно повторила услышанное имя. Сравнила его с тем, которое называл Адам Ханн. Имена совпадали.

– Вы – отец принца? – предположила она.

– Отец?! – изумился тот. – Что за… Если кто-то утверждает, что будто бы я чей-то там отец, то этой проститутке стоит немедленно отрубить голову, категорически! Нет-нет, фрау Маззарини, я бездетен, вдов и безутешен.

Энрика закрыла глаза и сосчитала до десяти. «Не думай, – приказала она себе. – Сейчас – не думай, просто узнай все. А подумаешь ты потом».

И все же мысли коварно просачивались в голову. Например, та, согласно которой Торстен Класен мог бы составить достойную компанию Норберту. Сидели бы, хлебали пиво и гоготали над глупыми шутками, весьма довольные друг другом и жизнью в целом.

– Так значит, это вы – мой жених? – решилась уточнить Энрика.

Торстен хлопнул в ладоши:

– Ну разумеется, я! Ах, фрау Маззарини, как я счастлив возможности составить ваше счастье!

Энрика вяло улыбнулась в ответ:

– Но… Почему вас называют принцем? Ведь вы же, получается… Король?

Торстен посерьезнел, нахмурился и посмотрел на Энрику со значением:

– Разумеется, король. Единолично правлю государством уже ох его знает сколько лет. А принц – это мое прозвище. Оно звучит сексуально. Ну, понимаете… Образ сексуальный создает. У вас же возник сексуальный образ, так?

Врать смысла не было. Энрика уныло кивнула. А принц Торстен обрадовался:

– Вот видите! И вы согласились приехать сюда. А теперь, когда вы в красивом наряде, когда видели все то великолепие, что будет сопровождать вас до конца жизни, когда слышали мои слова, гарантирующие вам полную свободу и известную толику власти, – теперь разве вы сможете отказать мне, бездетному, вдовому и безутешному?

Энрика покачала головой. Она уже все решила. Куда отступать? Даже если Нильса казнят, она вернется в Вирту с черной меткой. А Фабиано найдет другого палача.

Торстен щелкнул пальцами и рассмеялся:

– Так и работает маркетинг, фрау Маззарини!

– Это кто-то из ваших слуг? – Честно говоря, Энрика подумала об Адаме, но тот вроде бы представлялся как Адам Ханн. Может, «маркетинг» – это название должности?

Торстен захохотал. Он опять повалился в глубину трона и заболтал ногами в воздухе.

– Ах, фрау Маззарини! – воскликнул он, и Энрика поежилась – эхо разносило крик по залу. – Я уже, уже в вас влюбляюсь!

Тут он снова посерьезнел, сел более-менее по-королевски и уставился на Энрику с хорошо разыгранной тоской во взгляде:

– Видите ли, я предпочитаю влюбляться в тех, на ком женюсь. Потому что женюсь, понимаете? Брак без любви для меня отвратителен. Поэтому я безутешен. А вы, фрау Маззарини, скажите, вы в меня влюбляетесь?

Некоторое время Энрика размышляла, потом вспомнила наставление Сесилии: «отвечайте честно».

– Нет, ваше величество. Пока я ничего такого не чувствую.

– Не страшно, – улыбнулся Торстен. – Моей огромной любви хватит нам двоим с головой. Апельсин хочешь?

Столик возле трона, с расположенными на нем ярко-оранжевыми фруктами, Энрика заметила только сейчас, до сих пор все ее внимание было приковано к жениху. В желудке заурчало. Суп, приготовленный доброй Евой, остался в далеком прошлом.

– Не откажусь, ваше величество.

– Так подойди и возьми.

Торстен поманил ее апельсином. Жест вышел до такой степени дурацким, что Энрика и не подумала нервничать. Фыркнула и подошла к трону. Торстен наклонился вперед, протягивая апельсин. Энрика подняла руку, коснулась прохладной кожицы.

– Взяла, – благоговейно прошептал Торстен. – Какая молодец… Что ж, фрау Маззарини, не смею больше вас смущать. Однако… Однако какая же вы красавица! Безумно жаль, что у нас осталось столь мало времени. Ах, если бы мы познакомились хотя бы месяц назад! Быть может, еще не поздно… Ах, нет, нет, когда переигрываешь в последний момент, вечно сплошные неприятности. Решено. – Он махнул рукой. – Ступайте, фрау Маззарини. Слуги знают, что делать. Вас накормят, напоят, помоют, причешут – все, что угодно. Церемония бракосочетания начнется в десять вечера, пройдет здесь. Это займет где-то полчаса, после чего мы сможем с вами осуществить свою любовь. Ну, слиться в порыве страсти…

– Я понимаю, о чем вы, ваше величество, – морщась, сказала Энрика.

