Сэм

Сегодня к нам пришел Карл. Вместе с Эльзой. Они принесли корзинку с едой: зажаренная курица, буханка свежего хлеба, пакет красного винограда с рынка. Они видели машину скорой помощи и полицейские автомобили. Кто-то, должно быть, успел разнести новость по округе.

Заходил мистер Нильссен с небольшой елочкой в пластиковом горшке.

– Вы можете посадить ее в память о малыше, – сказал он. – Я тоже посадил ель в память о жене, когда она умерла.

Я пригласил его выпить со мной кофе, и мы сидели в тишине. Горшок с деревцем я поставил на колени. Раньше на них сидел Конор.

– Мы были женаты пятьдесят два года, – с грустью произнес старик.

Дом стоял, погруженный в тягостное молчание, как гробница. Все двери закрыты, все шторы опущены. Свет не проникал ни внутрь, ни наружу. Я не мог ни о чем думать. Ничего не чувствовал. Его не стало. Но я не знаю, было ли то, что я испытывал, горем. Сокрушительным поражением. Или еще чем-то.

Утрата. Потеря. Все пропало. Все хорошее, правильное, что было у меня, вдруг превратилось в невообразимый, немыслимый кошмар.

Меня предали.

Фрэнк сказала, что возьмет машину и купит продукты.

Она вернулась, поставила передо мной тарелку, а потом, спустя несколько часов, убрала ее почти нетронутую. Она принесла кофе. Потом разложила снотворное по маленьким тарелочкам – я даже не представлял, что у нас есть такие блюдца. А когда стемнело, задернула шторы.

Я не могу есть. Не могу уснуть. Не могу плакать. Иногда я долго лежу в изнеможении, между сном и явью. Я вижу в тумане Конора. Конор зовет меня: «Па, па, па!» – и я бегу к нему, но, когда подбегаю, его кроватка оказывается пустой, а его застывшее тельце лежит на полке над кроватью. Чучело ребенка рядом с плюшевым жирафом и печальным плюшевым мишкой с печеньем в лапе.

Но самое ужасное, когда я просыпаюсь, я понимаю, что сон этот – вовсе не сон. Пустая кроватка. На пеленальном столике – стопка сложенных подгузников, которые никогда не будут использованы. Сын. Ребенок. Его больше нет.

Все потеряло смысл.

Я чувствую себя ограбленным. Меня лишили всего, что могло быть у меня впереди. Любви. Семьи. Идеального шведского детства для моего сына, окруженного вниманием и заботой. Трехколесного велосипедика, потом двухколесного, рыбалки на озере, LEGO, игры в мяч, мороженого в рожках на берегу холодного серого Балтийского моря. Поездок на лодке по островам, ныряния в холодную воду с нагретых солнцем камней. Костра у палатки и лыжных походов, езды на собачьих упряжках зимой, кино с ведерками попкорна, коллекции динозавров, выстроившихся на подоконнике в его комнате. Пикников в парке в разгар лета, танцев вокруг майского дерева со светловолосыми друзьями, в чьих сестер он потом будет влюбляться. Трех рождественских чулок или, может быть, четырех, с инициалами, развешенных в ряд над каминной полкой и наполненных всякими приятными безделушками; охотой за пасхальными яйцами, молочных зубов, которые хранятся в специальной коробочке и обмениваются на монетки. Сбитых коленок, первых свиданий, первых поцелуев, путешествий с друзьями, поездок на рыбалку. И вечной, нерушимой, крепкой связи. Связи сына и отца.

Мое сердце разрезано надвое.

Мерри, Мерри! Я бродил вокруг нее кругами. Не мог заставить себя коснуться ее кожи. Бессильно сжимал и разжимал кулаки.

Рано. Еще рано.

Я еще не звонил матери. Я сидел с телефоном в руках, искал в телефонной книжке ее номер. Смотрел на него, но не нажимал кнопку вызова.

«Твой внук умер».

«Конора не стало».

«У меня ужасные новости».

Мой разум как в тумане. Слишком много вопросов, и ни одного ответа.

Я любил его. Он был моим, и я любил его.

Сын. Мой сын. А теперь его больше нет.

Двойной удар. И что хуже?

Естественные причины. Внезапная смерть младенца, сказали медики, но что естественного в том, что ребенок умирает?

Сплошной сумбур.

– А где были вы, сэр?

Я солгал без колебаний, вышло легко. Инстинктивно скрываешь правду, отказываешься признать свой позор.

Раздался какой-то шум – это дверной звонок. Он звенел зло и пронзительно.

Я поднял голову. Через стекло увидел двух полицейских, стоявших перед входной дверью.