– Неужто? Вы имели подобный опыт в прошлом? Это бы многое осложнило… Я, видите ли, не хочу рисковать заразиться…

– Нет у меня никакого опыта!

– И совершенно нечего здесь стыдиться! Вы – благочестивая, мудрая девушка, а я буду с вами предельно нежен и постараюсь доставить райское наслаждение. Поверьте, уж я-то умею делать языком всякие штучки. Да и не только языком, фрау Маззарини! До одиннадцати вечера, правда, особо не разгуляешься, но я прямо сейчас начну разрабатывать программу-минимум…

– До одиннадцати? – уточнила Энрика.

– Что? А, ну да. В одиннадцать, там… Ну, там, начнется всякое-разное, связанное с Новым годом. В общем, скукотень, не забивайте голову. Все, фрау Маззарини, прошу, оставьте меня, я должен разработать сверхудовлетворительную программу-минимум, берущую во внимание ваши анатомические особенности и изначальную холодность в отношении меня. Пожалуй… Пожалуй, мне понадобится одно снадобье… Нет – вам понадобится снадобье…

Торстен бормотал, стуча пальцами по подлокотнику трона, и, кажется, совершенно перестал замечать Энрику. Она поклонилась, сделала шаг назад, развернулась и пошла к выходу. Ощущения от знакомства с женихом остались, мягко говоря, смешанные.

«Что ж, – подумала Энрика, – по крайней мере, он не умственно отсталый и не подонок вроде Гиацинто. Ну, а кроме того, он – король. Это ведь тоже немаловажный плюс, так?»

В двух шагах от двери Энрика поняла, что сегодня, уже через несколько часов, ей придется вступить в связь с мужчиной… Вот с этим мужчиной! Который сидит и разрабатывает какую-то программу-минимум.

– Поверь, – пискнул из рукава платья шарик, с которым Энрика так и не решилась расстаться, – то, что он разрабатывает программу, – это хорошо. Мужик опытный и заботливый.

– Да? – с сомнением спросила Энрика и тут же обернулась. Но Торстен уже ничего не видел и не слышал. Достав откуда-то блокнот, он, высунув язык и осуществляя им в воздухе таинственные движения, что-то быстро записывал или даже зарисовывал.

– А когда я тебе врал? – возмутился шарик.

– Всегда.

– То было другое. Сейчас я за тебя радуюсь.

«Это плохо, – подумала Энрика, пока дверь перед нею открывалась. – Это очень-очень плохо…»

Сесилия подскочила к госпоже, взяла ее под руку и заглянула в глаза, увлекая за собой по коридору.

– Ну как, госпожа Маззарини? Вам удалось понравиться его величеству?

– Что? – Энрика посмотрела на нее с удивлением. – Понрав… А, да, удалось. – Она махнула рукой. – Слушай, Сесилия, а что будет в одиннадцать часов?

Сесилия отвела взгляд.

– Ну… Много всего. Начнется празднование Нового года… Впрочем, мне то неведомо. Мое дело – услужить вам. О, я вижу, его величество подарил вам апельсин? Это очень хорошо. Апельсин – знак высочайшего расположения. Вам, должно быть, удалось действительно очень его расположить, госпожа Маззарини. Примите мои поздравления. Теперь давайте переоденемся и пообедаем.

– Переоденемся? – удивилась Энрика. – Опять?

Сесилия тихо засмеялась.

– Ох, простите, я ведь не объяснила… Да, конечно. Сейчас на вас – платье для торжественного приема. Обедать вы будете в одном из повседневных платьев. А еще потом будет свадебное. Ну и после свадьбы я вас переодену в ночную рубашку, а затем настанет черед жертв… Э… Праздничного платья. Впрочем, наверное, дозволят надеть это же. Что вы делаете? Ах, не утруждайтесь, дайте я! Я и шкурки в карман передника сложу.

Сесилия отобрала у Энрики апельсин, который та начала бездумно освобождать от кожуры, и быстренько очистила.

– Вот, кушайте, пожалуйста!

Энрика разделила апельсин на две части и одну протянула Сесилии. Та, приняв дар, как-то странно посмотрела на Энрику и будто всхлипнула.

– Вы так добры, госпожа Маззарини… Обычно-то все нос дерут, а вы – вы другая.

Не найдясь с ответом, Энрика ограничилась тем, что дружески коснулась локтя служанки. На душе немного потеплело. Пусть жених у нее не идеальный, но хоть верная подруга будет. К Сесилии Энрика проникалась все большим доверием.

Переодевшись в повседневное платье, не отличающееся пышностью, а, напротив, весьма компактно облегающее фигуру, Энрика покрутилась перед зеркалом, наслаждаясь переливами гладкой, будто на основе воды сделанной ткани, и обернулась к пригорюнившейся на стуле Сесилии:

– Могу я просить об одной услуге?

– Все, что угодно, Энрика! – встрепенулась служанка. – И не просить, а приказывать.

– Я все же попрошу… Скажи, ты знаешь, где находится сейчас Нильс? Нильс Альтерман?

Сесилия дрогнула, но ответила сразу, прямо глядя в глаза:

– Конечно. Он в королевских казематах, прямо под этим замком. – Для верности Сесилия топнула ногой по полу. – Ждет приговора и казни.

Энрика кивнула, бросила еще один взгляд в зеркало и решилась:

– Можешь провести меня к нему?

Сесилия лишилась дара речи. Смотрела на госпожу, широко раскрыв глаза и рот. Глазами то и дело хлопала.

– А что? – удивилась Энрика. – Он ведь не опасен, раз заперт, да?

– Зачем вам это? – сказала, наконец, Сесилия. – Казематы – мрачное и холодное место, совсем не подходящее юной принцессе вроде вас.

– Я там жить не буду. Просто хочу повидать Нильса Альтермана и переброситься с ним парой слов.

Сесилия впала в глубокую задумчивость. Настолько глубокую, что съежилась и стала покусывать лакированную спинку стула, на котором сидела. Энрика не менее напряженно думала, намекнуть ли служанке на ее конфуз. Сама ведь в панику впадет, когда увидит, что натворила.

– Э… Сесилия?

– Да! Ох… Ой, что я натворила! – Сесилия схватилась за голову, увидев царапины от зубов на гладкой поверхности.

– Да ничего, ерунда. Так что там с Нильсом?

Сесилия вздохнула, пытаясь сесть так, чтобы спрятать царапины:

– Формально всем велено исполнять любую вашу прихоть в рамках закона и замка. Казематы в замке, а закон не запрещает видеться с заключенными. Так что – да, я могу вас провести… Но…

– А зачем нам «но»? – улыбнулась Энрика.

Сесилия робко улыбнулась в ответ:

– А и правда. «Но» нам совершенно ни к чему.

«Интересно, – думал Нильс, – где сейчас Энрика?»

Он пытался вспомнить, во сколько начинается конкурс. Кажется, в десять. Сейчас же… Чувство времени у Нильса всегда было отличным, но он уже привык ко времени Вирту, и сейчас не мог сориентироваться. Если представить, что он в Вирту, то, получается… Шесть! Шесть утра, даже, пожалуй, минут пятнадцать седьмого. Ну а в Ластере, выходит, как раз седьмой час вечера. Как же болят руки… Как холодно ногам…

Не отвлекаться! Думай о приятном, о чем-нибудь хорошем. Так, вот, например, мама. Милая мама… Но какой яростью пылал ее взгляд во время последней встречи! И она, и отец отреклись от сына, защищая девчонку, которую впервые увидели. Ну не безумие ли? А Энрика сейчас, вероятно, спит, набирается сил перед концертом. Ей ведь тоже выдалась бессонная ночь…

Да почему же я снова думаю о ней?!

Нильс застонал, когда браслеты врезались в запястья, и приподнялся на потерявших всякую чувствительность ногах. Открыл измученные глаза и увидел в трепетном свете трех свечей, вставленных в медный канделябр, Энрику Маззарини.

Она стояла, одетая в красивое платье, с расчесанными волосами, сливающимися с темнотой вокруг. Лицо ее выражало скорбь и сочувствие. Как будто ангел небесный спустился и смотрит на страдания смертных.

– Бред, – прохрипел Нильс. – Я схожу с ума.

– И вы этого вполне себе заслуживаете, синьор Альтерман! – заявила Энрика. – Зачем вы так со мной? Неужели нельзя было хотя бы на конкурсе дать выступить? Потом бы убили, ладно, я бы хоть родителям денег оставила. А вы…

Энрика всхлипнула и отвернулась. По повадке, по голосу, по едва уловимому запаху Нильс понял, что это не бред. Перед ним действительно стояла Энрика Маззарини. Но почему? Как?

Он был не в том положении, чтобы задавать вопросы, поэтому счел правильным отвечать. Энрика никогда не умела толком держать язык за зубами. Если уж она стоит здесь, такая чистая и красивая, то не упустит случая похвалиться.

– Я исполнял приказ и волю Дио, – сказал Нильс. – Соблюдал закон. Да и вам бы следовало заниматься тем же самым. Мы выбираем себе место по вкусу и живем там, принимая порядок. А если порядок нам противен, лучше уйти.

– Уйти! – Энрика топнула ногой, махнула канделябром, и свечи заискрили. – Логика труса! Настоящий боец хотя бы постарается все изменить! Сделать правила – правильными.

– Настоящий боец, – усмехнулся Нильс. – И что же делает этот настоящий боец, когда у него не получается? Пищит, что он – беззащитная девушка, и бежит, куда глаза глядят, ища помощи и защиты у всех, у кого следует и не следует?

Энрика покраснела. Стыд, гнев переполнили ее, а Нильсу вдруг стало смешно.

– Знаешь, – сказал он, – а ведь это ты – в цепях. Я свободен, потому что принимаю смерть, как должное, сделав все возможное для спасения своей души. А ты… Ты так и будешь всю жизнь метаться, бегать, не зная, что тебе нужно на самом деле, ради чего ты готова отдать жизнь. А цепи будут все тяжелее. С каждым годом они будут тянуть тебя к земле все сильнее. Допустим, сейчас ты выкрутишься. И вместо одной беды взвалишь на плечи десять поменьше. Начнешь суетиться между ними, ища способа облегчить жизнь, и увязнешь глубже. У тебя не останется ничего, Энрика. Ты могла стать великой, могла стать легендой, встретив меня в Вирту, играя свою безумную мелодию, и приняв смерть, как должную награду. Но ты выбрала трусость и бегство. Ты оправдала себя заботой о семье. Поверь, я оказывал тебе услугу, не позволяя выступить на конкурсе. Потому что ты бы не смогла победить.

– Замолчи! – Энрика пнула по решетке. – Хватит говорить мне всякие гадости. Ты… Ты портишь мне праздник!

– Праздник? – Нильс приподнял бровь.

– Да, праздник! – Энрика вздернула нос. – Представь себе, здесь я нашла свою судьбу!

– О, – кивнул Нильс. – Поздравляю.

– Даже не спросишь, какую?

– А тебе этого хочется?

– Я выхожу замуж за прекрасного принца!

Всем весом Нильс повис на цепях, когда подогнулись ноги. Чего-чего, а такого он не ожидал.

– Постой, – пробормотал он. – За принца? Торстен Класен, так? Сегодня?!

– Конечно, сегодня, – кивнула Энрика. – Его величество, видимо, прослышал о моей беде и твердо решил помочь. Он влюблен в меня, представь себе! Вот так!

Должно быть, она едва удержалась, чтобы не показать ему язык, но Нильс не обращал внимания на злорадные интонации. Он думал. Вскинул голову, огляделся.

– Так значит, я в королевских казематах, – пробормотал он. – Ну да, ну да… Надо было догадаться. Проклятье. Я-то думал, хуже, чем есть, уже не бывает.

Зарычав, Нильс ударил затылком по каменной стене, но тут же успокоился. Уж он-то точно ничего не может сделать. Так чего ради тогда терзаться?

Энрика смотрела на него с жалостью. Бедная дурочка, думает, он о себе печется.

– Адам Ханн просил меня этого не делать, – сказала Энрика, – но я все же рискну. Когда мы с его величеством сочетаемся браком, я попрошу его сохранить вам жизнь.

Нильс захохотал, и Энрике пришлось повысить голос, чтобы он ее услышал:

– Вас освободят и вернут обратно в Вирту, синьор Альтерман! А вы в обмен пообещайте, что никогда не будете меня преследовать! Ну? Обещаете?

Нильс покачал головой, жалея, что не может толком осушить слезы, выступившие от смеха.

– Как… Как вы добры, синьорита Маззарини, будущая фрау Класен. Чем же я удостоился такой чести?

– Не поверите! – пискнул чей-то голосок. – Эта дурында считает, что у каждого в глубине души есть что-то хорошее!

Нильс с интересом посмотрел на карман платья Энрики, откуда, кажется, раздался голосок.

– Мой заклятый друг, – вздохнула Энрика и продемонстрировала Нильсу маленький шарик. – Постоянно издевается и пытается меня убить. У него есть что-то общее с вами, герр Альтерман.

– Энрика! – Нильс подался вперед, натягивая цепи. – Ты – сказочно везучая девчонка. Но включи, наконец, мозги! Оглянись, подумай, это все не просто так! Почему ты здесь? С чего Вдовствующий Принц решил на тебе жениться? Никто здесь не хочет тебя спасать, Энрика! Твое везение вывело тебя в пасть дракону, и если ты прямо сейчас…

– Вы просто злитесь, герр Альтерман, – перебила его Энрика. – Злитесь, что теперь вы – в цепях, а я – свободна. Что вам грозит смерть, а передо мной – светлое будущее…

– Да не светлое это будущее, а пламя в глотке дракона! – закричал Нильс. – Найди Старика, спроси его, что происходит с принцессами Ластера. Только он расскажет тебе правду, если его до сих пор не сжили со свету.

Энрика закрыла глаза и вздохнула, так наигранно и демонстративно, что Нильсу захотелось ее ударить.

– Вы несете ерунду, герр Альтерман. Но даже если вы говорите правду… Объясните, зачем вам выручать меня из этой скверной ситуации? Чтобы самому убить?

И этот простой вопрос опрокинул Нильса в бездну. Он думал, глядя в пол перед собой, а Энрика ждала ответа. Наверное, ей важен был ответ. Как и ему.

– Я не хочу тебя убивать, – сказал Нильс. – Я выполнял долг, будучи палачом. Но теперь я не палач. Теперь я – заключенный. Приговоренный к смерти. А значит, имею, наконец, право быть самим собой. Я хочу, чтобы ты жила, Энрика. Жила и играла свою сумасшедшую музыку. Но если ни Вирту, ни Ластер не могут тебя принять, быть может, ты найдешь свое счастье где-нибудь в другом месте. Мир огромен, ты – везуча и хорошо умеешь бегать. Так беги же. Изловчись, вывернись и – беги…

Помолчав, Энрика сказала:

– Так это и есть настоящий вы, герр Альтерман? Тот, кто хочет, чтобы я жила и играла, чтобы нашла свое счастье?

– Но при всем желании, – ответил Нильс, – я ничем не смогу тебе в этом помочь. Кроме одного совета: разыщи Старика. Спроси его о принцессах Ластера. Мне ты не поверишь, но загляни ему в глаза, и ты поймешь, что он говорит правду.

Энрика, вздохнув, переложила канделябр из одной руки в другую и повернулась, собираясь уходить.

– Я исполню свое обещание, герр Альтерман. Попрошу его величество о вашем освобождении. Понимаю, что вы сошли с ума, но все-таки верю, что вы умеете быть верным слову. Пообещайте, что не тронете меня!

Нильс, сколь мог, пожал плечами:

– Обещаю, – равнодушно сказал он. – Если меня освободят по твоему слову, я обещаю забыть о твоем существовании и никогда не преследовать. Да и с чего бы? Ты будешь замужней, без черной метки, кроме того – в Ластере. Я тебя больше и не увижу. Это легкое обещание, Энрика. Я его сдержу.

Не сказав больше ни слова, Энрика ушла, и холодная тьма окутала Нильса. Он закрыл глаза. Никакой разницы. Тьма внутри, тьма снаружи. Но внутри все-таки оставалась Энрика. В простом пальто, повязывающая ему алый шарфик. «Праздник ведь, – улыбнулась она. – С Новым годом! – и тут же помрачнела: – Завтра не станет Энрики Маззарини…»

– Нет, – прошептал Нильс, покачивая головой в безответной глухой темноте. – Нет, Рика. Уже сегодня…